– Вот как? Что же вы, и торта не попробуете? Пенни с Пэтом так ждали вас.
Ох, как хотелось крикнуть ей в лицо: «Лжешь!» Но я натянула улыбку.
– Я на диете, мне лучше избегать подобных искушений.
– Понимаю. Скажу Ларри, что вы заходили.
– Привет ему передавайте.
– Он расстроится, что вы с ним разминулись.
Я поспешила уйти, пока Ларри нет. Что-то подсказывало: если увижу бывшего мужа, никакие приемы самоконтроля не помогут.
Уже подходя к автобусной остановке, я заметила машину. За рулем сидел Ларри. Он повернул голову и окликнул меня, однако я притворилась, будто не слышу и не вижу. Будто я – не я. Я ускорила шаг, потом побежала. Ларри дал задний ход.
– Салли! Ты не в ту сторону бежишь! Дом – он вон он! Садись в машину!
Я не рискнула ни ответить Ларри, ни даже взглянуть на него.
– Ты что, опять, Салли? Опять за старое?
Я продолжала идти. Я смотрела прямо перед собой, но краем глаза все-таки уловила отвращение на лице Ларри. В следующую секунду он переключил скорость. Машина резко рванула с места.
В автобусе пассажиры – кто украдкой, а кто и в открытую – наблюдали за молодой женщиной, которая, плача, заламывала пальцы.
Тот факт, что я сумела удержаться от провала и переключения, Роджер счел хорошим знаком.
– А на что я могла переключиться, Роджер?
– Воздержимся от обсуждения, Салли. Ситуация такова, что некоторые вещи лучше не вытаскивать из мрака.
Под мокрым песком проступил очередной скелет.
– Вообще-то, я думала, что цель применения глубинной психологии – извлечение на свет всего, что накопилось в подсознании, с тем, чтобы это все не спровоцировало симптомы недееспособности.
– Да, в большинстве случаев так и следует поступать, – закивал Роджер. – Но вам сейчас требуется время, чтобы свыкнуться с новой Салли. Ваше состояние нестабильно. Ваши чувства к близнецам ясно свидетельствуют: ярость готова прорваться наружу.
– Значит, я правильно сделала, что ретировалась?
Роджер снова кивнул.
– Это был первый тест на самоконтроль. Вот вам пример: когда испытывают на прочность новую дамбу, ее не подвергают в полном объеме тому давлению воды, на которое она изначально рассчитана. То же самое с вами. Вы должны постепенно увеличивать давление, чтобы шаг за шагом проверять и накапливать сопротивляемость.
– Изменения, произошедшие с моими детьми, причинили мне жестокую боль. Я почти не сомневалась, что сорвусь.
– Однако же вы не сорвались, и за это вам положена награда.
– Поведение мое будете модифицировать, да?
– Отчасти. Способ стар как мир. Хочешь закрепить хорошее – награди; хочешь изменить плохое – накажи. Хотя многие психиатры находят это неэтичным, есть и те, кто добился таким способом определенных успехов. Модификацию поведения они считают эффективным инструментом.
– Хорошо. Как будете меня награждать?
– А чего вы хотите в качестве награды?
– Прогулки по городу. С вами. Прямо сейчас.
Глаза Роджера затуманились, и я поспешно добавила:
– Разумеется, если, по-вашему, это неподходящий способ…
– Способ подходящий. И мне очень хочется пройтись с вами. Проблема в другом. У меня на сегодня еще люди записаны. Сами знаете, до чего неприятно, когда сеанс отменяют.
– Извините, я как-то не подумала. Чудовищный эгоизм с моей стороны. Сама-то я свободна, вот и забыла про других.
– Зато вечером я в вашем распоряжении, – произнес Роджер. – Куда пойдем – в ресторан, в театр или в дансинг?
– По-моему, можно всюду успеть. Или я жадничаю?
– Ваша награда – ваши правила.
Мне хотелось поцеловать Роджера, но я сдержалась. Счастья отпущено немного, нельзя его сразу все потратить. Как однажды заметил Фрэнсис Скотт Фицджеральд, остаток на эмоциональном счете становится все меньше. Нельзя допустить превышение кредита.
– Ладно, поброжу по городу в одиночестве, найду себе какое-нибудь интеллектуальное занятие до вечера. Пожалуй, изменившись, я и Нью-Йорк буду воспринимать иначе. Вы меня понимаете, Роджер?
– Не совсем. Могу лишь догадываться о ваших ощущениях. Вероятно, вам кажется, что вы вернулись в знакомый город после многолетнего отсутствия. Такое отсутствие не может не изменить человека, а человек изменившийся видит все иначе. Под непривычным углом.
Мы договорились встретиться в «Дочери лошадника», поужинать и поехать на спектакль из категории «не для всех». Роджер проводил меня до двери, и там-то я изловчилась – прильнула к его губам. Он опешил. Застыл. Окаменел. Через секунду его отпустило. Правда, он не ответил на мой поцелуй, но и не отстранился. Спасибо и на том.
