В очередной раз Ольга взяла из больницы дочь, купила ей новое платье, туфли, но Нина и не взглянула на покупки, а потом не захотела идти в кино и ехать в гости к родным; даже от фруктов, которые ей Ольга покупала на рынке, отказывалась. Нина находилась в глубокой депрессии, часами неподвижно сидела, уставившись в одну точку остекленелым взглядом, изредка усмехалась своим тайным мыслям. Единственно, что ей доставляло удовольствие — это прогулки в парке, где они с Ольгой кормили бездомных собак и кошек, но вскоре она сказала, что у них в парке «более славно», и сама попросилась в больницу.
— Соседи виноваты, — сказала Ольга сыновьям, когда Нину снова увезли в больницу. — Нинуся почувствовала их неприязнь и сразу сникла. Я уверена, когда у меня будет отдельная квартира, она оживет. Я окружу ее заботой и вниманием, а хорошее отношение чудеса творит… И не такая уж она больная, как все думают. Вон по улицам ходят в десятки раз более больные, чем она, и ничего, — Ольга закуривала и продолжала сникшим голосом. — Как ужасно, уже столько лет Нинуся в больницах! Лучшие годы. Так и не стала она пианисткой, не искупалась в море, не испытала любви… Так и осталась прекрасной старой девой с нерастраченными, заглохшими чувствами… И главное, я для нее всегда была опорой, она думала, что я все могу, и вот, оказывается… я бессильна.
— Неужели ты не понимаешь, что Нина стала невменяемой?! — убеждал Леонид мать. — Пойми, есть непоправимые вещи. Она не контролирует свои поступки, не соображает, что делает. Она может натворить что угодно…
— Не убивай мою мечту! — взмолилась Ольга. — Столько лет я не теряю надежды поставить ее на ноги… Старший сын, надежда матери называется!.. И учти — после моей смерти к Нинусе будешь ходить ты, так и знай! Это твой долг. У тебя должно быть чувство долга…
На следующий день Ольга надела лучшее платье, сделала новую прическу и объявила сыновьям:
— Когда мне особенно плохо, когда на меня обрушиваются всякие удары, я привожу себя в порядок, бросаю вызов судьбе. «Мы еще поборемся, — говорю ей. — Ты меня так, а я не сдаюсь, я еще держусь». Вот увидите, я поставлю Нину на ноги. Только обидно — в вас не вижу поддержки, для вас сестра умерла. Эх вы! Братья называется!
Леонид купил пишущую машинку, и Ольга стала брать работу на дом, но печатала мало — последние годы болели руки и беспокоили бронхи и ревматизм. Она скрывала недомогания, по утрам делала гимнастику, обливалась холодной водой, но тут же натощак курила папиросу и задыхалась от кашля, а по ночам стонала от болей в сердце.
Со стороны Ольга выглядела беспокойной пожилой женщиной, которая не жаловалась на болезни и не ходила по поликлиникам, не судачила в очередях, не осуждала молодежь и оскорблялась, когда в транспорте ей уступали место. По утрам она делала «спортивные пробежки» вокруг дома, вызывая недоумение и ухмылки соседей; днем играла на пианино, читала книги, которые брала в районной библиотеке, несколько раз ходила в бассейн.
— Старая чудачка, все молодится, у нее не все дома, — говорили соседи, но Ольга только пожимала плечами:
— Вот еще! Мне все равно, что они болтают. У каждого есть завистники. Просто они не могут жить так, как живу я. Вот и злорадствуют.
И на пенсии Ольга не сидела без дела: превозмогая боль в руках, подшивала одежду сыновей и невестки, убиралась в обеих комнатах и в квартире, когда наступала ее очередь, ходила по магазинам и готовила обед, печатала пьесы Толи — он с друзьями написал несколько «разговоров в диалогах». Перепечатывая «диалоги», Ольга изменяла концовки и что-то добавляла от себя: «…и она прожила долгую счастливую жизнь и об одном только жалела, что у нее было мало детей» — о положительной героине. Или об отрицательном герое: «…но его наказала жизнь. От него все отвернулись, и он так и не был счастливым».
Работой Ольга пыталась заглушить боль о дочери, но у нее это плохо получалось. Временами она себя бичевала: «Может быть, я виновата, что Нинуся такая? Может, я окружала ее чрезмерным вниманием, излишней заботой, нежностью?.. Нет, все-таки нет! Нинуся не парниковый цветок, мы с мужем никому из детей не создавали тепличных условий. Все работали в огороде, пилили дрова, носили воду, ходили в магазины… Нинуся всегда помогала мне… Здесь другое: и болезнь во время войны, и условия жизни в Аметьево. Но я все делала, чтобы Нина не заболела. Сколько раз, заметив, что она уткнулась в радиоприемник, прогоняла во двор, на жизненный сквозняк… Пыталась увлечь спортом, играла с ней в волейбол, ходила на каток — делала все, чтобы она не отрывалась от реальности…».
