Рубен. Собак отпусти.
Санитар. Они не собаки.
Рубен. Но они и не люди.
Санитар. Я не то хотел сказать. Мне никогда не нравились собаки. Волки – другое дело. Волки никому не служат.
Рубен. Волки боятся людей. И, главное, волки боятся красных флажков. Их гонят на флажки, а они не могут перепрыгнуть простую веревку и идут под пули.
Санитар. Лучше под пули, чем на поводок.
Рубен. Не у всех собак есть ошейник. Та, которой поставили памятник в Париже, была без ошейника.
Санитар. Париж один, памятник тоже один. На всех не хватит памятников.
Рубен. Ты прав. Памятников не хватит на всех. Знаешь, есть еще собаки, они живут без людей, без поводков и ошейников. Дикие собаки Динго. Они, почти как волки, только не боятся красных флажков. Отпусти собак.
Санитар. Как же я их отпущу, они же буйные. Еще Публику покусают.
Рубен. Никого они не покусают. Они улетят.
Санитар. Собаки не летают.
Рубен. А люди летают?
Санитар. Смотря кто. По–разному. Некоторые летают.
Рубен. Так и собаки, как люди. Одни летают, другие – нет. Эти летают.
Рубен и Санитар встают, подходят к забору. Санитар расстегивает ошейники. Ошейники падают на пол. В динамиках слышится лай улетающих собак. Санитар быстро уходит. Уходят. Выходит Викинг.
Почему меч?
Викинг. Тебе не нравится мой меч?
Рубен. Мне нравится, но почему меч, а не топор?
Викинг. Какая разница?
Рубен. Да никакой, в сущности. Меч так меч. Станцуем?
Викинг. Зачем?
Рубен. Так надо для Публики.
Викинг. Не хочу.
Рубен. Миша говорил, что надо танцевать.
Викинг. Мало ли кто и что говорил? Я танцевать не буду. И петь не буду.
Рубен. Тогда Публика не поверит.
Викинг. Если я спущусь в зал и зарублю парочку, они поверят?
Рубен. Поверят, даже если ты зарубишь одного. Но тогда ты не попадешь в Валгаллу. Они безоружны.
Викинг. Все?
Рубен. Все.
Викинг. Ты уверен?
Рубен. Уверен. Они все безоружны.
Викинг. Зачем же они тогда живут?
Рубен. Все по разной причине. Но мы отвлеклись. Ты должен станцевать. Или будешь опять Санитаром.
Викинг. Это жестоко.
Рубен. Это более чем жестоко. Мы в театре, а театр не менее жесток, чем реальная жизнь. Ты должен доказать, что ты не играешь, что ты такой на самом деле.
Викинг. Может, все–таки зарубить кого–нибудь?
Рубен. Попробуй. Но лучше через творчество. Не хочешь петь или танцевать – рисуй. Не стой, делай хоть что–нибудь.
Викинг. Подвинься. (Толкает Рубена, Рубен отходит в сторону. Викинг остается в центре сцены один.) Древние викинги – лучшие воины в мире. Бесстрашные воины, люди сильные духом. Упавшего в бою викинга рано сбрасывать со счетов. Упавший в бою викинг в последнем порыве уходящей жизни стискивал ногу врага зубами. Медленно умирать, проклиная свою никчемную жизнь, изводя себя и близких бесконечными жалобами на неудачную судьбу – удел слабых. Вечный гамлетовский вопрос не заботит солдата в бою. Жить в бою и умереть в бою – одно и то же. Жить вполсилы и умирать вполсилы, понарошку, – противно и мерзко. Самое большее, на что может надеяться смертный, – умереть, сражаясь. Если повезет, если очень повезет, можно умереть в полете. Умереть, зажав в руке лошадиную узду или штурвал истребителя, шашку или автомат, кузнечный молот или шахматного короля.
Если в бою отрубили руку – не беда. Можно перехватить клинок другой рукой. Если упал, еще не все потеряно. Остается шанс, маленький шанс – умереть, как викинг, сжимая зубами пятку врага.
Викинг уходит. Выходят Балерина, Настоящий Доктор и Настоящий Летчик. Настоящий Доктор и Настоящий Летчик уносят забор, Рубен и Балерина – стулья. Пустая сцена. Балерина выходит, забирает табличку «Дурдом», уходит. На сцену выходит Рубен.
Рубен. Один. Все, конец. Нет больше дурдома.
Голос пожилого ангела. А мы?
Голос молодого ангела. Да, а как же мы?
Рубен. Ангелы, вы на арфах играть умеете?
Голос молодого ангела. Мы – умеем играть на арфах?