* * *
Раз мы все равно назначили встречу в «Вилледж», я решила поехать прямо туда. До Вашингтон-сквер я добралась на метро, вышла, и, к своему удовольствию, наткнулась на вернисаж под открытым небом.
От созерцания картин возникли новые чувства; впрочем, они казались мне странно знакомыми. Я от них отмахнулась, понаблюдала за шахматистами в парке, за детьми в песочнице.
В пять я вошла в кофейню, где у нас была назначена встреча.
В «Дочери лошадника» был праздник по случаю расширения площади. Ступив в дополнительный зал, я обнаружила, что стены в нем, как и в старом зале, оклеены европейскими газетами, только не пожелтевшими от времени, а свеженькими. Этакая опереточная нищета. Полный диссонанс со старым залом. Может, когда эти газеты пожелтеют, между двумя помещениями и появится некое подобие единого стилистического решения.
Эйб Коломбо заметил меня и вышел из-за барной стойки. Вид у него был недовольный.
– Ты, Нола, здесь персона нон-грата.
Я подумала, что ослышалась.
– Человеку, который портит чужие картины, в нашем заведении не место, – продолжал Эйб.
– Ничего не понимаю.
– Со своими работами ты что хочешь вольна делать. Жги их, рви, кромсай, сколько влезет. Не возбраняется. Но портить произведения других художников – это низость.
– Да о чем ты, Эйб?
– Если Мейсон тебя здесь застукает, ты труп. А мне ни трупы, ни убийцы в заведении не нужны.
– Клянусь, я к ее картинам пальцем не притронулась.
– А Мейсон утверждает, что ты их ножом искромсала. Так что уходи, да поживей.
– У меня здесь свидание назначено.
– Нола, ты что, оглохла? Я же говорю: Мейсон тебя убьет, если увидит. А она сюда каждый вечер приходит. Повторяю – сматывай удочки, пока цела.
Меня охватила ярость. Воздух вдруг показался разреженным, лишенным кислорода.
– Это – общественное место, а я ничего плохого не сделала. Хочешь, чтобы я убралась – валяй, примени силу. А я, в свою очередь, в суд на тебя подам.
Кулаки сами собой сжались, мне нелегко было расцепить пальцы. Ладони стали липкими от пота.
Эйб смотрел мрачно.
– Знаешь, Нола, было время, когда я тебе симпатизировал. Последний раз предупреждаю: если Мейсон устроит драку, я на суде дам показания против тебя.
И он отошел, а я села за круглый столик у окна. Меня трясло, голова трещала. Я с трудом подавляла желание шарахнуть о стену пепельницу, расколотить солонку и перечницу. Нельзя, говорила я себе. Я должна себя контролировать. Чтобы не сорваться, я обеими руками вцепилась в столешницу. Так, бывало, я сидела в классе. Теперь я не сводила глаз с улицы, молилась, чтобы Роджер пришел поскорее.
Жена Эйба, Сара, в своих черных лосинах и белом переднике, двинулась было ко мне с планшетом и кусочком мела, однако передумала, прошла мимо. Все посетители до единого косились на меня, перешептываясь. Неужели им известно нечто, чего я не помню? Неужели отлив обнажит очередной скелет? В последний раз я видела Мейсон, когда вела Тодда к себе в мастерскую, чтобы показать ему свои работы. Тодд целовал меня, потом уложил на кушетку. Дальше – полный мрак. Следовательно, имело место некое событие, и потому-то сейчас мне хочется устроить погром в «Дочери лошадника». Нет, погрома не будет. Я дождусь Роджера, а поужинаем мы где-нибудь в другом месте.
Вошел Кирк Сильвермен. Я помахала ему, но он сделал вид, что не видит меня. Почему? Я была у Сильвермена на пятничной вечеринке. Точно помню, как входила в его квартиру – только не помню, как выходила. То есть первый акт был, а вот со вторым проблемы… Господи, когда же в моей памяти не останется белых пятен?
И тут на улице появилась грузная, неуклюжая, почти квадратная Мейсон, топавшая к кафе. Наши взгляды встретились.
О Мейсон мне было известно лишь, что она состоит в городском ЛГБТ-сообществе. Помню, при первой встрече Мейсон мне понравилась – этакий добродушный пекинес. Именно так я о ней подумала, когда пришла арендовать часть студии. Теперь пекинес, похоже, собрался в меня вцепиться своими крепкими, острыми клыками. Первым моим побуждением было сбежать через служебный вход, но я замешкалась. Мейсон, расталкивая всех на своем пути, направлялась прямо ко мне. Сара Коломбо попыталась ее задержать. О чем они говорили, я не слышала, только видела, как багровеют вислые щеки Мейсон. Она оттолкнула Сару и рванулась вперед.
