— С мистером Малхусом все будет хорошо? — спросила она.
— Все будет просто замечательно. Вы — его дочь?
— Нет, я пред… я его представитель в галерее.
— Может быть, после того как вы с ним поговорите, он позволит нам пришить на место свои уши?
От упоминания об ушах женщина сильно вздрогнула.
— Ему повезло. Уши в основном состоят из хряща, и они очень устойчивы. В них очень медленный обмен веществ. Кроме того, они лежат в холодном физиологическом растворе. Это еще лучше. Даже отрезанный палец можно хранить двенадцать часов. В Анкоридже, на Аляске, одна девица отрезала своему дружку член и спустила в унитаз. Это было вечером в субботу. Утром в воскресенье эту принадлежность обнаружил рабочий на очистной станции. Теперь мужчина снова в своем первозданном виде и в полном составе. Хотел сказать, что он снова готов к действию, но думаю, что это было бы преувеличением.
Женщина натянуто улыбнулась. Бледность ее приобрела зеленовато-пепельный оттенок. Вряд ли увидишь такой в какой-нибудь картинной галерее.
В течение пары часов история Малхуса — как и всякая хорошая история — облетела всю больницу. Ее передавали из уст в уста, и она, как прилипчивая инфекция, разошлась от отделения неотложной помощи концентрическими кругами по всем этажам Челси.
— Вы слышали о художнике, одержимом ушами?
Через два часа после шумного прибытия Малхуса в больницу эту историю услышал Тай, осматривавший в это время больного, головокружение которого оказалось обусловленным доброкачественной глиомой, давившей на участки головного мозга.
Билл Макманус узнал о Малхусе через несколько минут после того, как пришел на работу, от одного из своих резидентов. Он застонал, вспомнив свою пылкую отповедь Сидни Саксене по поводу права человека на художественную индивидуальность и на отказ от лечения. Билл достал из кармана сотовый телефон и набрал номер пейджингового оператора:
— Вы не наберете номер доктора Сидни Саксены?
Послеоперационный период протекал безупречно. Силы Пака восстанавливались, не было инфекционных осложнений, радовала и картина контрольных МРТ. В анализах крови число тромбоцитов и лейкоцитов стабильно оставалось в пределах нормы. Похоже, Хутену удалось удалить опухоль целиком. Словом, никаких признаков рецидива. Впрочем, Сун понимал, что у него нет поводов бить в литавры. Отсутствие клинических признаков болезни не позволяло говорить о выздоровлении, а нормальная МРТ — не повод для благоприятного прогноза. Полиморфная глиобластома — самая злокачественная из всех злокачественных опухолей. И он лучше многих знал, что она может в любой момент пробудиться и убить его в течение нескольких недель.
Пак проходил курс облучения и теперь каждое утро отводил старшую дочку на остановку школьного автобуса. Теперь он нисколько не волновался по поводу возможной встречи с коллегами.
— Папа, скажи, а ты облысеешь? — вдруг спросила его Эмили. Вопрос застал Пака врасплох.
— Почему ты спрашиваешь, Эмили?
— Моя подруга Кэйли говорит, что от рака лысеют.
«Интересно, откуда подруга черпает такие сведения о раке?» — подумалось Паку.
— Даже так?
— Но это правда?
После операции Пак сохранил все свои волосы. Хутен предпочитал оперировать больных с невыбритым черепом. Сначала волосы Пака в течение шести минут обрабатывали раствором гибиклена. Потом стерильной расческой обозначили в волосах линию разреза и стерилизовали ее раствором бетадина. Непосредственно перед операцией медсестра выбрила вдоль линии разреза узкую полоску. Если не присматриваться, то никаких следов операции со стороны видно не было. Волосы скрывали послеоперационный рубец. Хутен, как и многие другие врачи, считал, что больные, сохранившие волосы, выздоравливают быстрее. Потому что не выглядят больными. Если не считать легкой худобы, не было никаких признаков, что этот человек недавно перенес тяжелую операцию на головном мозге.
Они подошли к остановке автобуса. Эмили ждала ответа, сосредоточенно и с тревогой глядя на отца.
— Волосы не имеют значения, — сказал Пак. — Главное — это то, что под волосами.
— Папа, — спросила Эмили, — а это не больно, когда лысеешь? Я не хочу, чтобы тебе было больно.
Она обвила отца ручонками и прильнула к нему. Пак обнял дочь. Он боялся, что мысли о его раке отвлекут девочку от уроков.
