Топая по коврику, чтобы стряхнуть грязь с башмаков, дрожа в легком желтом дождевике, Барбара Фокс заглянула в окно и снова потянулась к звонку.
– Не торопись – на улице тепло, – съязвила Барбара, когда я замешкался, открывая дверь. Она протиснулась мимо меня в гостиную. – Доктор запретил мне сюда приходить, – добавила она холодно. Голос ее стал спокойнее, но не мягче. – Он сидит на диване в гостиной, как копьем пришпиленный. Не может плакать. Не может говорить, – продолжала она, дико озираясь по сторонам, словно где-то здесь могла прятаться Тереза. И вдруг саркастически прокричала: – О, привет, миссис Родс! Спасибо, но мне нельзя задерживаться. Проблемы дома, знаете ли. Я вообще не собиралась приходить. Мы стараемся не разлучаться.
– Привет, радость моя. Сейчас иду. Я на телефоне, – ответила мать из спальни. Голос у нее был усталый и измученный.
– Мы с Мэтти погуляем.
Я позволил ей подвести себя к гардеробу с верхней одеждой. Пока я возился с башмаками, она перегнулась через меня, вытащила мою куртку и накинула ее на меня.
– Ты так не замерзнешь? – спросил я, дергая за рукав ее дождевика.
– Неважно, – сказала она и потащила меня на улицу.
Серебристо-белый свет рикошетировал от свежего снега и резал глаза. Мокрые волосы Барбары лежали на спине спутанными кольцами. Ее пальцы больно сжимали запястье, но я даже не пикнул. Мне было приятно выйти на улицу с человеком, который меня любил – когда-то. С тех самых пор, как я оставил Спенсера у Фоксов, я чувствовал себя беглецом, а теперь вот сбежал с другим беглецом, скованным со мной одной цепью.
Печально вздыхая, Барбара затащила меня за самую высокую сосну в нашем дворе. Но до улицы мы не дошли. Вместо этого она свободной рукой откинула ветви и впихнула меня в укромный уголок под ними.
Мы с Брентом давно обломали и вытоптали почти все нижние ветви, когда играли в «Привидение на кладбище». Чаще всего привидением бывала Барбара, а мы от нее прятались. Она опустилась на хвою и усадила меня рядом с собой на неожиданно сухую, смолистую и даже теплую землю. Как будто сидишь на еще не остывшем кострище. Барбара загребла горсть иголок и потрясла их, как бирюльки. Все, что я смог придумать, – это положить ладонь на ее руку, там, где кончался рукав.
– Что ты наделал, Мэтти? – спросила она.
Тот же вопрос задавал мне сержант Росс. Потом мать. Но у меня по-прежнему не было ответа.
– О чем ты только думал? – спросила она опять. – Я правда хочу понять. – С каждым словом она как-то еще больше сморщивалась, сжималась в комок. – Я хочу, чтобы кто-нибудь мне все объяснил. Сейчас же.
В ее интонациях не было ни мольбы, ни надежды, ни даже вопросительности. Голос звучал монотонно, голова дергалась, и я вдруг совсем перестал видеть в ней человека, которого так хорошо знал. «Ты задавила своего отца», – подумал я и чуть было не произнес это вслух; мне сразу стало плохо, горько и страшно.
– Я думал, что смогу помочь. Думал, что я ей нужен, – сказал я и почувствовал, как по щеке потекла одинокая слеза. Барбара потянулась к ней пальцем и раздавила ее, как клопа, но потом снова уронила руку на свои согнутые колени.
– Помочь… нужен… – повторила она, как будто эти слова были для нее внове. На ее лице заиграла зловещая улыбка, которую она тут же проглотила.
– Барбара, тебе не…
– Ты привел их в мой блядский дом. Что вы делали в моем доме?
На сей раз Барбара не потрудилась осушить мои слезы. Она даже на меня не взглянула. В животе снова заколобродил панический страх, ставший в последнее время почти постоянным моим спутником.
– Там было безопасно, – сказал я.
– Безопасно? – фыркнула Барбара.
– Но ведь это уже не твой дом, – ляпнул я и моментально об этом пожалел.
Воцарилось томительное молчание. Внезапно налетевший ветерок подхватил снежную прядь и хлестнул ею Барбару по лицу. Наконец она испустила вздох, который вполне мог сойти за содрогание.
– Доктор… – начала она, но хвост фразы улетел с очередным вздохом. Я смотрел, как она отщипнула иголку с ближайшей сосновой ветки и стала катать ее по щеке. – Мой отец был очень болен, Мэтти. Но даже когда он не был болен, ему надо было, чтобы я все время была с ним. Я не могла никуда отлучиться. Он всюду ходил за мной по пятам – по дому, по двору… – как игрушка на веревочке. Мне даже приходилось мыться при открытой двери в эту чертову ванную, иначе он грозился ее выломать.
