— Нет.
— И вы собираетесь рожать? — удивленно спросила меня медсестра Таня с коротко постриженными и крашенными в цвет недоспелого баклажана волосами.
— Да. И я собираюсь рожать, — ответила я, думая: ну почему же люди осмеливаются задавать мне такие вопросы. Вот попробуй кто-нибудь спросить что-нибудь в этом роде у моей мамы… Впрочем, маму ни один из ее женихов не решился обмануть. А меня — правда, один и тот же — но зато сколько раз!
— Таня… — врач укоризненно посмотрела на нее.
Таня пожала плечами и продолжила писать. Когда родилась Варька, к нам, как и положено, первые две недели после роддома прибегала медсестра из детской поликлиники. Та просто написала в только что заведенной Варькиной карточке: «Отца нет». А потом извинялась.
Да в нашей маленькой квартире каждый дурак поймет, что «отца нет». Уютный, растрепанный, душистый женско-детский мир — и ни одного мужского ботинка или носка. В нашей бывшей квартире…
Я проснулась, в первую секунду не помня, что случилось. У меня было хорошее ощущение — вот начался новый день, в котором есть все, ради чего и чем я привыкла жить.
Я открыла глаза, увидела перед собой чужое окно с аккуратно заправленными в специальные шлычки темными шторами… И только через несколько мгновений поняла — я не дома.
Нашего дома больше нет. Саши нет, работы нет, квартиры нет. Есть Варя, есть малыш в животе, есть я сама, с хорошим гемоглобином. Мне бы только еще найти точку опоры, встать на нее, потом найти где-нибудь поблизости ветку покрепче, чтобы можно было уцепиться, и встать потихоньку обеими ногами, чтобы не сдувало и не раскачивало…
В короткий перерыв между Вариным первым и четвертым уроком я ходила по улице рядом со своим бывшим домом и все пыталась рассчитать наши финансы в случае самого неприятного поворота событий, то есть если я в ближайшее время не начну зарабатывать хоть что-то.
Варя вышла из школы с высочайшей температурой. Я это увидела еще издалека — у нее горели щеки, губы и беспомощно прикрывались глаза. Я поймала такси, привезла ее в нашу временную квартиру, уложила в постель, измерила температуру и ахнула — тридцать девять и две! Я вызвала неотложку и стала по пакетам искать нашу аптечку. Та, конечно, никак не находилась. В дверь нашей комнаты тихо постучали.
— Елена…
— Да, пожалуйста, заходите.
На пороге стояла Любовь Анатольевна. Из-за невысокого роста и чуть оттопыренных ушей она походила на Гномика.
— В-вы извините, я слышала…
Она предложила помощь — сходить в аптеку или посидеть с Варей. Мне было очень неудобно, но пришлось принять ее помощь. Я быстро сходила в аптеку за жаропонижающим, и как раз приехала неотложка, когда я поднималась наверх. Врач только развела руками.
— Ничего определенного сказать не могу. Вы же сами видите — у ребенка ничего не болит. Горло только не очень — красноватое, рыхловатое…
— У нее всегда такое горло, от природы. Яркая слизистая.
— Тем более, это не может быть причиной такой температуры. Ждите, может проявится что-нибудь детское. В школе эпидемии нет?
— Нет. У нее недавно так же было. Высокая температура и ничего больше.
— Ну и что? Что-то проявилось?
— Нет.
Врач достала из чемоданчика большую банку с буквами, похожими на счетные палочки.
— Вот у меня есть такой препарат. Мой внук совершенно перестал болеть…
Она мне рассказала о чудодейственном препарате, который можно капать в нос, в рот, в глаза, в то место, которого у Виноградова не было в моем сне. Его можно пить внутрь по каплям, им можно полоскать, протирать, делать примочки. Основной состав препарата — соли Мертвого Моря.
— А… простите, сколько это стоит?
— Банка — всего восемьсот рублей. Но вы знаете, насколько его вам хватит!..
Я посмотрела на очень пожилую, стройную женщину, работающую на неотложке — это значит и ночные вызовы, и очень ранние утренние…
Она подержала банку и поставила на место.
— Я вам оставлю свой телефон, если надумаете купить — позвоните, а то с мая они будут дороже.
Я знаю, я видела, как живут люди, которые не делают ничего. Все разговоры, что миллионы нажиты тяжелым, в поту лица, трудом… Если кому-то и пришлось побегать год-другой, оформляя официально свой грабительский бизнес, или по десять-двенадцать часов в день убиваться, чтобы выкачивать из страны миллионы, — то разве это значит, что их работа кому-то нужна? Нужна работа учительниц моей Варьки, врачей из детской поликлиники, медсестры Тани… Но они получают двадцать тысяч рублей или двадцать пять, если очень повезет, и при этом находят силы вслушиваться в то, что мы им говорим, смотреть нам в глаза, любить наших детей — пусть даже выборочно. Я, получая такие деньги, не могла бы сосредоточиться на чужих детях, я бы думала, чем завтра кормить свою.
