Он свалил с себя хохочущую толстушку, сел, молитвенно складывая на груди руки. И снова упал, сшибленный ударом Никасового кулака. Дева возмущенно захрипела, сталкивая его.
— Оленька? — вдруг осознала Ника, — Оленька?
Они повернулись, по-новому оглядывая друг друга.
Никас топтался рядом, переводя взгляд с одной на другую, а позади него прыгала забытая дева, мелькая черными кружевами на круглых коленях.
— Я думала… Олег, я думала, Олег! — повторяла Ника, беспомощно разводя руки и поднимая их снова к лицу, трясла головой, — Олег, Олежка! А это?
— Алешкин его фамилия, Алешкин-Олешкин, Олешка, — мрачно сказала Оля, — ты что, бля, ты Алешкина, что ли?
— Я об… я всё… — встрял было Никас, широко улыбаясь обеим бессмысленной улыбкой и, примерившись, пнул ногой в цветном носке Атоса.
— Заткнись! — закричала Оля, раздувая ноздри.
— Замолчи! — одновременно с ней завопила Ника.
— Коленька! — игриво напомнила о себе дама в кружевах, топчась кружевными ногами.
«Колготки, как мои»…
Ника привалилась к стенке.
— Коленька-а-а, — красавица громко икнула. Приложила ко рту руку с алыми ногтями и, сильно качаясь, гордо прошествовала в сторону двери.
— Я пожавуй спафь поду, — сообщила, зажимая рот ладонью и вдруг резво выскочила в коридор, откуда сразу послышался топот и удаляющееся:
— Кхы-ы-ыы-ы-ы…
— Оленька, — снова попытался Никас.
— Это что за кошелка? — заорала Оля, наступая на него, — что за пьянь? Ты женат, сволочь? У тебя сын? У вас с ней сын?
Ника бессмысленно шарила рукой по стене. Ее вдруг затошнило от нелепости того, что происходило.
— Пого-ди, — Никас взмахивал руками, пытаясь урезонить Олю.
Сбоку подползал Атос, благоразумно держась подальше от цветных носков недавнего собутыльника. Опираясь на руки, воззвал к Нике:
— Я тут значит… выходит… я мужа вот твоего спас! Во!
Никас повернулся к нему, сжимая кулаки.
— Ты чего лезешь, чмо очкатое? К моей жене!
— Жене? — Оля, подскочив, влепила ему подзатыльник, — а кто маме? С мамой кто? Руки вашей дочери, прошу, значит! Ах, ты…
Никас развел руки и, пожимая плечами, оскалился, видимо, стараясь быть очаровательным. Держа на лице улыбку, одарил ею Олю и повернулся к Веронике. Та, передернулась, прижимая руки к щекам:
— А я… Крис. Кристина. Окей. Ой, дура…
Улыбка мгновенно испарилась со смуглого лица.
— Кристина? — Никас тяжело перетоптался и вытянул шею, выглядывая в раскрытую дверь, — где Кристина?
— Ах, еще и Кристина! — голос Оли ничего хорошего не сулил.
— Никуся! — некстати воззвал с пола подзабытый в суете Атос, — Ни-ка…
Тяжелый кулак Никаса поднялся над качающейся головой Атоса и Ника, рванувшись вперед, нагнулась, ловя его руку.
— Не надо!
— Защщ-защища-ешь!
И вдруг, замолчав, Никас сам опустил кулак, разжимая, тяжело качнулся, и, поворачиваясь к Оле, подмигнул ей, перекашивая пьяное лицо. Забормотал, думая, что шепчет и, тыча в соперника пальцем:
— Как раз. Олька, ка-ак раз, видишь? Гуля-а-ает, значит. От меня!
Снова и снова подмигивал побелевшей от ярости Ольге, и Ника, медленно отведя руку, с размаху ударила его по смуглой колючей щеке, вложив в удар все волнения, пережитые за последнюю неделю.
— Ык, — голова Никаса дернулась, и ответный удар отбросил ее к металлической стенке.
Глухо стукнул затылок. Ника заплакала и шагнула к двери, поднимала и все никак не могла поднять над порожком ногу и, утыкаясь в чьи-то дышащие животы и груди, продралась через кучку набежавших зрителей. Пошла по коридору, прижимая ко рту руку, так же как давешняя пьяная дева.
— Во нажрались, — уважительно сказал кто-то позади.
А из каюты слышался Олин крик:
— Кристина, значит? Про жену ты мне еще скажешь. А это что за кошелки к тебе в ширинку лазят?
— Ося-Тося, — повторяла Ника, захлебываясь от смеха, и размазывая по щекам слезы, — это теперь твои будут, Оси и Тоси, забирай, сто штук. Всех!
Так и влетела в стеклянный кубик, горько рыдая и суя дрожащей рукой растрепанный паспорт тому самому вахтеру.
— Э-э-э, — сказал он, пока она выпутывалась из никелированных поручней турникета, — да что ж такое-то… Постой. Ночевать есть где?