— Не тревожься, Эмили, — сказал он и добавил: — Лысеть совсем не больно. Спроси у дяди Ли.
Эмили отстранилась от отца, уперла руки в бока и, наклонив голову, внимательно посмотрела на Пака. Он рассмеялся. Эмили поняла, что папа шутит, и тоже засмеялась. Дядя Ли был мужем сестры Пэт — великан с жидким венчиком волос на голове, похожим на тонзуру католического священника.
Сеансы облучения продолжатся еще две недели. Потом начнется курс химиотерапии — он будет принимать таблетки первые четыре дня каждого месяца. Это более цивилизованный метод лечения, нежели внутривенные вливания. Правда, Пака тревожило совсем не то, что химиотерапия сделает его голову гладкой, как у младенца. Лекарство начнет без разбора убивать и раковые, и здоровые клетки. В результате состояние его может ухудшиться. Больше всего он боялся, что химиотерапия нарушит мышление и память.
Нарушение когнитивных способностей было одним из известных и довольно частых побочных эффектов химиотерапевтических препаратов. Сохранность мышления и памяти тревожила Пака не меньше, чем успех или неуспех химиотерапии. Разум — вот его главное достояние. Он не слишком солиден, у него нет харизмы, да и особого ума нет, считал Пак. Многое он понимает слишком буквально. Иногда ему трудно понять шутки коллег и дочек. Единственное, что у него несомненно есть, — это глубокие медицинские знания и бульдожье упорство. Упорство ему и поможет, подумал он. Медицинские знания говорили о ничтожности шансов надолго подавить рак. Если бы Паку пришлось выбирать между успешной химиотерапией, которая помутит разум, и неудачной терапией при сохранении ясного ума, он бы выбрал второе. Но выбор сейчас заключался не в этом. Выбирать приходилось между химиотерапией и отказом от нее, и здесь Пак без колебаний выбрал первое. Всякое иное решение было бы самоубийственным.
У Пака был один больной, который перед курсом химиотерапии сильно тревожился за свою кратковременную память. Он начал изучать методики запоминания и учился запоминать все — от имен в телефонной книге до последовательности игральных карт в колоде. Можно было перетасовать все пятьдесят две карты, потом показать их этому человеку, и он безошибочно называл их в обратном порядке. После химиотерапии память у него сохранилась — наверное, благодаря мнемоническим техникам.
Современная медицина вообще странная смесь пользы и вреда. Для того чтобы сделать больному операцию, надо нанести ему резаную рану. Для того чтобы уничтожить раковые клетки, больного надо травить ядом. Коллеги Пака облучают его смертельно опасными частицами высокой энергии, чтобы уничтожить все те же раковые клетки. Но лучи эти целенаправленно бьют не просто по какой-то части тела, а по головному мозгу. Он был уверен, что когда-нибудь в будущем облучение, химиотерапия и даже сама нейрохирургия будут казаться диким варварством. Через пятьдесят или сто лет врачи будут смотреть на современную медицину так же, как сам он сейчас смотрит на кровопускание — метод избавления организма от дурных соков, как считали в восемнадцатом веке.
Что и говорить, даже не такие старые методы кажутся теперь грубыми и ошибочными. У него была больная с опухолью мозга, которую ребенком, в начале сороковых годов, облучали большими дозами рентгеновских лучей для того, чтобы восстановить слух в левом ухе. В результате она окончательно оглохла и ослепла. Не проходит и недели, думал Пак, как новые исследования и открытия порождают сомнения в апробированных и устоявшихся методах лечения и научных взглядах. В эффективности ангиопластики, радикальной мастэктомии, артроскопии коленного сустава, ПСА и хирургии… список можно продолжить. На каждые три шага вперед медицина делает два шага назад. Даже руководствуясь научным методом, врачи знают, реально знают, очень мало. Медицинское знание — очень ограниченное. Бывают случаи, когда врачу надо умыть руки и не мешать организму самому справиться с болезнью.
Правда, это не относится к больным с опухолями мозга. Здесь надо применять любое оружие — от хирургии до химиотерапии.
Пак изучал историю медицины и знал, что первым химиотерапевтическим средством борьбы с раком стал в сороковые годы горчичный газ — иприт. Еще во время Первой мировой войны врачи заметили, что у жертв отравления ипритом резко снижалось количество лейкоцитов в крови. По этой причине иприт попытались использовать для лечения лимфомы. Азотистые производные химического оружия Великой войны до сих пор используются для лечения болезни Ходжкина и лимфолейкоза.