— Ну а все-таки — вы не знаете, что с ней?
Врач, которая уже было собралась уходить, остановилась.
— Вы говорите, такое уже недавно было?
— Да.
— А стресса сильного девочка не испытывала? Ну… — она глянула на меня, — может быть, вы ее за что-нибудь наказали, отшлепали, или сильно кричали, или… У вас ничего не случилось? Все, извините — живы?
— Все живы, но случилось, — вздохнула я.
— А… Тогда это вполне может быть результатом нервного потрясения. Засыпает плохо?
— Плохо.
— Есть стала хуже?
— Хуже.
— Вот видите. Без причины плакать принимается?
— Да.
— Подавайте ей отвар валерианового корня или купите в аптеке какое-нибудь детское гомеопатическое средство — сейчас их много. Только лучше наше, российское.
Я не стала подмигивать, показывая на ее чемоданчик с израильским снадобьем. Если бы у меня сейчас были лишние восемьсот рублей, я бы купила у нее банку и протирала бы этой живой водой хотя бы свое лицо. И радовалась бы, что врач сможет своему внуку — а я уверена, что он у нее действительно есть — купить лишнюю книжку или конфету. Я однажды обратила внимание, как обрадовалась, засуетилась гардеробщица в театре, когда я попросила бинокль, а до меня все отказывались, и с тех пор всегда беру бинокль, на каком бы ряду я ни сидела. Ведь так просто пятьдесят рублей ей не дашь… Врачу я, конечно, сто рублей сейчас дала, но больше не могла, не имела права. У нее внук и стабильная нищенская зарплата, которую в Москве, слава богу, выплачивают в срок. А у меня — дочка Варька, а у Варьки — безалаберная, да еще и беременная мамаша.
Варька уснула, я села рядом, открыла ноутбук и опять стала просматривать свои записи. Ведь у меня было столько тем, столько всяких наблюдений, может, начать какую-то статью… Но что я потом с ней буду делать — предлагать по знакомым в разные журналы? Мои мысли прервал звонок мобильного. Позвонили с работы, из отдела кадров. Предложили все-таки забрать свою трудовую и получить в бухгалтерии деньги за недогулянный отпуск. Трудовая мне пока была ни к чему — только терять ее в переездах, а вот деньги…
Но придется подождать, пока выздоровеет Варька — не оставлять же ее больную. При такой температуре лечение одно: сидеть рядом и терпеливо давать по маленькой чайной ложечке питье каждые пять минут.
Я подумала — может быть, мне и правда попробовать записать сказку про Гнома? Я всегда точно знала — мне в жизни мешает почти полное отсутствие тщеславия. Ну книжка, ну выйдет, ну получу я за нее какие-то деньги, может быть. Проживем на них месяц. Может быть, вместо денег получу пятьдесят своих же книг. И что? Варьке хотя бы будет приятно, будет в школе гордиться, дарить подружкам…
Я вздохнула и начала писать. С легкостью записав две первые истории, я перечитала написанное — полный бред, на мой взгляд. Сохранила файл и легла спать. Как только я заснула, мне сразу же приснился Гном, который требовал у меня денег, я проснулась и стала прикрывать разметавшуюся во сне Варьку.
Ночь мы проспали кое-как — ей было то холодно, то жарко, а к утру температура стала спадать, Варька, проснувшись, запросила есть. День просидела в кровати, я ей читала, мы собирали пазлы и логические квадраты — к счастью они легко нашлись в сумках. Варька с удовольствием складывала квадраты из отдельных разноцветных кусочков, а они так приятно и легко складывались. Вроде вот совсем не подходящий кусочек, а повернешь так-сяк… — и сложилось.
Любовь Анатольевна сходила магазин и принесла мне, все, что я попросила. В общем, к вечеру, когда у Вари температура стала нормальная, я решила — жизнь удалась. Иногда нужно, чтобы тебя вот так вот встряхнули, показали — что ты, то, что было вчера, это было счастье, а несчастье — вот оно! Действительно, когда Варьке стало легче, и загадочная болезнь отступила, как будто ее и не было, мне не нужно было больше заставлять себя улыбаться. Варькин голосок зазвенел, она попросила есть, через час — еще, и мне стало легко и хорошо.