Теперь у Ольги появилось свободное время, и она уже могла мечтать не урывками, как раньше, а целыми часами. Случалось, по вечерам сыновья задерживались, и распаленное воображение уводило Ольгу так далеко за пределы реальности, что время в ее видениях смещалось, и перед ней вставали совершенно невозможные, взаимоисключающие картины, где прошлое встречалось с настоящим. Вначале что-то из воспоминаний детства наслаивалось на проезд, где они теперь жили, и она, уже пожилая Ольга, играла с маленькой Ольгой, светловолосой, голубоглазой девчонкой из далеких двадцатых годов. Потом она переносилась в дом на Крымской набережной и заставала живыми своих родителей и все вещи в квартире на тех же местах, где они когда-то стояли. Ольга выбегала во двор, встречалась со своими погибшими на войне друзьями юности, и эти запоздалые встречи были не чем иным, как продолжением того прекрасного довоенного общения, только каждый испытывал некоторую неловкость за столь долгое отсутствие, за превратности судьбы, которые их разлучили… Здесь время растекалось, и Ольга видела дочь веселой, красивой девушкой, видела ее жениха — скромного, трудолюбивого парня, чем-то напоминавшего Анатолия; взявшись за руки молодые люди шли по улице и беззаботно смеялись, раскачиваясь в такт шагам — совсем как когда-то шли они с Анатолием по бульвару, и так же, как те далекие влюбленные, эти ничего не видели вокруг, даже не замечали ее, Ольгу… Потом являлся Анатолий, и они уже жили вдвоем в отдельной уютной квартире. Ольга представляла их новую, пахучую мебель вишневого цвета, кобальтовую посуду, которую они продали в эвакуации во время голода; она с такой любовью обставляла деталями этот маленький огороженный мирок, что несуществующая квартира принимала совершенно зримые очертания, вполне осязаемые вещи. Дом на небе становился конкретней, чем коммунальная квартира на земле. Но главное, внутри тот дом был озарен светом счастья, и Анатолий по-прежнему сильно любил ее, Ольгу, несмотря на то что между ними пролегли уже многие годы, несмотря на то, что она уже стала старой, а он, умерший в сорок четыре года, навсегда остался молодым… Ольга представляла себе, как по воскресеньям к ним приезжают сыновья с женами, молодыми, приветливыми женщинами, своих внуков…
— Я самая счастливая женщина на свете, — бормотала она, и слезы бежали по ее щекам…
Всего три месяца Ольга пробыла на пенсии, затем устроилась контролером в сберкассу — она уже привыкла работать, привыкла иметь упорядоченный рабочий день, быть в коллективе. На работе Ольге подсказали, что с учета на жилплощадь ее сняли незаконно (инвалиды первой группы имеют право на отдельное жилье), и она добилась восстановления в списках, но квартиры ждала еще несколько лет… Только к шестидесяти годам она получила маленькую квартиру около Речного вокзала.
Дом стоял в низине, после дождя от парадного до дороги приходилось идти по кирпичам, зато прямо в окна лезли ветви рябин. Квартира была на третьем этаже: комната семнадцать метров, крохотная кухня, совмещенный санузел, но квартира своя, без соседей! И главное — горячая вода и даже маленький балкон, а вскоре поставили и телефон, который полагался Нине как инвалиду. Ольга ходила по квартире, гладила обои, переставляла, протирала мебель… Теперь она просыпалась не от грохота поездов, а от гомона птиц и голосов мальчишек, которые трясли рябины. Иногда ей не верилось, что она живет в отдельной квартире; казалось, она получила ее случайно, в результате чьей-то ошибки, что ее вот-вот отнимут. Она даже вносила квартплату заранее, все боялась — не будет денег и ее выселят за неуплату… Ольга посадила перед домом сирень и ромашки, сыновья купили ей холодильник… Наконец-то Ольга получила все и сыновьям оставила по комнате в Светлом проезде.
— Я добилась своего, я победила, — похвасталась она сыновьям. — Правда, заплатила дорогую цену за победу. Конечно, у меня здоровье не то, и сил осталось немного, но лет пять-семь наверняка проживу. Может и больше. Я еще поставлю на ноги Нинусю, вот увидите! И напишу книгу для молодежи, чтобы они, молодые люди, никогда не падали духом, не сдавались, не поднимали руки кверху, а упорно шли к цели… Теперь у вас есть жилплощадь, и у меня есть все, и этого я добилась сама без всяких знакомств и связей.
