После чего каждый из них выложил на стол по тысячефранковой бумажке.
— Мы народ щедрый, — сказал Лакки.
Я отрицательно замотал головой и выразил сожаление.
— Дорогой Лакки, я принципиально не намерен садиться за дачу ложных показаний.
— Усек, — сказал Лакки.
Оба подкинули еще по тысяче.
Я оставался неумолим.
— И с зонтиками у вас какая-то мура получилась, — констатировал я.
— Полиция ищет нас не из-за зонтиков, — отмахнулся Лакки, хотя ему явно было не по себе.
— Но из-за зонтиков она могла напасть на ваш след, — выразил я свои сомнения.
— Вас понял, — сказал Лакки.
Оба пожертвовали еще по тысяче.
Я даже удивился:
— Вы никак миллионерами стали?
— Ну, бывают же у людей доходы, — уклончиво ответил Лакки. — Когда нам выплатят остаток, мы сразу испаримся. Куда-нибудь за границу.
— Какой такой остаток?
— Остаток гонорара, — пояснил Маркиз.
— Какого гонорара? — спросил я еще более недоверчиво.
— За поручение, которое мы выполнили, — уточнил Лакки. — Как только мы будем в Ницце, я передам тебе Гизелу и Мадлену.
— Я тоже передам вам своих девочек, — заверил меня Маркиз. — Невшательки очень практичные.
Я тщательно осмотрел тысячефранковые бумажки, сложил и сунул в задний карман брюк. Лакки хотел посвятить меня в подробности, но я не дал ему договорить:
— Уговор дороже денег: я не знаю, зачем вам понадобилось алиби, и знать не желаю.
— Пардон, пардон, — извинился Лакки.
— А ну выкладывайте ваши сигареты, — скомандовал я тогда.
Лакки был весь прямо нашпигован сигаретами: «Кэмел», «Данхилл», «Блэк энд уайт», «Сьюперкинг», «Пикадилли». На столе росла гора пачек.
— Одна подружка держит киоск, — объяснил он извиняющимся тоном.
— А что курит господин Маркиз?
— Вообще почти не курю, — смущенно прошептал тот.
— У тебя что, и сигарет при себе нет?
Маркиз отрицательно замотал головой.
Я снова сел за письменный стол. Пора было действовать.
— Теперь будем с вами курить полчаса подряд. Как можно больше. И скорей. Я — «Кэмел», Лакки — длинные «Сьюпер кинг», а Маркиз, Господи помилуй, — «Данхилл». Курить так, чтобы можно было прочесть марку, потом гасить и все складывать в одну пепельницу. Под конец каждый прихватит с собой початую пачку.
И мы начали дымить как одержимые. Вскоре мы освоили новый метод: раскуривать по четыре сигареты сразу, а уж потом они сами догорят. За окном по новой разбушевалась гроза, этажом ниже заныли псалмопевцы: «Убей, Господь, наш мерзкий род, убей, Христос, и наш приплод. Ведь мы тебя распяли. И Дух Святой попрали».
— По-честному, я вообще не курю, — стонал Маркиз. Ему было до того плохо, что он даже начал походить на человека.
Спустя полчаса в пепельнице высилась гора окурков.
Воздух в комнате стал прямо опасным для жизни, потому что мы закрыли окна. Покинув комнату, мы побежали по лестнице и этажом ниже угодили прямо в руки полиции; впрочем, сегодня полиция явилась не ради нас, а ради «Святых из Ютли». Нажаловались соседи, которые предпочитали сойти в ад без псалмов. Толстый Штубер из полиции нравов тряс дверь, два его спутника, обычные патрульные полицейские, злобно глядели на нас. Мы все трое были им хорошо известны.
— Но как же так, Штубер, — полюбопытствовал я, — вы ведь из полиции нравов. Какое вам дело до святых?
— Приглядывайте лучше за своими святыми, — буркнул Штубер, давая нам дорогу.
— Потаскуший адвокат, — еще крикнул мне вслед один из полицейских.
— Может быть, нам уж лучше тогда сразу топать в полицию?! — стонал Лакки.
Встреча с полицией совершенно его деморализовала. Маркиз, по-моему, вообще начал со страху читать молитвы. Я уже чувствовал, что ввязался в очень сомнительное дело.
— Ерунда, — пытался я их приободрить. — Ничего удачнее, чем встреча с полицией, просто быть не могло.
— А зонты?..
— Я их перепрячу.
Свежий воздух привел нас в чувство. Дождь прекратился. На улицах царило оживление, а на Нидердорфштрассе мы прямиком проследовали в «Монако». Гизела еще была там. Мадлена ушла (теперь я по крайней мере знаю, как ее зовут), но зато там были еще Коринна и Полетта, две новенькие на службе у Лакки, только-только импортированные из Женевы, все три в роскошном виде, сообразно с ценой, и при каждой — уже несколько кавалеров.
