— Музыка не лжет. Если она лжет, она мгновенно перестает быть музыкой. Обращается какофонией. Превращается в сумбур или в обманку. В дешевый пластик.
— А человек?
Она учит меня лжи. Смешная. Будь что будет. Задумываться будем с утра, но не этим утром, а следующим, или еще позже, когда жажда иссякнет. А пока пусть лжет. Пусть думает, что она лжет. Я ведь не слушаю слова, только голос. А он искренен, особенно когда начинает дрожать. Мне нравится эта игра. В независимость, в то, что она якобы ведет в танце, что она придумывает желания, в том числе и мои. Не нравится только одно, когда мы расстаемся, пусть и ненадолго, я смотрю ей вслед, а она никогда не оборачивается.
Он так смешон. Ищет слова там, где нужны жесты. Пытается обойтись прикосновением там, где необходимы слова. Сопит, когда нужно дышать. Лижет, когда нужно целовать. Все воспринимает буквально и в то же время не верит ни одному моему слову. Неужели ему неясно, что черный цвет нужен для того, чтобы различить белый. Вымазаться в грязи следует, чтобы оценить чистоту. Отказывать себе в лишнем глотке влаги необходимо, чтобы не забыть манящее ощущение жажды. Лгать, чтобы не привыкнуть к правде. Чтобы не обмануться. В который раз. Он так смешон. Стоит и каждый раз смотрит, как я удаляюсь. Смотрит, не отрываясь, не давая возможности оглянуться мне.
2005 год
В который раз уже переписываю это письмо. Только уже не боюсь показаться сентиментальным. Хотя продолжаю выкручивать регулятор пафоса. И убиваю восклицательные знаки. Ни к чему повышать голос. Так что просто — привет, Светка. Ничего, что я тебя так называю? Мы не виделись двадцать лет. Или уже тридцать? Почему я думаю, что ты меня помнишь? Потому что я помню все? Да, имена и обстоятельства выветриваются из памяти, но главное остается. Видишь, я даже помню твое имя. А если поискать старые телефонники, то вспомню и фамилию. Бог ее знает, что стало с той твоей старой фамилией. Что стало с тобой. Ты была старше меня года на три. Тогда это казалось пропастью. Теперь мы ровесники. Теперь мне было бы проще говорить с тобой. Я бы уже не старался тебе понравиться. Но говорить, наверное, нужно было тогда. Извини, что я так и не позвонил. Один раз я все-таки набрал номер, но телефон взял кто-то другой, и я ничего не смог сказать. Положил трубку. Бог лишает дара речи во благо. Благодаря моему молчанию мироздание не поколебалось. Моя маленькая личная вселенная осталась незыблемой. На тот момент. Да и ляпни я что-нибудь, все равно ничего бы не изменилось. Да и что бы я мог сказать? Привет, как дела? Пустое. Тем более — я звонил не для того, чтобы узнать, как твои дела. Пожалуй, я звонил, чтобы рассказать о себе. О том, как мне плохо. О пустоте, в которой я оказался в очередной раз. Мне нужно было эхо. Я бы слушал его и представлял тебя.
Ты помнишь? Длинные и узкие коридоры? Дешевую мебель? Пыльный кинозал? Потертый линолеум на тогдашнем «танцполе»? Сумасшедшие зимние студенческие каникулы? Ты замечательно танцевала. А когда села к роялю и легко пробежала пальцами по клавишам, я чуть не задохнулся. А потом мы сидели у тебя в номере, и ты рассказывала о том мужчине с тонкими пальцами, который извлекал удивительные звуки из гитары, и который ходил за тобой и за мной этими узкими коридорами. Или сидел в твоем номере частью какой-то компании и смотрел на тебя обожающими глазами. Он был похож на грустного и худого тюленя. Он хотел быть с тобой. А ты отчего-то нет.
Почему ты это рассказывала мне? Иногда замирала, придерживая ладонь на левой груди. Глотала какие-то таблетки. Зачем мне девчонка с больным сердцем, которая еще и старше меня на три года, думал я тогда. Я был правильным и трезвым. Но старался казаться влюбленным. Куда она делась, та моя трезвость? Наверное, туда же, куда и влюбленность, и молодость. Почему я столько лет не могу выбросить тебя из головы? Что мешает мне окончательно стереть из памяти твой силуэт? Ведь я не поцеловал тебя ни разу. За целую неделю общения. Самую глупую неделю в моей жизни. Незабываемую неделю. Всю эту неделю я не только слушал тебя, я и сам рассказывал тебе о своей любви к другой девчонке, которую, как показало время, выдумал. Не девчонку, любовь. Рассказывал об ожиданиях и надеждах. Старательно готовил себя к предстоящим склокам и раздраям. Нагонял в будущее туман.
Ты слушала и улыбалась. А потом, в последний день наклонилась ко мне и спросила. Ты спросила, буду ли я столь же стоек, если ты разденешься. И ты была готова раздеться. Почему же ты не сделала этого? Натолкнулась на мой взгляд? Почему? Ведь ты могла спасти меня.
Юность глупа и жестока. Мимолетные влюбленности кажутся достаточными для долгой и счастливой жизни. Подлинное нерасчетливо обращается в мимолетность. Разменивается на ерунду. Где та моя вечная любовь, которой я хвалился перед тобой? Где теперь я? И где ты? Как бы я хотел снова увидеть тебя. Не для того, чтобы исправить то, что исправить уже нельзя. Нет. Просто любопытно.
