Старуха пошла в дом. Манусос последовал за ней.
– Она как будто ждала нас, – сказал Майк.
Женщина обернулась и погрозила ему пальцем.
– Милате эленика, – сказала она строго. Голос у нее был удивительно энергичный. – Моно эленика.
– Нэ [21], – сказал Манусос, тоже со строгостью, хотя и притворной. – Говори только по-гречески. – Потом кивнул старухе: мол, все улажено, и вошел за ней в дом.
Внутри было чисто подметено и голо. Она провела их на кухню, совмещенную с общей комнатой. Основное место здесь занимала огромная пузатая печь, ненужная летом, но без которой зимой в этих горах не обойтись. Магиса жестом показала, чтобы они устраивались за столом, покрытым клеенкой в многочисленных порезах от ножа. Усевшись, Майк увидел напротив себя на стене большое изображение глаза, такое же, как в церкви Девы Непорочной.
Женщина нарезала несколько помидоров и огурцов и поставила перед ними, добавив по ломтю белого хлеба. Вновь наполняя стаканы ракией, она сказала, обращаясь к Манусосу:
– Глаз его притягивает.
– Он такой же, как в церкви, – сказал Майк на хорошем греческом.
Она холодно взглянула на него:
– Да. Да.
Но Майка больше притягивал поставленный перед ним салат.
– Благодарю вас за гостеприимство! – сказал он.
Женщина коротко кивнула.
После того как они поели, она позвала Манусоса. Они отошли в угол, повернулись к Майку спиной и о чем-то быстро вполголоса заговорили. Поговорив, женщина села рядом с Майком, а Манусос остался стоять.
– Она согласна, – сказал Манусос, – указать тебе путь. Но сперва ей надо посмотреть на тебя.
Старуха протянула руки к Майку. Только теперь он увидел знаки на ее ладонях. Он не мог сказать, это краска или татуировка. Выцветшие черные буквы таинственного алфавита были нанесены на подушечки пальцев. Майк не знал, что это за алфавит, но только не греческий. Она жестом показала ему, чтобы он протянул ладони. Пристально осмотрела их с обеих сторон, недовольно поморщилась, потом взглянула ему в лицо.
Под взглядом ее сухих глаз он чувствовал себя насекомым, наколотым на булавку. Она долго смотрела ему в зрачки. Потом медленно обвела взглядом лицо, словно искала что-то конкретное, таящееся в мелких морщинках вокруг глаз и рта. Под ее взглядом Майк чувствовал себя как парализованный. Не был уверен, что сможет пошевелиться, если захочет.
Он ощущал какое-то внутреннее сопротивление. Он не знал, что происходит, но ему это не нравилось. Устав подчиняться планам Манусоса, он решил, что пришла пора больше контролировать ситуацию. От старухи пахло не слишком приятно, и он не испытывал особой радости, когда она, приблизив лицо, вглядывалась в глубину его глаз.
Внезапно она отбросила его руку и сильно, резко ударила по лицу. Майк был в шоке. Он схватился за щеку, а женщина громко затараторила, обращаясь к Манусосу.
– Она приносит извинения, но она увидела духа, лезущего на тебя, – сказал пастух. – У нее не было другого выбора, как согнать его. Она говорит, духи не любят, когда им дают оплеуху. Она надеется, что тебе не слишком больно.
Майк не знал, что сказать. Лицо горело. Рука у нее была тяжелая. Женщина снова взяла его ладонь и заглянула в глаза. Майк не сразу пришел в себя. Он был слишком потрясен, чтобы испытывать что-то, кроме удивления. Но теперь в нем начала подниматься злость. Захотелось ответить тем же.
Тут женщина второй раз и с прежней силой ударила его по лицу. И закричала на Манусоса, который переводил:
– Она опять просит прощения, но она говорит, что духи на тебе так и кишат. Духи не дают ей увидеть то, что нужно. Приходится сгонять их с тебя. Она говорит, чтобы ты не принимал это на свой счет.
– Не принимать на свой счет? – переспросил Майк, потирая теперь челюсть, по которой пришелся второй удар.
Женщина, продолжая тараторить по-гречески что-то непонятное, встала, пошла в другой конец комнаты, хлебнула что-то из пластикового стаканчика, снова уселась и подняла ладони Майка.
– Она же не собирается опять бить меня? – закричал Майк.
Женщина взяла его за щеки и сделала движение, словно собираясь поцеловать. Майк вжался в спинку стула.
– Открой рот! – крикнул Манусос.
– Что?
– Открой рот! Делай, что говорю!
Майк разинул рот, и старая карга брызнула ему чем-то в самое горло. Чем-то ужасно жгучим.
– Глотай, Майк! Глотай! – закричал Манусос.
