– Да…
– Рассказывайте!
– Что?
– Все: как приезжали к ней друзья, как хотели убить Брежнева…
– Вы уже про это знаете?
– Конечно! Рассказывайте все! Разоружитесь перед Родиной! - Жарынин удовлетворенно откинулся в кресле. - Ну, в общем, наш Лева раскололся и всех сдал с потрохами.
– Почему?
– Не знаю, человек так устроен. Стоит сознаться в мелочи, а потом уже не удержаться. И вот стоит он, сердешный, и смотрит, как Таю ведут в наручниках к машине.
– Почему в наручниках?
– Потому что всё решили свалить на нее, дурочку. Кто же тронет генеральского сынка? Таю ведут, а за ней гурьбой бегут ничего не понимающие пионеры - с кисточками, красками, картонками и просят: «Таисия Николаевна, вы обещали посмотреть мой рисунок! Таисия Николаевна…» Нет, это - плохо…
– Почему? По-моему, хорошо.
– Плохо. Краски, кисточки… Не работает! Кем она еще может быть?
– Ну не знаю… - заколебался Кокотов. - А что если нам сделать ее танцовщицей? Она вполне может руководить кружком современных танцев!
– Потрясающе! Ее выводят в черном обтягивающем трико, в воздушном парео, грациозную, растерянную, беззащитную… Отлично! А в самом начале Лева влюбляется в нее, когда впервые видит, как она танцует. Согласны?
– Абсолютно.
– Дети ее обожают. Таю арестовывают прямо во время репетиций, она ставит детский балет… Какой?
– «Белоснежка и семь гномов».
– Восторг! Девочки и мальчики, одетые гномами, бегут за ней на пуантах, в своих крошечных пачках, теребят накладные белые бородки и жалобно зовут: «Таисия Петровна, Таисия Петровна…»
– Николаевна.
– Не важно. Когда ее увозят - все плачут. А Тая, перед тем как сесть в машину, смотрит на Леву такими глазами, такими… Это взгляд, который на смертном одре вспоминать будешь!
– А Стасик? - спросил Кокотов.
– Что - Стасик?
– Он ведь понимает, что все случилось из-за его письма. Хотел убрать соперника, а погубил любимую женщину. Давайте он с собой что-нибудь сделает!
– Ну, конечно! Выпьет литр проявителя.
– Я серьезно!
– А если серьезно, то он подойдет к Леве и при всех даст ему пощечину!
– Он?!
– Да, он!
– Но он же сам…
– А вы что, никогда не видели негодяя, который бьет по лицу хорошего, но оступившегося человека?
– Видел…
– То-то! Теперь мне нужна концовка.
– Может, оставить все как в рассказе? - робко предложил автор. - Лева через много лет приезжает в лагерь, ходит, вспоминает, сидит возле гипсового трубача…
– Отлично! Вижу! По загородному шоссе мчится кортеж. В «мерсе» сидит постаревший Лева в отличной «тройке». Костюм возьмем под рекламный титр у «Хьюго Босса», заодно и сами оденемся. Мне, коллега, не нравится ваш гардероб. Вы на фестиваль в чем собираетесь ехать?
– На какой фестиваль? - Андрей Львович от неожиданности на миг утратил дыхание.
– Канны, конечно, не обещаю, а Венеция и Берлин - без вопросов! Думайте, кто теперь наш Лева? Куда едет? И почему оказывается в лагере? Думайте!
– Он политик. Крупный. Депутат! - выпалил Кокотов, вдохновленный Венецией, куда давно мечтал попасть. - Лева едет на встречу с избирателями. Они торопятся, опаздывают. Мимо проскальзывают окрестности.
И вдруг он замечает почти разрушенный указатель - «п/л "Березка"». Срочно приказывает остановиться. Они сворачивают на старую, узкую, выщербленную дорогу и вскоре въезжают на территорию лагеря… Пустыня, разруха, выбитые рамы. Окрестные жители давно растащили все что можно…
– Не надо подробностей! Это все есть у вас в рассказе. Особенно хорошо про Марата Казея, от которого остались только пионерский галстук и глаза… Дальше!
– Лева находит гипсового трубача. Точнее, то, что от него осталось…
– Правильно. И плачет. И пошел титр: «Конец фильма».
– Почему плачет?
– А вы бы не заплакали?
– А если не так? - Писатель ощутил мурашки вдохновенья, разбежавшиеся по коже.
– А как?
