— Идите сразу за мной, — сказала Амалия, пошатываясь.
Двое в хаки, приглядевшись, расступились, давая Амалии дорогу. Некрасов шел сразу за ней, рассчитывая ее поймать, если она упадет. Но она вдруг подобралась, выпрямилась, и вошла в вестибюль бодрым шагом. Вадим, направлявшийся в этот момент в бар, остолбенел.
— Спасибо за добрые намерения, — сказала ему Амалия.
— А мы про вас…
— Да. Вы намеревались меня подбросить, тем более что вам было по пути. Но забыли. Забывчивость — это не так уж страшно.
— Хмм… — сказал Вадим. — Простите нас… меня…
— Вадим! С кем ты там треплешься?
Демичев вышел в вестибюль — и тоже остолбенел.
— Да… да. Так. Забыли вас… впопыхах. А Некрасова вы не видели?
— Я и вас не вижу. В упор, — сказала Амалия, следуя к лифтам. Некрасов шел за ней вплотную.
— Вы нас простите!.. — громко сказал Демичев.
— Трувор…
— Вадим, что же это вы… мы… Женщину оставить в такую погоду! Шла три километра… под дождем…
Двери лифта раскрылись тут же. Амалия нажала кнопку пентхауза. Лифт пошел вверх, и Амалия тут же осела на пол.
— Это ничего, — сказала она. — Я сейчас встану, не волнуйтесь. Я только немножко посижу. Пока не приедем.
И уснула.
Дверь, ведущая к пентхаузовым номерам и бассейну оказалась почему-то открытой и даже застопоренной — кто-то воткнул щепку рядом с петлями. Некрасов, подняв Амалию с пола, напрягся, перекинул ее через плечо, шагнул сквозь проем, двинул дверь. Щепка упала, и дверь закрылась и защелкнулась у него за спиной.
— Поставьте меня на ноги, — велела Амалия, просыпаясь.
Он подчинился — так осторожно, как смог. Амалия некоторое время критически смотрела на дверь. Потом подошла к ней вплотную и повела рукой около компьютерного замка. Раздался щелчок, и, повернув ручку, Амалия вошла в номер.
— Заходите, — сказала она. — Мне надо в душ.
Некрасов зашел в номер. Амалия опустилась на пол рядом с кроватью, повалилась на бок, и снова уснула — на этот раз, видимо, очень крепко. Из-за телевизора выскочили две девочки лет десяти.
— Кыш отсюда, — испуганно прикрикнул на них Некрасов.
Девочки шмыгнули к двери и выскочили из номера. Некрасов повернул замок на два оборота и накинул цепочку. Посозерцав некоторое время свернувшуюся в клубок Амалию в мокрой одежде, с мокрыми волосами, закрывшими полностью ее лицо, он подумал, что, скорее всего, он погиб. Подтащив одно из кресел к окну, он сел в него и некоторое время ждал, представляя себе, как они выбивают дверь, как стреляют в него — или сперва его будут бить? Да, скорее всего так. Будут бить, пока не забьют до смерти.
Сидеть в мокрой одежде и дрожать — от страха и от холода — было очень неприятно. Некрасов встал и стащил с себя пиджак. Стало холоднее. Тогда он, кое-как справившись с пуговицами, снял рубашку. Расстегнул ремень, спустил брюки до щиколоток. Догадался, что сперва нужно снять ботинки. Присел на кресло. Шнурки не поддавались — намокли, затянулись. Некоторое время он с ними провозился, а потом просто упер носок правого ботинка в пятку левого и соскреб левый. С правым дело оказалось сложнее. Но он совладал и с правым. Снял носки. Ноги были холодные, белые, и влажные. Скинув наконец мокрые брюки, он в трусах прошел в ванную. Снял трусы, включил душ.
От горячей воды пошел уютный белый пар. Некрасов запер дверь и встал под душ, и долго просто стоял, опираясь плечом в кафельную стену, чувствуя, как тело наполняется теплом. Распечатав пакетик с мылом, он намылился с ног до головы, смыл, снова намылился, снова смыл. Вылив на голову всю миниатюрную бутылку с шампунем, он долго тер корни волос, и, смыв шампунь, почувствовал прилив энергии — и удивился ему. После пережитого, вроде бы, полагается лежать неподвижно и ни о чем не думать, и не засыпать даже, а уходить в обморок — как Амалия. Некрасов выключил душ, вышел голышом в номер, открыл один из стенных шкафов. Обмотав бедра большим удобным полотенцем, он снова посмотрел на Амалию.
Натерпелась, подумал Некрасов. Присев возле нее на корточки, он потрогал фокусницу за плечо. Никакой реакции. Только что она его… хмм… спрятала. И вот — лежит. Они ворвутся в номер, а она будет продолжать спать. Они будут его бить, пытать, прямо здесь, а она не проснется.
Он подхватил ее под мышки, приподнял, и усадил на кровать. Она было начала подавать признаки жизни — замычала сквозь завесу мокрых волос, но тут же завалилась на бок и снова замолчала. Некрасов нагнулся, захватил ее за щиколотки, и поместил ноги Амалии на кровать. Стащил с нее правый сапожок, бросил на пол. Стащил левый — вместе с порвавшейся нижней частью чулка. Безукоризненный педикюр. Безукоризненная форма ноги. Нога совершенно ледяная.
