Майк вынул из пачки сигарету и бросил ее человеку. Она упала в пыль у его ног. Крестьянин пришел в ярость. Двинулся было к Майку, но потом отступил за камень, на котором прежде сидел.
– Что? Что я тебе, собака? Животное, что ты можешь швырять мне сигарету? Не человек? Ах ты ублюдок! Разве я не человек?
Крестьянин затопал ногами и неожиданно, без предупреждения, бросился на Майка со стиснутыми кулаками. Майк попытался было уклониться, но человек, не добежав до него ярда-двух, бросился назад, к валуну. Рванулся к Майку во второй раз, но снова, не добежав, помчался назад. И все время осыпал Майка ругательствами:
– Ублюдок! Гомик! Дерьмо!
Тропа. Человек боялся ступить на тропу. Майк, как загипнотизированный, смотрел на его попытки. Наконец он пришел в себя, подхватил рюкзак и поспешил дальше. Он слышал, как человек снова бросился сзади к нему, но, обернувшись, увидел, что тот мчится обратно. Крестьянин скоро отстал, позади еще слышались ругательства, но желания преследовать Майка у него, похоже, не было. Взбираясь на противоположный склон, Майк оглянулся. Крестьянин исчез без следа. Майк видел тот камень, но его возможный противник пропал, словно его и не было.
Майк задыхался и еще чувствовал легкую дрожь после неожиданной встречи. Он сел и задумался над случившимся. Ему пришло в голову, что крестьянин мог искренне возмутиться тем, что он швырнул ему сигарету; а с другой стороны, человек, похоже, старался заставить его сойти с тропы. И если только ему это не почудилось, человек побоялся или не захотел ступить на покрытую туманом тропу. Духи. Все эти разговоры о духах пугали его. Но тот человек вел себя как обезумевшая собака. Майк покачал головой. Поди разберись тут. Он поспешил дальше. Склон был пологим, и земля тут не такая иссушенная, как оставшаяся позади. Благодаря кустикам водосбора и горных фиалок эти места выглядели менее враждебно, хотя под ногами была все та же белая пыль, в которой серели вулканические камни. Он остановился, чтобы глотнуть воды, и услышал вой собак, тут же смолкший.
Тропа вывела на ровное место, и тут он второй раз услышал собак. Теперь он видел их: свора охотничьих, видимо привязанных к кусту ярдах, может, в ста впереди. Они заметили его и снова начали лаять и выть. Вдруг они замолчали, и он не мог удержаться от смеха. Это был чистый обман зрения, галлюцинация. «Охотничьи собаки» оказались вовсе не собаками, а кучей серых и желтых камней, окружавших куст. Просто, слыша вой, он и решил, что это собаки.
Галлюцинации. Он постоянно боролся с ними. Но, подойдя ближе, Майк понял, что ошибся. Это все же были собаки, а то, что он принял за куст, – женщина, стоявшая среди них. Одну руку она протянула к нему, а в другой, поднятой к лицу, что-то сжимала. Казалось, она целится в него.
Он замедлил шаг и вскрикнул от неожиданности, – снова поняв, что перед ним лишь куст и куча камней. Что женщина с собаками лишь пригрезилась ему. Видение дрожало, то расплываясь, то вновь обретая четкость. «Это безумие. Ты сходишь с ума».
Он был уже в тридцати ярдах от своей, как он полагал, галлюцинации. Теперь ошибки быть не могло. Это была женщина, и ее действительно окружали собаки, которые смотрели на него, насторожив уши, словно ожидая ее команды. Теперь Майк увидел, почему он принял ее за куст. Переплетение веток на самом деле оказалось луком и пучком стрел у нее в руках, и она целилась в него. Майк перепугался. Он уже совершенно не понимал, что настоящее, а что нет.
Женщина была смуглой, азиатского типа, с орлиным носом. Одета она была в тунику, а лук и стрелы – серебряные. Смертельное острие стрелы мерцало на солнце. Лицо женщины переменилось. Какое-то мгновение это было лицо Ким, потом – Никки, потом снова – крючконосой охотницы.
«Ерунда! Это галлюцинация! Иди дальше. Ты должен идти. Ее не существует. Она тебе чудится».
Майк повторял это про себя как мантру. Заставлял себя идти, но ноги не слушались. Он был как парализованный. Он снова посмотрел на то, что посчитал галлюцинацией. Собаки нетерпеливо дрожали – он кожей чувствовал их возбуждение. Глаза охотницы холодно блеснули, и он ощутил, как напряглась ее рука, натягивая тетиву с вложенной стрелой. Это напряжение передалось ему. Даже на расстоянии он улавливал запах ее подмышки. Видение не пахнет.