– Наш фильм начинается с того, что Лева выступает перед избирателями. Он кандидат. Говорит красиво. Видно, что не новичок. Вокруг него челядь: секретарши, помощники, пиарщики… Все они его торопят: скорее, скорее, еще два выступления! Вот они мчатся на новую встречу по загородному шоссе. И вдруг…
– А что? - кивнул Жарынин, раскуривая новую трубку и глядя на соавтора с отеческой теплотой. - Неплохо! Узнав места своей юности, Лева велит остановиться. Выходит. Бредет по уничтоженному пионерскому лагерю. И в эту разруху сначала врываются детские голоса, звуки горна, потом проявляются какие-то тени. Так бывает, когда антенна телевизора плохо настроена, и картинка одного канала накладывается на другой. И вот постепенно из хаоса теней и звуков возникает, восстанавливается тот, давно уже не существующий мир. С возвращения Левы в прошлое и начинается наша история. Концовку сделаем так же: слышатся голоса, мелькают силуэты - в прошлое врывается настоящее. Это помощники ищут, кличут хозяина. Они опаздывают на встречу с избирателями. Лева возвращается к «мерсу», последний раз оглядывается на лагерь и встречает взгляд Таи, которую ведут к черной «волге» в наручниках… И все: конец фильма. Класс! Сегодня мы оба гении!
– Класс! - кивнул Кокотов.
– Может, и в Канны получится. Ну вот, а вы, Андрей Львович, боялись! - Режиссер посмотрел на часы. - За один вечер мы с вами придумали целое кино! Завтра начнем писать поэпизодный план. За это надо выпить!
Он встал, вынул из холодильника перцовку, разлил по рюмкам. Потом извлек из трости клинок и настрогал соленый огурчик.
– За Синемопу!
– За Синемопу!
Передышав выпитое, Дмитрий Антонович спросил:
– Послушайте, коллега, а может, нам всю эту историю вообще в сталинские времена перенести?
– Зачем? - обомлел автор.
– Да вот я, понимаете, об Оскаре подумал. Эти же дебильные америкосы знают только Ивана Грозного, Григория Распутина, Троцкого и Сталина… Больше никого!
– Это невозможно. Мой «Гипсовый трубач»…
– Не волнуйтесь, при Сталине тоже были гипсовые трубачи.
– А хиппи? - ехидно поинтересовался Кокотов.
– Хиппи не было. Зато были троцкисты. Тая из подпольной молодежной троцкистской организации. Кирова они уже убили. Теперь хотят убить Сталина. Вы, кажется, что-то писали про Сталина?
– Я? Вы ошибаетесь… - соврал Андрей Львович.
– Вы же сами мне рассказывали!
– Я говорил, что у меня был такой проект, но он не состоялся…
– Старик Сен-Жон Перс сказал: когда я слышу слова «проект» и «формат», мне хочется достать мой семизарядный кольт! А мне хочется… - Но «Полет валькирий» не дал режиссеру закончить мысль: - Региночка?…Да, устроился!…Хочешь посмотреть? Заходи после ужина!…Конечно, жду! Жду, как обнадеженный девственник! - Захлопнув черепаховую крышечку, Жарынин повернулся к соавтору и произнес серьезным, даже строгим тоном: - Сейчас ужинаем. Потом отдыхаем. Не забудьте: в 22.15 передача про «Ипокренино». Не проспите!
– Не просплю… - уныло пообещал Кокотов.
29. Поцелуй черного дракона
После ужина, который, подобно обеду, напоминал второе отделение жарынинского триумфа, Кокотов вернулся в номер. Лежа одетым поверх одеяла и разглядывая большой палец левой ноги, прорвавший носок, он перебирал в памяти так внезапно сочиненный ими сюжет, находя его дерзким и увлекательным. Единственное, что очень беспокоило писателя, это внезапная идея перенести события в сталинские времена, которые он не любил. И на то у него имелась весьма болезненная причина.
Отвечая Жарынину, писатель, конечно, соврал, но соврал лишь наполовину. Проект действительно закрылся, причем, закрылся скандально, однако кое-что сочинить о Сталине Андрей Львович все-таки успел. Дело было так. Страдая от безнадежного безденежья, он прочитал как-то в «МК», что знаменитый фонд Сэроса объявил конкурс на лучшее произведение для детей и юношества, в котором «в живой, доходчивой форме раскрывалась бы антигуманная сущность советского строя, а также рассказывалось бы о самоотверженной борьбе демократических сил против ГУЛАГа». Обозначенная сумма вознаграждения вдохновляла. Впрочем, для начала соискателям предлагалось представить в фонд лаконичную заявку с изложением идейно художественного замысла и фабулы будущего сочинения. В случае одобрения автор получал довольно приличный грант, как говорится, под чернильницу.
Кокотов загорелся и вскоре отправил в фонд краткое содержание, или, говоря точнее, синопсис, который очень понравился, и Андрея Львовича немедленно пригласили для заключения договора. В дорогом, оформленном в стиле «хай-тек» офисе, выходящем окнами на Кремль, его приняла немолодая грант-дама, жилистая, прокуренная, похожая на бывшую балерину, перешедшую на профсоюзную работу. Особенно «сэросихе» понравилось, что Кокотов предложил не какой-нибудь там новодел, а самый настоящий разоблачительный сиквел культовой советской повести «Тимур и его команда». Как известно, знаменитое сочинение Аркадия Гайдара, которое раньше изучали в школе, заканчивается тем, что, победив банду разорителя дачных садов и огородов Мишки Квакина, Тимур вместе со всей командой шагает по дачной улице, провожая в действующую армию своего дядю, майора-танкиста Георгия Гараева.
