И тут Франц вспомнил своего друга Мекка — вот с кем можно посоветоваться! Два дня искал он его между Алексом и Розенталерплац, все закоулки облазил. На исходе второго дня столкнулся с ним на Розенталерплац. Поглядели они друг на друга. Франц хотел крепко руку пожать — вспомнил, как обрадовался тот другу, встретив его после истории с Людерсом. Но на сей раз Мекк протянул руку как бы нехотя и не ответил на пожатие. Франц хлопнул было его по плечу левой рукой, но коротышка Мекк состроил такую серьезную физиономию… Что это с ним, уж не обиделся ли?
Они пошли вверх по Мюнцштрассе, вернулись обратно по Розенталерштрассе; напрасно Франц сделал лишней круг, ждал, что Мекк хоть про руку спросит. Тот и не подумал спросить — идет и все глядит куда-то в сторону. "Стыдится он, что ли, идти с таким босяком?" Улыбнулся Франц через силу, стал про Цилли расспрашивать, как, мол, она.
Ну, Цилли живет неплохо. Мекк долго и подробно рассказывал о ней, а Франц слушал, даже смеяться пробовал. Так Мекк и не спросил про руку, и тут Франца вдруг осенило:
— А в пивную на Пренцлауерштрассе ты еще заглядываешь? — спросил он.
— Да, бываю иногда, — скривился Мекк.
Францу все стало ясно. Он пошел медленнее, стал отставать от Мекка. Так, значит, Пумс ему про меня набрехал, или Рейнхольд, или Шрейбер, И кто там еще. Вот он и думает, что я налетчик. Значит, надо ему все объяснять… Нет уж, не дождешься, ничего я тебе не скажу.
Франц собрался с духом и остановился перед Мекком.
— Ну, Готлиб, будь здоров, мне пора домой, ложусь я теперь рано, слабый стал, калека.
Мекк в первый раз за весь вечер поглядел ему прямо в глаза, вынул трубку изо рта, хотел его еще что-то спросить, но Франц только отмахнулся, нечего, мол, спрашивать; пожал ему руку и исчез в толпе. А Мекк долго еще стоял, почесывая затылок; недоволен был собой, жалел, что не поговорил с Францем по душам.
А Франц шагал по Розенталерплац, улыбался и думал про себя: "Что с ним говорить, ни к чему все это, своим умом надо жить, самому на хлеб зарабатывать".
И стал Франц тут деньгу зашибать. Его словно подменили. Озлился, остервенел. Ева и Герберт предлагали ему остаться у них на квартире, но Франц хотел жить один, — в чужой квартире у него ничего не клеилось. Подобрал он себе комнатенку, и наступил тут неприятный момент: хозяйка попросила его бланк заполнить для прописки. И вот наш Франц сидит за столом и снова голову ломает. Что писать? Фамилия — Биберкопф. Напиши вот, а они пороются в своей картотеке и позвонят в полицейпрезидиум, а оттуда — повестка. Вызовут, пойдут расспросы: что да как, да почему больше не показывался, и что случилось с рукой, где лечился и кто за лечение платил? Придется врать.
Франц со злостью стукнул по столу кулаком. К черту "Призрение"! К черту благотворителей! Он свободный человек и знать их всех не желает! Ничего не надумал, обозлился и стал выводить свое имя на бланке. Написал "Франц", поднял голову, а перед глазами мелькают полицейский участок, патронат на Грунерштрассе, автомобиль, из которого его выбросили… Нащупал под курткой культяпку, спросят ведь о руке. Ну и пускай спрашивают! Напишу все как есть, и пропади оно пропадом!
И пошел садить букву за буквой, точно гвозди вколачивает в бумагу.
Нет, никогда я трусом не был, а имени у меня никто не отнимет. Не имеют права! Родился я Биберкопфом и умру Биберкопфом. Лепит он жирные буквы одну к другой, а перед глазами тюрьма в Тегеле, черные деревья вдоль аллеи, заключенные в мастерских — клеят, столярничают, чинят мешки… Обмакнул перо в последний раз, поставил точку. Не боюсь я их, ни лягавых, ни "быков" с жетонами. Либо я, Франц Биберкопф, свободный человек, либо вообще не человек.
Есть жнец, Смертью зовется он…
Франц отдал заполненный бланк хозяйке. Так, с этим делом покончено. А теперь подтянем штаны, соберемся с силами — и даешь Берлин!
ПРИОДЕНЕШЬСЯ — ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ СТАНЕШЬ И ВИДИШЬ ВСЕ В ИНОМ СВЕТЕ
На Брунненштрассе, там, где прокладывают новый туннель для метро, провалилась в шахту лошадь. Народ уже с полчаса толпится вокруг места происшествия. Прикатили пожарные и продели лошади канаты под брюхо. Стоит бедняга в яме между водопроводными и газовыми трубами, почем знать, может быть, сломала ногу, дрожит вся и испуганно ржет; сверху видна только ее голова.
Лошадь лебедкой подняли из шахты, она отчаянно дрыгала ногами.
Среди публики Франц Биберкопф и Мекк. Франц соскочил в шахту к пожарному и помог протолкнуть лошадь вперед. Мекк и все зеваки только диву давались, как это Франц так ловко управляется одной рукой. Стоят, похлопывают лошадь по взмыленному крупу — она цела и невредима.