В груди все сжалось. Его охватила паника. Дыхание стало коротким, частым, и тут, неожиданно для себя и вопреки страху, он встал в позицию, приготовясь к танцу. Это был танец, которому научил его Манусос. Танец схватки с духами. Стеснение в груди тут же исчезло, и он снова мог дышать свободно. Вспомнился шаг – отталкиваясь носком от земли. В голове зазвучала лира пастуха, и он начал танец. У него получалось, тропа двигалась навстречу, с каждым шагом на дюйм, двигалась, как лента эскалатора, тогда как окружающий пейзаж оставался на месте. Он услышал, как взвыли собаки, и тогда женщина пустила стрелу.
Стрела с серебряным наконечником летела прямо в него, но невероятно медленно. Майк продолжал танец, и тропа уходила назад под его ногами, но одновременно он приближался к стреле. Майк остановился, и стрела замерла в воздухе, уткнувшись в его грудь. Он чувствовал остроту давящего острия, которое грозило пронзить его кожу. Женщина подала сигнал, и собаки с лаем и воем помчались к нему.
Они прыгнули на него, но ни одна не смогла преодолеть желтоватый туман тропы. Их челюсти щелкали у его лодыжек, они лаяли и рычали в бессильном бешенстве, но не ступали или не могли ступить на тропу. Охотница опустила лук; ее черные глаза мерцали.
Он услышал слова, эхом отдавшиеся в голове. Губы охотницы двигались, но не совпадали со словами:
Стрела – это чистосердечие. Эти псы – псы гнева. Не останавливай стрелу. Чистому сердцу не к лицу сопротивление.
Майк возобновил танец. Начал отталкиваться носками от земли, чтобы двинулась тропа. И тут же почувствовал, как стрела вошла в него, но не причинив боли. Она прошла насквозь и растворилась в воздухе за его спиной. Собаки продолжали рычать и бесноваться вокруг его ног. Он ускорил шаг и вскоре почти поравнялся с женщиной. Ее лицо было бесстрастно.
Затем в один чудесный миг не стало ни охотницы, ни собак. Вновь – высокий бурый куст и мшистые камни вокруг него. И ничего больше. Майк расслабился. Сердце его колотилось, руки дрожали. Его потянуло сойти с тропы и рассмотреть куст поближе. Он постоял, собираясь с духом, подсознательно ожидая, что куст снова превратится в женщину.
Но ничего не происходило. Только повисла жуткая тишина. Даже цикады и прочие насекомые смолкли. Он сам запугал себя, решил Майк, собственными чудовищными видениями.
Он сел, дрожащими пальцами достал сигарету и закурил, не спуская глаз с куста и почти желая, чтобы куст вновь преобразился. Видение не возвращалось. Докурив, он встал, но слишком резко, и на мгновение голова у него закружилась. Он вскинул на спину рюкзак, поднял посох и пошел по тропе. И тут же куст вспыхнул белым пламенем.
«Галлюцинация. Если суну руку в огонь, то не обожгусь». Мучительно захотелось сойти с тропы и попробовать это сделать. «Я должен проверить, что – реально, а что – нет, не то сойду с ума». Он приготовился сойти с тропы, когда крик с высоты над головой отвлек его. Он поднял голову и увидел большого ястреба, кружившего над ним. Крик птицы напомнил Майку пение Манусоса. Он заспешил дальше, оставив куст гореть, потрескивая, под слепящим солнцем.
Вершина склона была уже близко. Он полагал, что, как только поднимется наверх, ему сразу откроется Палиохора. Но тут на тропинке возникло новое препятствие.
Это была змея.
Тварь, коричневая змея с зелеными крапинками, лежала ниже полосы тумана поперек тропы. Майк топнул, ожидая, что она уползет прочь. Большинство змей уползают при первом приближении человека, но этой, похоже, слишком нравилось лениво лежать поперек тропы. Майк ткнул ее в брюшко крюком посоха. Змея не реагировала. Тогда он попробовал сдвинуть ее крюком с тропы, но крюк, казалось, прошел сквозь нее. «Очередная галлюцинация».
Очередная уловка, решил Майк, все для того, чтобы заставить его сойти с тропы. Он занес ногу, чтобы перешагнуть через нее, и тут змея его ужалила.
Майк отсутствовал уже четвертый день. Ким старалась гнать от себя паническую мысль, что может больше не увидеть Майка. Прежде она никогда не ощущала, как далек родной дом. Никогда еще эта страна не казалась ей такой чужой. Она не знала, с кем поделиться своими страхами, что вообще говорить. Она находилась в чужой стране, где у людей было иное понимание вещей. Надо было самой принимать решения, и это висело над ней дамокловым мечом.
Она старалась жить так, будто ничего не произошло, чтобы избавиться от ощущения надвигающейся катастрофы. Позавтракав по-спартански, она пошла к насосу помыть тарелку. Но в насосе не было воды. Она попробовала залить его, но безрезультатно – насос только отплевывался и чмокал. Может, окончательно пересох. Она оставила безнадежные попытки и пошла к морю.
