1956
Мальчику было девять лет, он был влюблен и знал, что это на всю жизнь. Отцу своему он, кстати, об этом сказал, предварительно попросив никому его не выдавать, но потом, поддавшись отцовским уговорам, открыл тайну и матери, хотя сомневался, что она сумеет его понять. Девочку, которую он любил, звали Эвой, она была моложе его на месяц и двенадцать дней. Эва жила с родителями в соседнем доме и приходила к мальчику по вечерам.
— А пораньше ты прийти не можешь? — спросил он однажды.
— Нет, — сказала она.
— Почему?
— Папа не разрешает. Мне можно выходить из дому только когда темно.
— Я поговорю с твоим отцом, — сказал мальчик.
— Он не согласится.
— Посмотрим.
Они сидели в сарае, где у мальчика раньше жили кролики, пока кто-то неизвестный не вломился ночью и не унес их. Больше разводить кроликов мальчику не захотелось; он только попросил отца оставить ему сарай, чтоб по-своему там все устроить и чтобы никто никогда туда не входил, и отец согласился, но с условием, что осенью в сарай будут сложены дрова, которые им предстояло вместе пилить. Так оно и стало. Теперь мальчик сидел с девочкой на куче опилок — сыпких, светлых и пахучих; был вечер, тихо, и мальчик слышал стук собственного сердца и слышал, как стучит ее сердце. Когда человеку девять лет, он еще не знает, что такое желание, — тогда желание заменяют любопытство и удивление, вызываемое другим телом, и вот тут-то пересыхает в горле, сердце быстро колотится и волосы на голове встают дыбом, как на собаке шерсть. Но о том, что любопытство сильней желания, мальчик тоже не знал. Он сидел на куче опилок рядом с девочкой, водил руками по ее телу и знал только одно: что влюблен на всю жизнь.
— Приходи завтра пораньше, — сказал мальчик.
— Попробую.
— Ты правда не хочешь, чтобы я поговорил с твоим отцом?
— Папа болен, — сказала девочка. — Может, в другой раз.
— Завтра я уже все буду знать, — сказал мальчик.
— Откуда?
— Расскажет один… мы с ним в школе учились. Обещал завтра зайти. Я ему за это клетки отдам. — Мальчик вздохнул. — Ничего не захотел говорить, пока не увидит клеток.
— Думаешь, он знает?
— Наверняка, — сказал мальчик. — Знаешь, кто это? Надера.
— Надера, — повторила девочка.
— Да, — сказал мальчик шепотом. — Брат того самого Надеры, ну, знаешь. Отец у них железнодорожник; когда уходит из дома, он этого большого Надеру запирает в погребе или привязывает за ногу цепью. Ему уже семнадцать лет. А придет его брат. И все расскажет.
— Думаешь, мы сможем?
— Если только он скажет как. Но он скажет, это точно. Видишь клетки? Мы с отцом сами делали; потянешь за веревочку, и дверцы открываются. — Мальчик вдруг повернулся и посмотрел на девочку, но лица ее не разглядел, в темноте ему только видно было, как поблескивает стоящая в углу пила. — Не будешь бояться? — спросил он.
— Не знаю, — сказала она.
— Когда родишь ребенка, им придется отпускать тебя днем, — сказал он. — Старики твои… Нечего им будет сказать. Ты будешь взрослая и сможешь делать что хочешь.
— Мне надо идти, — сказала она.
— Да, — сказал он. — Я тебя провожу.
Он едва дождался следующего дня; извелся от нетерпения, злился, но приятель все не приходил. Опять наступил вечер, было темно, они сидели с Эвой на куче опилок, опилки были теплые, согретые теплом их тел, и тогда мальчик услышал свист. Он встал и вышел во двор.
— Почему так поздно? — спросил мальчик.
— Не мог раньше, — ответил тот. — Отец наклюкался и бузил. Только-только заснул. Ну, где твои клетки?
— Идем, — сказал мальчик.
Они вошли в сарай.
— Это брат Надеры, — сказал мальчик Эве. — Того самого, которого отец сажает на цепь. За клетками пришел.
— Мне уже надо идти, — сказала девочка.
— Не хочешь подождать?
Она покачала головой.
— Извини, — сказал мальчик младшему Надере. — У нас секрет. Подожди минутку.
— Посмотрю пока твои клетки, — сказал младший Надера.
— Хорошо.
Мальчик с девочкой отошли в угол.
— Почему ты не хочешь подождать? — спросил мальчик. — Он ведь для того и пришел, чтобы нам рассказать.
— Если я сейчас не вернусь, завтра меня вообще не отпустят, — прошептала девочка. — Ты не знаешь моего отца.
Мальчик сжал ее руку.
— Ладно, — сказал он. — Иди. Я пока тут все приготовлю. Но завтра приходи пораньше.
— А на это много времени надо? — спросила она.
— Не знаю, — сказал он. — Я еще никогда этого не делал. Но ребенок есть ребенок. Тут нельзя тяп-ляп.