— До чего ж Маркиз зеленый! — замахала нам Гизела. — Что вы с ним сделали?
— Два часа резались в карты, — объяснил я, — и Маркизу пришлось курить с нами на равных. В наказание за то, что он хочет увести тебя у Лакки.
— Je m’en suis pas rendue compte[35], — сказала Полетта.
— Дела надо обделывать без шума.
— Et le résultat?[36]
— Теперь я твой адвокат, — сказал я.
Полетта очень удивилась. А я повернулся к Альфонсу. У бармена была заячья губа. Он перемывал рюмки за стойкой. Я потребовал виски. Альфонс выставил нам три смеси «сикс-ти-найн». Я залпом выпил свою, сказал бармену: «Господа заплатят» — и покинул заведение. Не успев отойти от «Монако» шагов на десять, я услышал, как позади остановилась машина. И мог издали наблюдать, как начальник вместе с тремя детективами из комиссии по расследованию убийств вошел в бар. Я юркнул за угол и свернул в первую попавшуюся забегаловку. Мне и дальше повезло (должно же хоть когда-нибудь): когда час спустя я вернулся к себе, Штубер и двое патрульных успели покинуть дом на Шпигельгассе. Все было тихо, «Святые из Ютли», должно быть, тоже удалились. Оба зонтика я нашел за дверью в подвале и хотел уже спуститься, чтобы хорошенько их запрятать, но тут меня осенила другая идея. Я поднялся наверх. Перед обителью секты все было тихо, и дверь не закрыта, в противном случае я открыл бы ее собственным ключом, благо он, как это часто бывает в старых домах, подходил ко всем дверям.
Я вошел в переднюю. Сюда еле-еле пробивался свет с лестничной площадки. Возле дверей стояла подставка, и в ней уже было несколько зонтов. Я сунул два своих мокрых зонтика к остальным, плотно прикрыл дверь и поднялся к себе. Войдя, зажег свет. Окно было распахнуто. В кресле сидел начальник полиции.
— Здесь много курили, — сказал он, бросая взгляд на полную окурков пепельницу. — Пришлось открыть окно.
— Ко мне заходили Лакки и Маркиз.
— Маркиз?
— Да, один тип из Невшателя.
— Настоящее имя?..
— А мне ни к чему.
— Генри Цуппей, — сказал начальник. — Ну, и когда же это они у вас были?
— С семи до девяти.
— А дождь уже шел, когда они заявились? — спросил начальник.
— Они забежали как раз перед дождем, — отвечал я, — чтоб не промокнуть. А почему вы спрашиваете?
Начальник еще раз бросил взгляд на пепельницу.
— Штубер из полиции нравов видел вас, Лакки и Маркиза, когда вы в девять часов покидали свою лавочку. Куда вы потом направились?
— Я?
— Вы.
— В Хёк. Я там выпил два виски, а Лакки и Маркиз потом перешли в «Монако».
— Это я знаю, — сказал начальник. — Я их там арестовал. Но теперь мне придется их отпустить. У них есть алиби. Они у вас курили. Два часа подряд.
Он снова перевел взгляд на пепельницу:
— Я вынужден поверить вам на слово, Шпет. Человек, озабоченный судьбами справедливости, не станет устраивать алиби двум убийцам. Это было бы слишком абсурдно.
— А кого они убили? — спросил я.
— Дафну, — ответил начальник. — Девушку, которая выдавала себя за Монику Штайерман.
Я сел за стол.
— Я знаю, вы в курсе, — продолжал начальник, — вы побывали у настоящей Моники Штайерман, которая отреклась от ложной, ну, Дафне и пришлось идти на панель. Не согласовав предварительно этот вопрос ни с Лакки, ни с Цуппеем. А теперь ее нашли мертвой в «мерседесе», на стоянке у Хиршенплац. Примерно в половине девятого. Она подъехала в семь, но из машины выходить не стала. Гроза была жуткая. Ну, у Лакки и Цуппея теперь есть алиби, а плащи не промокли. Придется мне их выпустить. — Он промолчал. — На редкость красивая девушка, — сказал он потом. — Вы с ней спали?
Я не ответил.
— Впрочем, это и не важно, — сказал начальник и, раскурив неизменную свою «Байанос», закашлялся.
— Вы слишком много курите.
— Я знаю, Шпет. Мы все слишком много курим. — Он снова покосился на пепельницу. — Впрочем, я вижу, вы проявляете известное участие. Ладно, я тоже проявлю к вам известное участие: такого темного человека, как вы, мне еще в жизни встречать не доводилось. Неужели у вас нет ни одного друга?
— Не люблю заводить врагов, — отвечал я. — Вы меня допросить хотите, что ли?
— Нет-нет, всего лишь проявляю любопытство, — уклончиво отвечал начальник. — Ведь вам еще нет и тридцати?
— Я просто не отлынивал от занятий, я не мог себе это позволить.