— Молодчина ты, Франц, ничего не скажешь, и откуда у тебя столько силы в одной руке? — удивился Мекк.
— Силенка есть еще. Не жалуюсь. Коли захочу, еще не то сделаю.
Прошлись они вместе по Брунненштрассе. После размолвки на Розенталерштрассе они в первый раз встретились. Мекк юлит, подмазывается к Францу.
— Да, Готлиб, — продолжает Франц, — ем-пью за двоих, вот и снова окреп. А знаешь, чем я сейчас занимаюсь? (Погоди, я тебя разыграю. Будешь знать, как морду кривить. Тоже, друг называется.) Ну так вот, слушай, у меня теперь работа первый сорт. Я зазывалой стою у карусели на Эльбингерштрассе — знаешь, где балаганы. Дело нехитрое — знай покрикивай. А ну, пожалуйте на карусель, один круг — всего пятьдесят пфеннигов, а чуть подальше, на Ромнтенерштрассе, есть теперь аттракцион: "Самый сильный однорукий человек в мире". Так это я. Но это только со вчерашнего дня. Будешь там — заходи, побоксирую с тобой.
— Будет заливать, какой же бокс с одной рукой?
— А вот приходи — увидишь. Где руки не хватает, я работаю ногами!
Франц поиздевался над Мекком вволю, а тот и не понял, только ахал да охал.
Прошли они, как бывало, от Алекса по Гипсштрассе. У старого танцзала Франц говорит Мекку:
— Видал, как отремонтировали? Загляденье! Я здесь частый гость — танцую и в бар заглядываю.
Мекк совсем обалдел.
— Что это с тобой, скажи на милость?
— А что? Решил тряхнуть стариной. Ты против? Так что же, зайдем, а? Поглядишь, как я танцую с одной-то рукой.
— Нет, тогда уж лучше в Мюнцгоф.
— Можно и туда. Но, впрочем, в таком виде нас никуда не пустят, так что зайди как-нибудь в четверг или в субботу. А что ты удивляешься, у меня же только руку отстрелили, а ничто другое!
— Кто же отстрелил-то?
— Да вот перестрелка с лягавыми вышла. Мне-то досталось ни за что — в чужом пиру похмелье. Иду это я ночью по Бюловплац. Вижу: в одном дворе склад обчищают. Смотрю — ребята знакомые. Парни они хорошие, честные, да вот нет ни гроша, а жить-то надо. Ну вот, смотрю я, а за углом двое лягавых в штатском, в шляпах с кисточками. Ну, да их сразу узнаешь. Я — во двор, говорю парнишке, который на стреме стоял, что, значит, так и так. А те и не думают сматываться. Подумаешь, говорят, велика важность — двое лягавых. Молодцы ребята! Все равно, говорят, свое возьмем — не бросать товар. А лягавые уже тут как тут, рыскают по двору. Верно, кто-нибудь из жильцов засыпал ребят… А товар-то был меховой — согревать дамочек, какие сами печку не топят. Ну, мы засели на складе — лягавые толкнулись было туда, тыр-пыр — не могут дверь открыть. Послали за слесарем, а ребята тем временем смылись через другой выход. А когда слесарь стал ломать замок, я выстрелил в замочную скважину. Ну, что ты на это скажешь, Мекк?
У того даже в горле пересохло.
— Где, ты говоришь, это было? — спрашивает.
— В Берлине, за углом направо. Ты там не проходил?
— Да я серьезно спрашиваю!
— Успокойся. Я ведь холостым стрелял. Ну, а те стреляли всерьез, всю дверь изрешетили. Сцапать меня им не удалось, пока они замок ломали, наш и след простыл; а вот руку мне попортили. Сам видишь.
— Быть не может, — проблеял Мекк. А Франц величественным жестом протянул ему руку и говорит:
— Ну, пока до свиданья, Мекк. Если тебе что понадобится, то я живу… впрочем, адрес я тебе потом сообщу. Всех благ!
Повернулся и пошел по Вейнмейстерштрассе. А Мекк не знал, что и думать.
Либо Франц разыгрывает его, либо… Надо будет хорошенько расспросить Пумса. Ведь Пумсовы ребята совсем не то рассказывали…
* * *
А Франц не спеша отправился обратно на Алекс.
Какой щит был у Ахилла и как выглядел этот великий воин в полном вооружении, когда он шел в бой, я сейчас затрудняюсь сказать, помню только — были на нем какие-то не то поножи, не то наручи.
Но зато я знаю в точности, как выглядел Франц перед тем, как снова ринуться в бой. Так вот, на Франце Биберкопфе его старые вещи — фуражка-капитанка с погнутым якорем, поношенный коричневый костюм из дрянной бумажной материи. Весь он с ног до головы заляпан грязью — извозился, когда кобылу из шахты вытаскивал.
Заглянул он в Мюнцгоф, пропустил кружку пива и минут через десять подцепил там одну, еще довольно свеженькую девицу, брошенную своим кавалером. Решили они пройтись по Розенталерштрассе — в зале духота, а на улице погода славная, хоть и дождик.