Майк, давясь, вскочил со стула, закашлялся и невзначай проглотил жидкость. Потом перегнулся пополам, продолжая кашлять. Старуха ласково похлопала его по спине и дала стакан ракии. Майк осушил его, чтобы избавиться от горького привкуса во рту.
– Ну все! – завопил Майк, придя в себя. – С меня хватит!
Старуха сказала что-то Манусосу.
– Она знает, что ты сделал в церкви, так она говорит.
Майк застыл на месте.
– Что? Что она такого знает?
– Что ты осквернил церковь. Что ты сделал, Майк? – Пастух смеялся.
– Поцарапал фреску.
Он опустился на стул. Рот у него онемел. Ракия ударила в голову. Язык не слушался.
– Смотри на глаз, – сказала женщина.
Майк понял ее и сосредоточил все внимание на глазе, изображенном на стене. Но изображение расплывалось перед ним. Веки против воли закрывались, и он никак не мог их удержать.
– Не спи! – закричала она. – Это ты!
И Майк почувствовал новый удар по лицу, но боли на сей раз не испытал. Ему стало смешно. Очередной удар по лицу, и ее голос как бы издалека:
– Не спи!
Он улыбнулся и сосредочился на изображении глаза. Но теперь комнату омывал мерцающий белый свет, и он был в ней один. Нет, это была уже не комната старухи, каким-то образом он перенесся в деревню, в Церковь Девы Непорочной, и смотрел на глаз, изображенный над алтарем. Он почувствовал облегчение. Дом близко. Он был измучен, ничего не понимал, но, по крайней мере, можно было идти домой. Он снова посмотрел на глаз и увидел, что его покрывает красная краска. Она блестела, как свежая, еще стекала по стене. Но что-то в ней было не так.
Краска текла не вниз, а вверх по стене, собираясь в одной центральной точке. Здесь она разбивалась на капли, фонтаном отделялась от стены и летела но длинной дуге точно в жестяную банку. Майк захихикал, забавляясь этим фокусом. Все происходило наоборот. Потом он заметил, что банка с краской находится в чьих-то, неведомо чьих, руках. Руки вынесли банку из церкви. Майк пошел следом. Стояла глубокая ночь. На деревенских улицах не было ни души.
Майк, следуя за руками, спустился на берег. Руки остановились у перевернутой лодки, наполовину выкрашенной той же красной краской. Валявшаяся на земле крышка от банки прыгнула прямо в руки, которые плотно закрыли банку. Потом краска вернулась на свое место, под лодку. Руки направились по пляжу к дому Майка. Майк за ними – в дом, а потом в постель. И только улегшись и посмотрев на руки, Майк понял, что они – его собственные. Рядом, в постели, спала его жена.
– Ким! – закричал он. – Ким!
Старуха била его по лицу. Майк снова был в ее доме. Он поднял руку, защищаясь от нового удара. В голове был туман, но видел он опять отчетливо.
– ~ Это я сделал? – спросил он по-гречески. – Это был я?
Старуха не ответила. Она встала и направилась к буфету. Манусос смотрел на него со странным выражением.
– Это наверняка было со мной во сне. Однажды, когда я дома вставал ночью и ходил, не помня себя.
– Она говорит, что тобой овладел дух.
– Манусос, что происходит?
– Успокойся. Делай, как она говорит.
Женщина вернулась с большим листом бумаги и карандашом. Сунула их Майку и сказала:
– Имя. Пиши.
Майка слегка подташнивало. Нужно было собраться с силами и сосредоточиться, чтобы писать. Когда он написал свое имя, женщина выхватила у него бумагу, взглянула, что он написал, и раздраженно скомкала. Сходила за новым листом.
– Дорогая! – закричала она. – Бумага дорогая! – Бумага между тем была обычная, писчая. – Не порть ее, как дурак! Пиши на греческом! На греческом. Я не могу читать всякую чепуху! На греческом.
Майку пришлось сделать усилие, чтобы припомнить греческий алфавит. В голове еще был туман. Он написал:
МΙКАΛΙΣ HANΣON[22]
Она снова взглянула, потеребила кончик носа и, похоже, осталась довольна тем, что он написал.
– Теперь – где ты родился.
Майк написал:
KOBENTPI
Она с трудом произнесла:
– Ковентри. – Потом сказала: – Теперь – место смерти.
Майк ясно расслышал слово – танатос, смерть. Но это было бессмысленно. Он обернулся к Манусосу за помощью.
– Она говорит, – сказал пастух, – что ты знаешь, где умрешь. Она говорит, все это знают, и ты должен минутку подумать.
Майк задумался. Он не представлял, что она имеет в виду. Покачал головой. Женщина сердито вздохнула, и вдруг ни с того ни с сего в голове Майка мелькнуло слово «Манчестер». Его он и написал:
