Нужно ли говорить, что Мурат следовал за ней — сначала по крышам, а затем по улицам.
Свернув за угол, Сонька встретила маму — мама шла с базара, несла кошелку, полную зелени и баклажанов.
— Ты поела? — спросила мама у Сони.
Конечно, Сонька поела.
— А газ выключила?
— Ну, мама! — укоризненно сказала Сонька.
— А когда ты придешь?
— Вечером. Мы после занятий идем в филармонию.
— Знаю я эту филармонию! — сказала мама. — Опять будешь шландаться с этим грузином!
— Ну, мама! — сказала Сонька. — Он же в консерватории учится. Мы правда идем в филармонию. Из Вильнюса скрипач приехал, я же тебе говорила.
— Ой, смотри, Сонька! — сказала мама и пошла домой.
А Сонька пошла в училище, и за ней на расстоянии десяти метров, как привязанный, плелся Мурат.
А вечером, поздним вечером, когда нашу Бондарную улицу освещают лишь закопченные фонари и в окнах гаснет свет, а в подворотнях-растворах стихает сухой стук нард, Сонька возвращалась домой, и провожал ее «этот грузин» Картлос — красивый флейтист из очень интеллигентной семьи, студент первого курса консерватории.
Тихо отслоились от стены три фигуры и тихо преградили дорогу Картлосу и Соньке.
— Закурить есть? — спросил у Картлоса Гога Махарадзе, сын стоматолога.
— Я не курю, — сказал Картлос.
Серый повернулся к Мурату, спросил:
— Бить?
— Подожди, — сказал Мурат и попросил Картлоса: — Отойди на минуточку.
— Не хочу, — сказал Картлос.
— Ара, ну бить? — опять спросил у Мурата нетерпеливый Сашка Серый.
— Хулиганы! — сказала Сонька. — Серый, я твоему отцу скажу. Не трогайте его.
— А кто его трогает? — спросил Серый. — С ним поговорить хотят. Ара, ты мужчина или нет? — спросил он у Картлоса. — Ты можешь от нее отойти?
— Ну, могу, — сказал Картлос, хотя ему не хотелось.
— Не ходи! — сказала ему Сонька. — Серый, я буду кричать.
— Ара, не будем мы его бить, — сказал ей Гога, под руку отводя Картлоса в сторону. — Что мы — трое одного будем бить? Пальцем не тронем.
Вчетвером они отошли от Сони на пять шагов. Остановились.
— Ты с какой улицы? — спросил Мурат у Картлоса.
— С Самеда Вургуна, а что? — сказал Картлос.
— А зачем по нашей улице ходишь? — спросил Гога. — Я по твоей улице хожу?
— Ара, что с ним говорить? — сказал Серый и ударил Картлоса под дых.
И тут на них налетела Сонька.
— Бандиты! Зверюги! — Она лупила их по головам тяжелой дерматиновой папкой для нот, но они не обращали на нее внимания, а когда Гога замахнулся на нее, Мурат резко двинул его в бок. Гога выпучил глаза:
— За что, эй?
— Ее не трогай, — сказал Мурат. — Серый, пусть она идет домой.
Но тут Сонька с размаху шмякнула папкой ему по голове. Он посмотрел ей в глаза и сказал:
— Еще!
А Картлос вырвался наконец из кольца, отбежал в сторону. Серый и Гога погнались за ним.
А Сонька в истерике продолжала бить Мурата папкой по голове, он стоял, набычившись, и после каждого удара говорил:
— Еще.
Сонька устала и заплакала.
— Бандюги! — проговорила она сквозь слезы. — Все равно я буду с ним ходить…
— Не будешь, — сказал Мурат.
И с этого дня он таскался за Сонькой повсюду.
Он ждал ее по вечерам при выходе из музучилища.
Из распахнутых окон музыкальных классов лились на улицу скрипка и фортепиано, виолончель и флейта, но особенно изводили Мурата скрипачи — они выжимали из своих инструментов не музыку, а кизиловый сок.
Мурат слонялся по тротуару и слушал, слушал и постепенно привыкал к этим непонятным звукам.
А потом выходила Сонька. Она выходила с подругами и шла с ними по улицам, демонстративно не обращая внимания на следовавшего позади Мурата. А он шел за ней на расстоянии десяти шагов. Десять шагов — не ближе, не дальше.
А Сонька шла в библиотеку или в филармонию — иногда даже с Картлосом, — и Мурат опять ждал ее и тащился следом, провожая до угла Бондарной улицы, откуда ему было видно, что она наконец пошла домой.
И это привело все-таки к драке, потому что однажды Сонька пошла с Картлосом на бульвар, и там Картлос встретил своих ребят с улицы Самеда Вургуна, и они избили Мурата.
Но на следующий день — с синяками и разбитой бровью — он опять ждал Соньку при выходе из музучилища.
