Долго смотрел вслед Натану рав Хаим, когда тот побрел к двум соснам, возле которых оставил свой рюкзак. Он пытался понять, что творится в душе старого друга. Пытался и боялся.
А сосны были совершенно одинаковые – коренастые, разлапистые. Только одна была живая, а другая – мертвая. Рисунок ветвей одной в точности повторял рисунок другой, но у одной с этого каркаса бахромой свисала хвоя, а у другой тонкие голые веточки черными червяками вились в лунном воздухе.
Рав Хаим привстал, чтобы посмотреть, куда это столь решительно устремился Натан.
Остальные давно уже стояли, надев рюкзаки, и ожидали команды. Удивительно было, насколько поселенцы, будучи по натуре анархистами, оказались в ту ночь дисциплинированы. Никто не стал прохаживаться мимо спорящих в отдалении вожаков, молча намекая, что, мол, хватит дискутировать, пора и в путь. Сидели тихо на успевшей остыть земле, подложив под себя рюкзаки, из которых съестные припасы уже частично успели перекочевать в неприхотливые поселенческие желудки, и ждали.
Решение у Натана Изака созрело довольно быстро. Укрепляло его в этом решении то, что в рюкзаке у него лежал разобранный «узи».
* * *
– Алло, папа? У меня сумасшедшая новость. Помнишь того Ахмеда, которого мы поймали две недели назад на плато Иблиса? Ну, который с кинокамерой... Ага, ага! Так вот, представляешь, он накопал для меня какие-то потрясающие сведения о том, кто стоит за этими «Мучениками». Я, правда, не все понял, он говорил все больше загадками. Мол, Канфей-Шомрон продан и куплен, и он даже знает, кем, и что здесь хотят сделать. Он боится оставаться в Эль-Фандакумие и пешком идет сюда, на нашу базу. Доберется – все объяснит.
В телефоне на несколько мгновений застыло задумчивое молчание. Затем отец заговорил непривычно взволнованным голосом:
– Это потрясающе! Если я завтра выступлю в Кнессете с сенсационным разоблачением... Слышишь? Как только он придет, немедленно звони мне! Срочно! Я должен с ним сам поговорить!
* * *
Замыкающим быть всегда удобно. Не надо самому устанавливать скорость и ритм движения. Знай волочись за последним, да время от времени подгоняй его, чтобы не шибко отставал. Ты смотришь в затылок, а тебе в затылок не смотрит никто. И к тому времени, как они оказались на той полянке, где на них два с половиной часа назад чуть было не набросились собаки, Натан уже успел продумать все нюансы.
– Скорее! – крикнул Натан Иегуде Кагарлицкому, когда они достигли той тропы, с которой два часа назад свернули влево. – Не отставать!
Иегуда удивленно оглянулся. Он, собственно, и не думал отставать. Не лезть же на шагающего впереди Эвана. Вредный, однако, мужик этот Натан. Хмыкнув, Иегуда ускорил шаг и обогнал Эвана – пусть теперь Натан потерроризирует его. Тот безропотно пропустил «русского» вперед и зашагал следом, почему-то поминутно оглядываясь. Натан меж тем остановился, чтобы поправить что-то в кроссовке. Эван тоже остановился, чтобы подождать Натана. Натан поднял голову и махнул рукой – иди, мол. Эван двинулся дальше. Как раз в этом месте тропа заворачивала за скалу, и оттуда можно было отправиться назад, в Элон-Море, но оттуда же начинала свой путь и другая тропа, которая, петляя, взвивалась прямо на тянущийся на запад хребет. Именно второй путь и выбрали поселенцы. Поначалу эту тропу конвоировали ряды стоящих по обе ее стороны плоскомордых кактусов, каждый в полтора человеческих роста. Эван вскоре скрылся из виду. Натан тотчас же развернулся и на цыпочках сделал несколько шагов в обратном направлении. Затем сообразил, что Эван его все равно не слышит, и припустил назад, туда, где они совсем недавно допрашивали Гассана и жарко спорили с равом Хаимом. Очень скоро он достиг этой полянки и прислушался. Все было тихо. Похоже, его пока не хватились.
Он осмотрелся. В лунном свете склон ущелья вставал белой стеной, с которой свисали пучки травы. Напоминало Котель – Стену плача, Плачущую стену, the Wailing Wall. Пучки травы набухли во тьме, как большие черные слезы.
Натан быстро двинулся вперед, то переходя на гусиный шаг, то пускаясь бегом, то неожиданно останавливаясь и перемещаясь чуть ли не на цыпочках. Вскоре он вышел из лощины на гребень хребта. Мир спал. В арабской деревне неподалеку несколько окон горело холодным светом. В небе развернулся белый циферблат луны. Внезапно Натан замер. Прислушался. Ошибки быть не могло. Из лощины, откуда он только что выбрался, доносился приближающийся звук шагов.