Голос пожилого ангела. Не умеем. Слушай, хватит, танцуй. Мы и так тебе много разрешили. Администрация учреждения пошла навстречу, удовлетворила твои капризы, теперь твоя очередь. За все надо платить. Танцуй.
Рубен. Да не хочется что–то.
Голос пожилого ангела. Хочется не хочется, а надо. Станцуешь чечетку и пойдешь домой.
Рубен. Зачем? Я свободный человек.
Голос пожилого ангела. Мы не спорим, только выбор у тебя маленький, или чечетка, или на ошейник.
Голос молодого ангела. Да, на ошейник и ампула.
Рубен. Ампулы не будет, Доктор сбежал.
Голос пожилого ангела. Не изображай идиота, докторов много, один сбежал, на его место придут десять. От тебя не требуют невозможного. Только скажи, что ничего не было.
Рубен. Хитрые вы, ангелы. Я скажу, что ничего не было, что я родился в Ноттингемшире, и что будет потом?
Голос молодого ангела. Мы хитрые?
Голос пожилого ангела. Хитрые, хитрые. Какая тебе разница, что будет потом? Пьеса закончится, ты пойдешь домой, Публика разойдется, и все будут счастливы.
Рубен. Все будут счастливы. Только тогда получится, что Доктор родился в Москве, Летчик ненастоящий, Собака – совсем не собака, а Викинг не умрет в бою?
Голос пожилого ангела. Будешь танцевать или нет?
Рубен. Конечно, буду. Сами же сказали, что деваться некуда.
Голос пожилого ангела. И чтоб без глупостей.
Рубен. Понятное дело. Шаг влево, шаг вправо – побег, прыжок на месте – провокация. Так?
Голос пожилого ангела. Так. И болтай поменьше. Скажи что надо, и свободен.
Рубен медленно начинает перебирать ногами. В динамиках отдается стук чечетки. Три пары ног отбивают ритм все быстрее.
Рубен. Шалтай–Болтай не мог ошибиться, он всегда прав. Я на самом деле дурак. Дурак не может поступить разумно. Дурак – он и есть дурак.
Голос пожилого ангела. Текст.
Голос молодого ангела. Текст.
Чечетка набрала ритм, Рубен танцует в полную силу. Видно, что он на пределе.
Рубен. Я родился в Москве.
Голос пожилого ангела. Не то.
Рубен. Я родился в Москве.
Рубен шевелит губами, что–то говорит. Его не слышно. Ангелы в динамиках бьют чечетку в полную силу. Вступает саксофон. Саксофон звучит невпопад, короткими фразами, в которых нельзя различить мелодию. Рубен пытается жестами договориться с Ангелами. Бесполезно. Рубен не танцует. Он стоит, опустив руки, смотрит на динамики. Звуки из динамиков все громче, Рубен стоит и смотрит в зал. Выходит Балерина. Балерина ставит перед Рубеном стойку с микрофоном. Она крутит регулятор на микрофоне, звуки из динамиков стихают.
Балерина. Раз, два, три. (Уходит.)
Рубен (начинает чечетку. Медленно отбивает ритм). Видели? Я так и думал. Это все Шалтай–Болтай с Балериной. Они договорились.
Голос пожилого ангела. Так нечестно, это не по правилам.
Рубен. Мне плевать на правила.
Голос пожилого ангела. Мы так не договаривались.
Рубен. Мы никак не договаривались. Микрофон у меня, и я вас отключаю. (Крутит регулятор на микрофоне. Не спеша танцует, спокойно произносит текст.) Я родился в Москве. Москва – столица России. В школе мы знали о Москве все. Мы пели о Москве, читали стихи. Нам говорили, что Москва – самый лучший, самый красивый город на свете. Не знаю, я был в Москве только проездом, как и в Санкт–Петербурге. Спорить не буду, вполне возможно, что все, что нам говорили, правда. Может быть, так и есть. Многие уверены в этом, во всяком случае, москвичи.
Своими глазами я видел три города мира: Новочеркасск, Беркли и Мадрид. Но сначала был Новочеркасск.
Я молод и относительно здоров. Я надеюсь увидеть еще много городов мира. Я увижу Париж и Токио, Рим и Сидней, Буэнос–Айрес и Беркли. Обязательно увижу Беркли еще раз. Я верю, что все эти города есть на свете на самом деле. Верю так же, как верил когда–то в Новочеркасск.
Я родился в Москве, мне очень и очень не повезло родиться в этом страшном, безумном городе. Повезло мне именно в Новочеркасске. Новочеркасск – хороший город. Я бы умер, если бы в России не было Новочеркасска. (Уходит.)