Взявшись за лацканы ее длинного, ниже бедер, пиджака, он снова поднял ее в сидячее положение. Не выпуская Амалию, переместившись на кровать и присев позади нее, он стащил с нее пиджак. На воротнике модной блузки наличествовали две пуговицы, которые долго сопротивлялись. Стащил и блузку. Горячего чаю ей надо выпить.
Стащить с Амалии брюки оказалось труднее всего — в обтяжку, они никак не хотели слезать с бедер. Оставив на ней мокрые трусики и лифчик, Некрасов слез с постели, прошел к портативному бару, и обнаружил в нем несколько миниатюрных бутылок — с виски, коньяком, и водкой. Абсолюта не было, но был франко-американский Серый Гусь. Коньяк был армянский — то бишь, не коньяк вовсе, а бренди. Вермут. Скотч. И даже бутылка вина — того самого, кое потребляла в баре давеча веселая компания. А вот штопора не было. Некрасов вдавил пробку ручкой ложки для смешивания коктейлей и, придерживая ее, пробку, внутри, нацедил вина в пластмассовый стакан. Свинтив пробки со всех остальных напитков, он захватил их пальцами, подошел к постели, рукой и коленом перевернул Амалию на живот, и растер ей спину алкоголем. Возможно, это было глупо. Но как еще ее предохранить, южанку, от воспаления легких, он не знал. Она начала дрожать во сне — озноб? Черт ее знает. Без одежды она выглядела слегка нелепо — оказалось, у нее ноги коротковаты. Не очень бросается в глаза, но все же. Вот уж никогда бы не подумал. Бедра округлые. Талия тонкая. Кожа гладкая, чистая, очень белая, без оттенков — такая бывает только у брюнеток, когда они подолгу не загорают. Оттянув одеяло, Некрасов в несколько приемов перетащил спящую Амалию к изголовью и укрыл заботливо. Залпом выпив вино, он налил себе еще. А Амалия начала вдруг кашлять.
Вот, так и знал, автоматически подумал Некрасов. Бедная, хрупкая женщина. Защитила меня, спрятала. И теперь будет долго болеть. Мне-то что. Во-первых, я здоров, как древнегреческий бык, в жизни ничем не болел, хотя, бывало, и мерз, и промокал, и на ледяном ветру приходилось проводить время в одном свитере, и все кругом болели, а я нет. А во-вторых, меня все равно скоро прикончат. А ей-то за что страдать? Вот ведь какие мысли альтруистские в голову лезут. Но почему-то мне легко. Почему? А! Я вступился за священника. Очень странным образом, конечно, но вступился — и как бы сразу за всю православную, и не только православную, церковь. Сделал это бескорыстно, без задних мыслей. Геройством это не назовешь — это лучше, чем геройство. Наверное. Что же я, горжусь этим своим поступком, что ли? Нет. Просто приятно. Как она кашляет — с надрывом! Бедная. Однако, холодно что-то в пентхаузе.
Он подошел к обогревателю и повернул регулятор до отказа. Из нагревателя стало дуть сильно и горячо. Некрасов прилег на постель, подумал, забрался под одеяло, косясь на Амалию. Если раньше вид Амалии волновал его — очень похоже на сестру — то сейчас никаких чувств, кроме жалости, фокусница в нем не вызвала. Выключить свет? Нет. Если будут ломиться — лучше при свете. Хотя, наверное, свет видно — откуда-нибудь, и по свету они определят, что здесь кто-то есть. Но об этом они и так знают — Амалию они видели. А кстати — наказанный за попустительство и соучастие Пушкин — добрался до гостиницы, или напоролся по дороге на что-нибудь, ударился головой в стену, и утонул? Как он перепугался давеча — но не полез оправдываться, не кричал, не доказывал свою непричастность. Это он молодец.
Амалия вдруг вытянулась, зашлась кашлем, перевернулась на другой бок, пошарила рукой, наткнулась на Некрасова и, возможно инстинктивно, передвинулась всем телом к нему. Подождала, потом еще передвинулась, обхватила рукой ему грудь, и прижалась. Некрасов постарался не двинуться с места, не дернуться — несмотря на холод прижавшегося к нему тела. Сейчас она согреется, подумал он, и можно будет поспать. И неожиданно уснул.
Ему приснилось, что он полулежит на постели в каюте какого-то странного большого судна, похоже — из дерева. Судно слегка покачивается, за иллюминатором — дождь и ветер, возможно океанские. Поскрипывают борта судна. Сестра Амалии входит в каюту в наряде начала девятнадцатого века. И в руке у нее — нет, не роза — несколько гвоздик. Она садиться рядом с ним на постель и некоторое время водит гвоздиками ему по груди. Потом отбрасывает гвоздики и ложиться рядом, не раздеваясь. Некрасов чувствует возбуждение и начинает лихорадочно развязывать тесемки и шнурки у нее на юбке, но тесемок и шнурков много, и они все запутались. Сестра Амалии благосклонно позволяет ему делать все, что он пожелает. Он не может справиться с тесемками. Напряженный член трется о грубый толстый шелк юбок.