Девочка ушла. Младший Надера смотрел ей вслед, пока она не вошла в дом и не закрыла за собой дверь.
— Что за бабеха? — спросил он.
— Так, одна, — сказал мальчик.
— Из Варшавы?
— Да.
— Чернявая, — задумчиво проговорил гость. — И волосы черные, и глаза.
Мальчик выставил вперед левую ногу, подбородок прижал к груди.
— Тебе не нравится? — спросил он. — Скажи, что она тебе не нравится.
Вместо ответа тот ударил его головой в живот, но мальчик знал своего приятеля и был к этому готов. Отец немного учил его драться, и теперь он подскочил к Надере, ударил сильно два раза и снова отскочил назад, все время помня, что ноги должны работать вместе с руками.
— Я брату скажу, — разревелся тот.
— Не боюсь я твоего брата, — крикнул мальчик; сейчас он верил в то, что говорил; уцепившись за пиджак, он тряс противника. — Я никого не боюсь, никого. — Потом отпихнул Надеру, и тот побежал через двор.
Мальчик вошел в дом, разглядывая на свету окровавленные руки.
— Упал? — спросил отец.
— Нет, — сказал мальчик. — Подрался с братом Надеры.
— Из-за чего?
— Как из-за чего?
— Ты отлично меня понял. Я спрашиваю: из-за чего была драка?
— Не могу тебе сказать, — тихо ответил мальчик.
— Мне не можешь сказать?
Мальчик с умоляющим видом показал на мать:
— Не могу.
— Это другое дело, — сказал отец. — Ложись спать.
А потом, когда мальчик уже лежал, отец присел на кровать и наклонился над ним.
— Ты ему сказал, где живет Эва? — спросил он.
— Он знает, — сказал мальчик.
— А ты знаешь?
— Что, папа?
— Ты знаешь, кто Эва?
— Эва, — повторил мальчик. — Что ты хочешь сказать, папа?
— Ничего, — сказал отец. — Все в порядке. Но Надера этот… Кажется, он работает на немцев. Во всяком случае, люди так говорят. — Внезапно он встал, подошел к шкафу; вытащил оттуда рюкзак, полушубок и лыжную шапку. — Вам ничего не сделают, — сказал он. — А мне лучше на пару деньков исчезнуть. — И повернулся к матери: — Сходи к ним, скажи, что неплохо было б на несколько дней отсюда убраться. Боюсь я этих Надер. Может, я и не прав, но лучше переждать.
Мать ушла.
— Знаешь, папа, — сказал мальчик, засыпая, — Надеру этого отец, когда уходит, сажает на цепь. А раз даже запер в погребе, и Надера просидел там целых три дня. — Потом он про Надеру забыл; подумал только с сожалением, что не узнал того, о чем хотел узнать, и что Эве придется еще некоторое время подождать и выходить из дома только в сумерках. Он уже не слышал, когда вернулась мать.
— Ну что? — спросил отец.
— Не хотят уходить, — сказала мать. — Некуда, говорят, им идти. И все равно рано или поздно это должно случиться. — Она смотрела на толстые темные пальцы отца, затягивавшие шнуровку рюкзака. — Ты все-таки хочешь уйти?
— Вам я ничем не смогу помочь, — сказал он. — И не тронут они вас, я уверен. А их расстреляют.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Рано пока об этом говорить, — сказал отец. — Кончится война, тогда подумаем. Возможно, Бог сохранит немцев — да, конечно, он их сохранит. Я считаю, изо всех народов они особенно нужны Богу, вот он их и сохранит. Чтоб все люди знали и нутром чувствовали, как выглядит зло. Для того только, чтобы легче было выбирать добро.
— Нельзя так говорить, — сказала мать. — Если ты когда-нибудь вернешься в школу, то, надеюсь, не этому будешь учить.
— Я был плохим учителем, — сказал отец. — Но кое- чему, кажется, научился сам. Когда война окончится, я буду об этом говорить. А пока пойду их убивать и буду молить Бога, чтобы он их сохранил. Я вам дам знать. — Он закинул рюкзак на плечо, подошел к кровати и поцеловал мальчика. Потом подошел к печке, осторожно вынул один изразец и вытащил завернутый в промасленную тряпку пистолет. — Возьми завтра гипс и обмажь вокруг, — сказал.
— Иди с Богом.
— С Богом. И скажи ему, чтоб смотрел во все глаза, как их будут убивать. Пусть смотрит и учится. И пусть запомнит на всю жизнь.
Отец вышел, тихонько притворив за собою дверь. Но мальчик спал крепко и не слышал, как уходил отец. Он даже не слышал, как они подъехали к дому в четыре утра; не слышал их голосов, и как они дубасили в дверь, и как лаял пес; крепко спал, не подозревая, что они рядом, знать не зная, какой шум они подняли в четыре часа утра. Проснулся только, когда мать потрясла его за плечо, и сел в постели: отдохнувший, чуткий, как звереныш.