Я разинул рот от удивления:
– Он что, подсматривал за тобой, когда ты принимала душ?
– Не подсматривал. Просто ему надо было знать, что я там. Он сидел на коврике в коридоре и спрашивал, не остыла ли вода, не кончился ли шампунь – задавал один глупый вопрос за другим, пока я не выходила из душа и, одевшись, не показывалась ему на глаза. Он хотел умереть. Если бы он мог сейчас со мной общаться, он бы, наверное, поблагодарил меня за то, что я его сбила. – Барбара наклонила голову и, как к подушке, приложилась щекой к ближайшей ветке. Слезы хлынули у нее из глаз так внезапно, словно где-то внутри у нее сработал детонатор, и она так сильно затряслась всем телом, что я испугался, как бы ее не разнесло вдребезги. – Привет, пап, – сказала она, что было совсем бессмысленно. Из горла у нее то и дело вырывался этот жуткий пискливо-скребущий звук, как будто у велосипеда на спуске с холма отказал тормоз. Рыдания продолжались мучительно долго, и я уже готов был побежать за помощью. Но в конце концов дрожь утихла, Барбара чуть склонила голову в мою сторону, и я увидел, как ее растрескавшиеся губы с усилием вытягиваются в ровную дрожащую линию.
– Одно хорошо в доме Дорети, – сказала она, – там много места. Ох, Мэтти, я знаю, что доктор кажется тебе человеком холодным. Но он совсем другой с теми, кого любит. Он не задает глупых вопросов. Не лезет с пустой болтовней. Ему вообще мало надо – лишь бы дочь была рядом, да я иногда. Один раз он даже признался мне в любви. До того как… ну, в общем, до того… – Она вскинула голову и слегка наклонила ее набок. Потом добавила: – У нас с Терезой тоже что-то происходило. Что-то хорошее. Я не могу это объяснить. Но что бы это ни было, теперь оно прошло. Она показала мне фото своей матери. А это уже кое-что, правда? – Барбара снова заплакала. – Черт возьми, Мэтти, ну где же она?
Тут меня охватила ревность. Она была бы ошеломляющей, если б я мог определить ее источник. Думаю, главным образом, это была ревность к тем дням, что протекали в доме Дорети без меня, ко всем тем часам, что Барбара с Терезой, не разговаривая друг с другом, просиживали на белом диване в гостиной или за обеденным столом, где проходили «Битвы умов».
Довольно долго Барбара сидела с гордо поднятой головой, обливаясь слезами, которые затекали за воротник ее дождевика. Она даже не пыталась их вытирать. Казалось, что она тает. Ревность моя улетучилась, оставив в осадке чувство вины и немного грусти. Лицо у Барбары было такое мокрое, что я уже не понимал, плачет она или нет. Но молчание слишком действовало мне на нервы, чтобы я мог сидеть тихо.
– Ты и дальше собираешься там жить? Ты выйдешь замуж за доктора?
– У меня ведь давно не было дома, Мэтти. А мне он необходим. Бывают места и хуже. Гораздо хуже. Равно как и люди. – Голос у нее был хриплый, глаза щурились, но теперь я окончательно убедился, что плакать она перестала. Резко вскочив на ноги, она раздвинула ветви и приказала: – Вставай!
– Барбара, что мне делать?
– Вставай, сказала! – Она отошла от дерева и стала ждать, когда я последую ее примеру. – Я скажу тебе, что делать. Не затевай ничего героического. Не наделай очередных глупостей. И не падай духом, Мэтти. Ты еще будешь нужен своей семье.
– Мне очень жаль твоего отца, – сказал я, и Барбара вылупилась на меня из глубины своих мокрых глаз. Не считая слез, она выглядела такой же непроницаемой, как Тереза, и я снова испугался. Она довела меня до нашей парадной двери, потом поднесла руку к моей голове и подержала ее над ней, едва касаясь волос.
– А теперь я должна идти искать Терезу, – прошептала она с такой страстью, какой я никогда за ней не замечал. – Глядишь, и найду.
– Барбара, – начал я, думая, что бы такое сказать, что могло бы заставить ее задержаться.
Но она уже была на полпути к дороге, удаляясь от меня все дальше и дальше. И я почему-то понял, что она уже никогда не вернется.
Я не вошел в дом, пока Барбара не исчезла из виду. Потом проследовал в общую комнату и включил телевизор, чтобы не надо было ни с кем разговаривать, но никто и не появился.
В тот же день ближе к вечеру я сидел на диване, вслушиваясь в пустоту мира, как вдруг в окно за моей спиной вмазали снежком. Второй снежок попал в барометр, и послышался треск разбитого стекла. Я приник к полу. Через несколько секунд мать вылетела на заднее крыльцо и вернулась, волоча за ухо Брента.
– Ты что, решил разбомбить собственный дом? – спросил я, задрожав на мгновение.
