— Да, конечно. Это правильный взгляд на вещи. Ну так вот, я проделал кое-какую подготовительную работу, выяснил имена самых уважаемых современных писателей и попросил мою секретаршу миссис Хайн посетить книжный магазин. Прошу вас, взгляните на это небольшое собрание книг и сообщите ваше мнение о них. Посоветуйте, с какой мне лучше начать.
Молоток указал на две возвышавшихся на его столе стопки книг — по пятнадцать примерно в каждой. Трантер подошел и встал рядом с ним.
— Вот этот автор, насколько я знаю, очень известен, — сказал Молоток, сняв с верхушки одной из стопок мрачноватого вида том в твердой обложке — поперек его супера тянулась яркая полоска, извещавшая, что эта книга вошла в список претенденток на премию «Кафе-Браво».
— Известен, — согласился Трантер, — и безнадежно перехвален. То, что у нас называется ПМ.
— А что это?
— Псевдоирландская мутотень.
— Не понимаю.
— Не важно. Забудьте о нем.
— А вот этот? — спросил Молоток. — Здесь сказано, что он дважды получал премию Ассоциированного королевского.
— Нет-нет. Кошмарная креативная писанина. Жуткий, вычурный фигляр. Сомерсет Моэм для бедных, все его ключевые моменты выглядят прискорбно неправдоподобными.
Вид у Молотка стал озадаченным.
— Понимаю. Возможно, меня ввели в заблуждение. Я руководствовался тем, что нашел в интернете.
Трантер фыркнул:
— Господи, это уж мне родео недоумков. Привал помешанных. Если бы кто-то изобрел детектор, позволяющий выявлять писанину чокнутых графоманов, и использовал его в качестве интернет-фильтра, Всемирная паутина лишилась бы девяноста процентов трафика.
Молоток вглядывался в острое, лисье лицо стоявшего рядом с ним человека. Большую часть произносимого им понять было попросту невозможно. И Молотку показалось странным, что этот мастерски владеющий словом джентльмен даже не попытался изменить свою манеру речи так, чтобы за нею можно было уследить.
— Этот? — спросил он, беря еще один расхваленный на все лады роман.
— О боже, — сказал Трантер. — Человек, который обратил слово «анальный» в составную часть слова «банальный». Сочинитель страдающих запором рассказиков, которые умоляют, чтобы их сочли многозначительными. Его трагедия в том, что он не прирожденный «европеец». Ему следовало бы подвизаться в рекламе.
Так оно и шло, книжка за книжкой. «Претенциозный и сентиментальный… хотелось бы, чтобы он вылез из клозета и перестал, ради всего святого, притворяться, будто его мелкотравчатые лесбиянки — это и вправду женщины».
В конце концов из приобретенных миссис Хайн книг осталось на столе лишь три-четыре, а Молоток начал понемногу терять терпение. Он протянул Трантеру книгу, автор которой был известен даже ему.
Трантер взял ее, покачал головой и бросил книгу обратно на стол.
— Телевизионный сценарий, в который вдохнули малую толику жизни, — сказал он.
К двум последним он не удосужился даже прикоснуться.
— Барбара Пим, в которую долили воды… Ну а такие и вовсе пишутся километрами…
— Что же, мистер Трантер, — сказал Молоток, — похоже, я подошел к осуществлению моего замысла не с того конца.
— Тут нет вашей вины, — ответил Трантер. — Все это — завсегдатаи книжного рынка, которым мирволят правящие круги литературы.
— Ну хорошо, — сказал Молоток, — а кого из ныне живущих британских писателей вы могли бы мне порекомендовать?
Трантер поскреб подбородок, отчего щетина тихо зашуршала под его ногтями.
— Из ныне живущих — никого, — ответил он. — Разве что из недавно скончавшихся. Они ведь тоже наши современники — в своем роде.
Вошла Назима с подносом. При обычном визите она попросила бы отнести поднос Люси, их бразильскую служанку, однако Назиме очень хотелось взглянуть на выдающегося деятеля литературы.
— Дорогая, это мистер Трантер. Моя жена, Назима.
На миг Трантера и Назиму охватила неловкость, оба не понимали, следует ли им пожать друг дружке руки, однако это прошло, как только Молоток обнял жену за плечи и подвел ее к столу.
— Мистер Трантер говорит, что я зря трачу время на этих авторов, — сообщил он. — Что ни в одном из них нет ничего хорошего.
— Но что, если они нравятся ее величеству? — спросила Назима. — Тебе стоит прочитать их, чтобы ты мог поговорить с ней о ее любимцах.
Молоток улыбнулся:
— Моя жена — очень умная женщина, не правда ли? Возможно, эти писатели и впрямь так дурны, как вы говорите, и все-таки, мистер Трантер, мне необходимо иметь о них какое-то представление. Даже если все они — мошенники.