2003 год
Пожалей себя. Ночью, когда ребенок уснет, свернись калачиком, подтяни колени к груди, закрой глаза, поплачь чуть слышно. Если слез не найдется, вспомни что-нибудь. Обиды, стертые и свежие. Удачливых соперниц, которые ничем не лучше тебя. Несчастных подруг, которые до ужаса напоминают тебя саму. Годы, упущенные и пролетевшие. Утраченную свежесть чувств. Неслучившееся и миновавшее. Настигшее и ударившее. Грубость и холод, вместо внимания. Взгляд, обращенный в сторону. Небрежность и лень. Нехватку денег и времени. Невыполненные обещания и забытые клятвы. Собственные ошибки и глупости. Заносчивость, скандалы на пустом месте, необдуманные поступки. Хлопанье дверью, неспособность прощать и нежелание ждать прощения. Музыку, которая умолкла, и которая слишком о многом напоминает. Музыку, которая так и не прозвучала. Одиночество. Одиночество. Одиночество, которое есть с чем сравнивать. Недостаток, недостаток, недостаток нежности. Вспомни. Пожалей себя. Поплачь.
Дождись, пока слезы высохнут на щеках. Дождись, пока дыхание станет ровным. Прислушайся, как дышит ребенок. Смысл твоей жизни, твой свет. Вспомни самые счастливые мгновения жизни. Когда крылья вырастали за спиной. Перебери их в памяти мгновение за мгновением. Их не так много? Но так и жизнь еще только начата. Порадуйся за удачливых соперниц, у них уже получилось, а у тебя все еще впереди. Приготовь ободряющие слова для подруг. Представь, как много ты еще можешь. Какие чувства могут захлестнуть тебя каждое мгновение. Каким счастьем ты способна одарить. Какая страсть пылает в твоих мечтах. Что может сравниться с радостью узнавания? Что может сравниться с прекрасным словом «завтра»? Успокойся. Улыбнись. И не пугайся, даже если слезы вдруг снова побегут по щекам.
Утром умойся холодной водой. Выпей чашку кофе. Подними сопящее чудо, путающееся в колготках. Пробеги утюгом по маленькой блузке, которая с трудом прикрывает только грудь. Высыпь на покрывало постели косметику. Кожа, глаза, губы. Улыбнись отражению в зеркале. Поправь волосы. Натяни брюки, повертись, разглядывая силуэт. Даже не оборачиваясь, можешь быть уверена в восхищенных взглядах. Подхвати ребенка за руку. Звякни ключами. Вызови лифт. Дай ему нажать кнопочку. Поцокай каблучками по тротуару. Открой калитку детского садика. Помаши рукой убегающему счастью. Позвони маме. Договорись о вечере и ребенке. И вперед. Ты лучшая.
Работа почти на весь день. Срочные дела и заботы. Друзья и партнеры. Фитнес и зеленый чай в прозрачном кафе. Радости и разочарования. Зависть и сочувствие. Милая болтовня и скупые нужные слова. Деловой интерес, внезапно сменяющийся личным. Умение быть твердой, когда это нужно кому-то, и мягкой, когда это нужно тебе. Очаровательная неприступность и соблазнительная податливость. Здесь и сейчас. Здесь и сейчас. Здесь и сейчас. Вплоть до вечера, когда твой ребенок заснет, и подушка примет заплаканное лицо и уставшее тело.
Пожалей себя. Но только до первых слез. Завтра все получится. Не веришь? А вдруг?
2005 год
Он догонял ее и бил. Первым ударом сбивал с ног, затем вытаскивал поясной ремень и начинал стегать по спине и рукам. Она лежала на животе и, загибая руки, напоминающие выщипанные крылья, пыталась защититься. От ударов на руках вспухали багровые полосы, но кричала она не громко. Больше от обиды, а не от боли. Кричал он. После каждого удара. Боль скручивала его жгутом. И чем сильнее он пытался ударить, тем страшнее были его крики. Порой он терял сознание от боли, и в такие мгновения она поднималась, с удивлением рассматривала исполосованные руки и пыталась скрыться в одной из бесчисленных комнат. Он приходил в себя и устремлялся за ней. Он находил ее по следам. По влажным следам, продиктованным желанием. Диким желанием, источником которого был он, но томление от которого испытывала она. Он догонял ее и снова начинал бить. И снова падал от боли. Она ждала. Она надеялась, что он наконец насытится и после этого насытит ее, хотя томление уже доставляло ей наслаждение. Но он не мог остановиться. Он боялся, что едва он перестанет ее бить, вся боль, что достается ему, обрушится на нее. И она не выдержит. Но еще он догадывался, что все наслаждение, что способна отворить его нежность, достанется тоже ей. Поэтому он наливался злобой и мстил, мстил, мстил ей за избыток боли и недостаток нежности, за неотвратимую усталость, старость и будущую смерть. Ему так надоел этот обмен чувствами. Но так вышло. Чего уж теперь сетовать? Если только убить ее, чтобы немедленно умереть самому. Или еще потянуть время? Может быть, срастется?