* * *
Кто это может идти по его следу? Не то чтобы Натан боялся. Нет, что вы! Просто он... боялся. Натан Изак всегда и всего боялся. Боялся в армии перед тем, как прыгнуть с парашютом, особенно перед очень рискованным прыжком, когда была высокая вероятность гибели, боялся перед тем, как во время операции по ликвидации террористов пойти в одиночку против троих арабов, боялся прежде, чем прыгнуть в окно, из которого неслись автоматные очереди. Боялся, но делал. И неплохо делал.
Сейчас, прислушиваясь к приближающимся шагам, он размышлял, животное ли это и если да, то какое. Не даман и не лисица. Явно кто-то покрупнее. И не шакал. Шакал не будет красться по человеческим следам. И вообще, насколько известно Натану, шакал не молчит, а издает визгливые воющие стоны. Может быть, дикобраз? Нет. Дикобраз шуршит, а это топает. Олень? А вдруг кабан? Тогда Натану не поздоровится. «Узи» он сейчас собрать все равно не успеет, да пуля из «узи» и не пробьет шкуру кабана. Надо найти скалу, которая неприступна для раздвоенных кабаньих копыт, и залезть на нее.
Натан Изак огляделся и прислушался. Ничего похожего на скалу не было, а шаги звучали уже совсем рядом.
Но существует зверь пострашнее кабана. Страшнее, несмотря на то, что его шкуру пробивает и крохотная пулька из дамского пистолета. Зовется он человек.
Натан лег на землю за большим валуном так, что его видно не было, а он мог видеть выход из лощины. Человек – профиль его возник на фоне Большой Медведицы, обрушившейся на темный горный склон, – вырос на хребте, осмотрелся, сделал несколько шагов и услышал сзади:
– Не оборачиваться. Бросить оружие. Стреляю на поражение.
Пистолет глухо шмякнулся на островок травы, на котором неизвестный был застигнут грозным Натаном. Затем тот поднял руки с растопыренными пальцами и, не оборачиваясь, сказал голосом Эвана с английским акцентом:
– Можете стрелять, реб Натан. Можете делать что угодно, но я иду с вами.
Глава пятая
Ущелье летучих мышей
Натан позвонил раву Хаиму и слабым голосом поведал, что у него прихватило сердце и что Эван поможет ему добраться до Элон-Море. Рав Хаим предложил прислать помощь, но Эван перехватил «пелефон» и сказал, что уважаемому ребу Натану уже лучше, что тот принял лекарство и что он, Эван, обязуется довести его до Элон-Море, не отходя ни на шаг, причем они не будут траверсировать обрыв, под которым два с половиной часа назад прятались от армии и с которого затем спускались в ущелье с сухим водопадом, а пойдут обходной дорогой, пусть она в два раза дольше, зато пологая. А если ребу Натану – не дай Б-г! – вновь станет нехорошо, он, Эван побудет при нем. В крайнем случае вызовет кого-нибудь из Элон-Море или даже солдат – они уже будут далеко от группы рава Хаима и не повредят им, не наведут власти на след. А уж из Элон-Море можно будет в случае чего вызвать «скорую помощь». Все это звучало очень убедительно, и ни единому слову как Эвана, так и Натана, рав Хаим ни на секунду не верил. Прежде всего потому, что у бывшего парашютиста здоровяка Натана в жизни не было проблем с сердцем. Правда, все бывает в первый раз, но в таком случае, откуда у него с собой лекарство? Во-вторых, после разговора с Натаном он не сомневался, что тот захочет осуществить свой план отвлекающей атаки на укрывшихся в засаде арабов. Правда, странно было, что он потащил на такое рискованное дело мальчишку-Эвана, но, вероятно, и этому со временем найдется объяснение. В-третьих, он знал Натана. Натан был сын своего отца, человека, отказывавшегося, уже будучи раненым, покидать умирающий Кфар-Эцион. Не в характере Натана было, даже заболев и грозя стать обузой остальным, поворачивать назад. Но что было делать раву Хаиму? Развернуться, пойти прежним маршрутом, нагнать беглецов, а там уж решить – снова карабкаться по камням на хребет или осуществить планируемую Натаном атаку, только не вдвоем, а всем отрядом? Мотания туда-сюда означали потерю драгоценного времени, да и сил. И самое главное – оставался шанс, пусть один из ста, что у Натана – не дай Б-г! – действительно плохо с сердцем, и тогда получалось, что он, рав Хаим, зря рискует жизнями десятков людей, притом серьезно рискует – в чем Натан был прав, так это в том, что, не дождавшись их, арабы могли начать поиски. Поэтому сейчас надо было уходить и как можно дальше. Кстати...
– Сайиди, – произнес догнавший его Гассан, – дайте мне «МИРС», я свяжусь со своими, скажу, что у евреев – привал часа на полтора. Иначе они вам навстречу двинутся. Вернее, нам.