А лил, между прочим, дождь — хлесткий майский дождь.
Мурат стоял напротив училища, прячась от ливня под козырьком какого-то подъезда, и кто-то из Сонькиных подруг, выглянув в окно, увидел его съежившуюся фигуру и показал Соньке.
Сонька разозлилась. Она выскочила из класса, спустилась по лестнице к парадному подъезду училища и, открыв двери, крикнула Мурату:
— Иди сюда!
Он отрицательно покачал головой.
— Иди сюда! — приказала Сонька.
Он нехотя с независимым видом пересек под дождем улицу.
Сонька схватила его за мокрую руку, втащила в подъезд своего училища. В маленьком вестибюле было тепло, сухо, за барьером сидела дежурная.
Прижав Мурата к стене, Сонька сказала ему почти с ненавистью:
— Ну чего ты хочешь? Чего?
— Ничего… — ответил он.
— А зачем торчишь здесь? Зачем?
Он пожал плечами.
— Это смешно! — сказала она. — Смешно, понимаешь? Между нами ничего не может быть, ничего! Ты маленький, понимаешь, ма-лень-кий!
— Я вырасту.
— Дурак!
— Дворкина, — подошел к Соньке секретарь комитета комсомола училища, — ты распространила билеты?
— Восемь штук осталось, — сказала Сонька.
— А о чем думаешь?
— А никто не берет, — сказала Сонька. — Стипендия только послезавтра.
— Меня не касается, — сказал секретарь и спросил у Мурата: — Ты из нашего училища?
— Нет, — ответила вместо Мурата Сонька. — Он школьник.
— Школьник? Очень хорошо, — сказал секретарь. — Отдай ему билеты, пусть распространит в своей школе. В порядке шефской помощи. В какой ты школе? — спросил он у Мурата.
— В 71-й… — сказал Мурат.
— Это на улице Кецховели?
Мурат кивнул.
— Так это же наш район, — сказал секретарь Соньке. — Отдай ему билеты, запиши фамилию, а я позвоню их секретарю. И запомни, Дворкина, нам нельзя замыкаться в своем кругу. Раз ты культмассовый сектор — нужно нести культуру в народ. Ясно?
— Ясно, — сказала Сонька.
— Значит, договорились. Я записываю в плане работы: совместный поход в филармонию со школьниками 71-й школы. В порядке шефской помощи.
И ушел.
Сонька посмотрела на Мурата, сказала сухо:
— Идем. Я дам тебе билеты.
Вдвоем они стали подниматься по лестнице.
— А что там будет? — спросил Мурат.
— Органный вечер. Ты любишь орган?
Он пожал плечами.
Они шли мимо классов, из каждой двери неслась музыка — скрипка, фортепиано, хор, опять скрипка, флейта…
Мурат шел, озираясь по сторонам, за ним на ковровой дорожке оставались следы от мокрых туфель.
Сонька, спеша, чтобы не попадаться на глаза педагогам и подругам, говорила на ходу:
— Пошли, пошли. Сейчас звонок будет.
Она завела его в комнату комитета комсомола. Здесь две девушки-студентки разрисовывали очередной номер стенгазеты, третья двумя пальцами клевала клавиши пишмашинки, отстукивая для газеты статьи, четвертая по телефону отчитывалась за комсомольские взносы.
Все они подняли головы, с любопытством воззрились на мокрого Сонькиного спутника.
— Это наш комитет, — сказала Мурату про этих девушек Сонька, подошла к сейфу, открыла его, достала билеты и толстую общую тетрадь. Села за стол, стала записывать. — Школа номер 71. Как твоя фамилия?
— Расулов Мурат.
— Ответственный Расулов, — записала Сонька. — В каком классе?
— В девятом, — хмуро сообщил Мурат.
Студентки потеряли к ним интерес, стали заниматься своими делами.
А Сонька насмешливо скривила губы:
— Девятый класс, а уже… Распишись. Концерт сегодня в семь часов, а деньги можешь принести завтра. Четыре рубля. Успеешь распространить билеты?
Он расписывался молча, потом спросил:
— А ты в каком ряду сидишь?
Девчонки опять заинтересованно подняли головы.
— Я этого органиста в прошлом году слушала, — сказала Сонька, собираясь встать.
— Тогда не надо. — Мурат положил билеты на стол.
— Что не надо? — удивилась Сонька.
— Не надо билеты.
Сонька насмешливо усмехнулась. Работая, так сказать, «на публику», спросила с улыбкой:
— А если я пойду?
Он взял со стола билеты, оторвал один, положил перед Сонькой, спросил хмуро:
— Точно пойдешь?
— Ну, если ты меня приглашаешь… — улыбнулась Сонька, взяв билет.
Девчонки прыснули.
— Скажи «клянусь матерью», что придешь, — сказал он.
— Дурак! — разозлилась Сонька. — Ты где это говоришь? Это же комитет комсомола!