— Ну, общее представление я вам дать могу, — ответил Трантер. — Составить своего рода путеводитель по жульническим трюкам, если угодно.
— Хорошо бы также выяснить, каких писателей она любит, — сказала Назима.
Молоток взглянул на Трантера. Тот снова поскреб подбородок:
— Помнится, ей нравится Дик Фрэнсис.
— А кто это?
— Автор беговых триллеров. Знаете, конские бега.
— Завтра попрошу миссис Хайн купить несколько его книг. Он много их написал?
— Несколько тысяч.
— Хорошо. А еще я хотел бы почитать и кого-то из великих авторов. Узнать их для себя, не только ради ее величества. Мне очень хочется, чтобы чтение стало для меня жизненной привычкой.
— В таком случае, думаю, нам стоит заняться викторианцами, — сказал Трантер. — Диккенсом, Теккереем, Троллопом. Джорджем Элиотом.
— И вы не назовете их пустозвонами, не скажете, что они писали километрами?
— Нет-нет. Во всяком случае, не Теккерей.
— Я об этих писателях слышала, — сказала Назима.
— Моя жена очень начитанна, — пояснил Молоток. — Скажи ему, кого ты прочитала.
— Для нашего экзамена, — сказала Назима, — нам предложили выбрать между книгой Айрис Мердок…
— Ну еще бы, — перебил ее Трантер, — великолепный образчик возвышенной подделки.
— «Говардс Эндом»…
— Ммм… — промычал Трантер. — Это какой же из Говардсов? Чей именно «энд», мы, я думаю, знаем.
— Произведением Вирджинии Вульф…
— О боже. Гибрид литературной девицы с психопаткой. И на чем же выв итоге остановились?
— На «Портрете художника в юности».
Трантер рассмеялся.
— Если затрудняетесь с выбором, берите ирландца, — сказал он. — Образчики ПМ всегда пользуются спросом.
Назима сникла. Даже покраснела немножко.
— Есть еще один викторианский романист, которого я ценю очень высоко, — поспешил сообщить Трантер, понявший, видимо, что зашел слишком далеко. — Собственно, я даже написал его биографию.
— Как интересно, — сказала, воспрянув духом, Назима. — Ее напечатали?
— В общем и целом, — ответил Трантер. — Вообще-то она — одна из финалисток премии «Пицца-Палас», именуемой «Книга года на Рождество».
— Поздравляю. А что это за писатель?
— Альфред Хантли Эджертон.
— Никогда о нем не слышала, — сказала Назима.
— Он не так известен, как остальные. Но очень хорош.
— Я бы, пожалуй, почитал его, — сказал Молоток.
— Это даст тебе преимущество перед королевой, — согласилась Назима. — Я хочу сказать, благодаря мистеру Трантеру ты получишь подробные сведения о… Как, вы сказали, его зовут?
— Эджертон.
Через полчаса Трантер ушел, оставив Молотку аль-Рашиду домашнее задание: прочитать «Шропширские башни» Альфреда Хантли Эджертона и «Твердую руку» Дика Фрэнсиса. Решено было, что чрезмерно захваленные «современные» авторы могут и подождать до времени, когда Трантер приступит к составлению путеводителя по жульническим трюкам.
В Пфеффиконе Киран Даффи потихоньку продвигался вперед. Каким именно способом намеревался Джон Вилс вдохнуть хоть какую-то жизнь в рынок акций АКБ, Даффи не интересовало, ему полагалось, ожидая, когда это случится, заняться той стороной операции, что была связана с курсами валют.
Поскольку британский банковский кризис, даже если он ударит только по одному банку, дурно скажется на фунте стерлингов, ибо правительству придется занимать деньги за границей, Даффи намеревался продать 10 миллиардов фунтов, обратив их в евро, швейцарские франки и доллары США. Всего лишь двадцать лет назад столь крупная продажа стала бы предметом разговоров во всех барах Лондона, Нью-Йорка и Парижа, еще остававшегося тогда одним из финансовых центров мира. Ныне Даффи мог произвести ее без всякого шума, связавшись через стоявший на его столе компьютер с прайм-брокером «Высокого уровня».
Операции с иностранной валютой требовали от ее покупателя внесения залога, составляющего два процента от приобретаемой суммы, однако «Высокий уровень» имел возможность в любой момент занять первые 400 миллионов фунтов, необходимых для внесения гарантийного депозита, — таким было одно из многих удобств, предложенных прайм-брокером, когда тот добивался права вести дела «Высокого уровня». На практике это означало, что Даффи мог, не раскошелившись, продать и 20 миллиардов фунтов, однако он предпочел ограничиться пока что половиной этой суммы.