Но Ника уже бежала по тротуару, всхлипывая и подставляя ночному ветерку мокрые щеки. Ночь пахла чужой помадой, сухим вином тамянкой на донышке темной бутылки, блестящим платьем с вырезом на пышной груди, колбасой, рассыпанной по облезлому линолеуму, пахла олиными криками и этими ужасными подмигиваниями пьяного Никаса над поникшей головой дурака Атоса. Ее муж и отец Женьки снова забормотал, вталкивая в ее голову невнятные слова о том, как повезло нам с тобой, Олька, вот щас я ее…
И, отбегая к стене спящего дома, Ника оперлась рукой и еле успела нагнуть голову. Ее вырвало.
И вдруг стало легче. Будто из нее с остатками ресторанного ужина вышли все несколько последних часов, будто вытошнило не только желудок, но и голову.
Она вытерла мокрое лицо дрожащими руками. Отошла подальше и присела на бетонную закраину подвального окошка. На такой же закраине сидели они с Атосом. Кафе «Два странных странника»…
Снова засмеялась, с ужасом ожидая, что начнется истерика, но глаза были сухими и смех скрипуче катнулся и послушно умолк, когда она приказала.
На дороге остановилась машина, светя перед собой фарами.
— Садись, подвезу, красотка.
Ника встала и, касаясь шершавой штукатурки, ушла за угол, в полную темноту. Прошла диагональными дорожками мимо спящих кустов и детских горок. Настороженно озираясь на темное безмолвие, залезла в кузов деревянного автомобиля, такого же, как у них в детсадике. Садясь на узкую скамеечку, прислонилась к теплой кабине, вытягивая ноги по щелястому полу. Свалила рядом надоевшую сумку. Задирая рукав, посмотрела на часы. Нежно светились зеленоватые цифры по кругу. Почти два часа ночи. Ну что ж… Пару часов посидеть и на морвокзал. Оттуда комета домой. Занять очередь за билетом. Назад, в старую, но совсем новую жизнь. Без мужа.
Дом стоял вокруг нее темным квадратом, кое-где светились марочки окон — два, вот еще одно… четыре окошка с теми, кто не спит.
Она запрокинула зареванное лицо к небу, полному смутных облаков и мелких, еле видных звезд. Сказала шепотом, надеясь вернуть воспоминания и утешиться ими:
— Фотий. Фо-тий…
Но воспоминания стояли молча, опустив светлые лица, не решаясь переступить порог проходной с вывеской 'Чек-пойнт номер пять'. У них не было пропуска в Никину жизнь.
Скомканный и забытый, он валялся в нагрудном кармашке ее куртки.
* * *
За несколько кварталов от старого квадратного двора, на шестом этаже, в узкой лоджии, лежал Фотий, упираясь пятками в кипу истрепанных журналов и сложив на груди руки. Глядя в потолок, ждал, когда кончится эта ночь и можно будет попробовать жить дальше. Будто ничего и не случилось. Хотя бы попробовать.
Глава 22
Ника и решительный август
На клумбах вдоль цветного бетонного забора детсада «Ласточка» не росли розы, потому что у них имелись не положенные правилами шипы. Без жалости выпалывались ростки великолепного индийского дурмана, что по всему Южноморску прорастал, где хотел и по вечерам раскрывал огромные белые цветы, истекающие томным угрожающим ароматом.
Тут кустились низкие петунии в разноцветных ситцевых платьишках, а к ночи, когда в саду оставалась одна вечерняя группа, и сторож обходил пустые площадки, открывались алые, белые и ярко-желтые колокольчики ночной красавицы. Вот они и пахли, рассказывая — август, пришел новый и вечно древний темный август. Но Ника с этим запахом не встречалась — смена заканчивалась в шесть. Зато две альбиции, что росли у центрального входа, прихотливо, будто в танце, изгибая стволики, пушились поверх перистых листьев множеством пахучих розовых кистей. И Ника, проходя мимо, обязательно нагибала ветку и срывала кисточку. Нежную, как старинная пуховка для пудры. И с таким же кокетливым тающим ароматом.
Вертя в руке пуховочку, она постучала в кабинет и вошла. Светлана Федоровна кивнула в сторону снятой с телефона трубки.
— Тебя какая-то, кричит, аж ухо режет.
Ника, извинительно пожимая плечами, поднесла трубку к уху и сразу отодвинула.
— Кусинька! — плачущим голосом кричала Васька, — Куся, выручай! Я пропала, совсем пропала, боюсь я!
— Извините, Светлана Федоровна.
Заведующая кивнула, не отрываясь от тетрадки.
— Ты чего звонишь на этот телефон? В коридор не могла, что ли, на общий?
— А я не туда разве? Это ж я с уборщицей щас говорила?
— Нет!
— Куся, я в больнице! Ты приехай, забери меня отсюда!
Интонации Василины напомнили Нике школу и чтение «с выражением» — милый дедушка, забери меня отсюда…
