…И я, знаешь, согласился. Конечно, для нас Рождество по-прежнему менее значимо, чем для остальных американцев, но за все эти годы мы привыкли, прониклись атмосферой праздника и тоже с удовольствием погружаемся в эту магическую, загадочную кутерьму. И потом, хочется ведь как-то отвлечься, развеяться, не думать о грустном. Все-таки в эту пору каждый должен надеяться на чудо и ждать волшебства. И я буду ждать… Ждать ведь можно везде: в Москве, в Калифорнии, в Роудоне, а я никогда не встречал Рождество в Канаде. Хотя, наверное, по сути, не имеет никакого значения, где ты встречаешь его, важно, с кем. Знаешь, это ведь семейный праздник…
Надеюсь, ты тоже хорошо встретишь Новый год. Самое главное — ты будешь в окружении любимых людей, а значит, ты просто обязана быть счастливой.
Будь счастлива, дочка, в Новом году.
Целую, папа.
— Ты что, Ириш? — Саша изумленно смотрела на бегущие по Ириным щекам дорожки слез. — Это я должна сейчас рыдать, а не ты. Ты ведь привыкла к таким посланиям. Ну что ты ревешь?
«Обязанная быть счастливой, я понятия не имею, как это сделать».
— Все-все, уже успокоилась. Ты ведь знаешь, я ужасно сентиментальна. Это ты — кремень, а я рыдаю из-за любого пустяка.
— Давай-ка успокаивайся быстренько. А то как я тебя оставлю в таком состоянии, а у меня еще дел уйма, да и тебе я все планы, наверное, сломала.
— Какие у меня планы? Дома сижу.
— А дома как раз и дел-то больше всего, будто я тебя не знаю. Сейчас Маруська придет, потом Миша. Их кормить, поить, развлекать надо. Так что я пойду, наверное, чтобы не мешаться.
— Саш, когда ты нам мешала?!
— У меня действительно еще дела есть, не обижайся, ладно?
— Ладно. Только знаешь что?
— Что?
— Оставь мне ненадолго диск, хорошо? Я послушать хочу.
— Конечно, только коробку отдай.
— Коробку? Бери.
Коробка для Саши сейчас гораздо важнее диска. Там — адрес, без которого все ее дела станут неосуществимыми. Ну а если уж они осуществятся, то у нее будет еще много дисков с Вовкиными песнями. Она просто поедет по этому адресу и зайдет в кабинет, и скажет… Хотя это будет потом. Сейчас она еще у Иры, только застегивает сапоги и надевает шубу:
— Кстати, а как ты собираешься встречать Новый год?
— Как обычно, дома. Хотя Маруська, наверное, уйдет после двенадцати. Большая уже, ей бы обязанность выполнить: чокнуться с родителями. И свинтить побыстрее в компанию таких же молодых и бестолковых.
— О… Старая мамашка оседлала своего любимого конька по перемалыванию косточек любимым деткам. Все, я побежала. Не хочу принимать в этом участие.
— Куда ты? А Соник? — выбежал в коридор обиженный Петя.
— Ну я же сказала: потом, временны€е рамки мы не устанавливали, значит «потом» просто еще не наступило.
— Обманщица!
— Я не обманщица, Петь, я — придумщица. Я вместо Соника лучше что-нибудь поинтереснее придумаю для тебя, ладно? Хочешь, на каникулах на елку сходим или в музей?
— Не-а. Хочу супернабор «Лего» и на аттракционы.
— Договорились, — хохочет Саша.
— Спекулянт! — сердится Ира, а спекулянт тут же ретируется в комнату, пока, не дай бог, отчего-то очень веселая и необычайно довольная тетка не передумала.
— Ладно, мегера, иди, пили сыночка, я пошла. — Саша чмокает сестру в щеку.
— Погоди. А ты-то придешь?
— К вам на Новый год? Нет.
— А где ты будешь?
Саша хитро прищуривается, наклоняется к самому уху Иры и тихонько признается:
— Я тоже верю, что в Рождество происходят чудеса. Это ведь добрый семейный праздник.
Саша уходит. Ира закрывает дверь. Обе сестры улыбаются, им совершенно не хочется плакать.
Он получался правильным. Именно таким, каким и должен был быть. Смесь образованного интеллигента с человеком, воспитанным в культуре кантри, личностью, с одинаковым пиететом относящейся к Элвису, Элле Фицджеральд и Леди Гаге. И не важно, что это не могли передать ни пластиковые пуговки глаз, ни тряпичные руки и ноги, ни сшитая по размеру куклы одежда. Таким он был в Сашином представлении, и таким она его видела, таким, каким хотела видеть: простым, искренним, добрым. Да, обязательно добрым, и еще щедрым, и обязательно умным, и любящим, и ласковым. Он должен был быть таким, потому что обязан был походить на своего отца.
— Пора ехать, а то самолет улетит без тебя, — произнес Сергей, заглядывая в мастерскую.
— Уже иду, только волосы приклею, — Саша старательно скручивала черные нитки в крупные, но не длинные завитки.
— У тебя приклеенные волосы?! Обманщица! — наигранно-испуганный взгляд.
— А ты не заметил? — кокетливое движение рукой по собственной прическе.
— Клей быстро, но качественно, чтобы не отвалились.
— Будет сделано.
Его голова исчезла из дверного проема, и Саша снова переключила свое внимание на другую голову. Она осторожно, завиток за завитком прикрепила «кудри», расправила немного скрючившиеся у модели руки и ноги, отряхнула ей миниатюрную рубашку и джинсы и сказала:
— Здравствуй… — Нет, Саша не произнесла «куколка», она назвала имя.
Саша ехала по заснеженной, пустынной трассе. В это время большинство канадцев уже чинно сидели за накрытыми столами и наслаждались рождественской индейкой или гусем, а особо нетерпеливые, возможно, успели добраться уже и до тыквенного пирога со сливовым пудингом. Так что редкая встречная машина могла бы помешать Саше снова окунуться в дикие половецкие пляски вековых сосен. Но пейзажи, красивые и завораживающие, сейчас оставляли ее равнодушной. Она не могла любоваться настоящим и не хотела вспоминать прошлое, она уже всеми своими мыслями улетела в будущее, в котором после слез и объятий, после беспорядочных вопросов, оправданий, громкого, счастливого, кажущегося нелепым смеха она вдруг вспомнит и скажет:
— Я же не одна приехала, у меня есть подарок.
И все опять хором заговорят, и сгрудятся вокруг ее чемодана, и будут требовать показать и гадать наперебой, «что там такое интересное». А потом она достанет, и спустя несколько секунд восхищенного молчания он произнесет:
— Это же… это же…
И Саша ему поможет, договорит сама:
— …мой брат Пол.
И все, конечно же, сразу начнут сравнивать и непременно найдут куклу невероятно похожей на оригинал. А он, обладатель подарка, обязательно признается:
— А знаешь, Сашура, вы ведь очень похожи.
Она даже не удивится, она уже знает об этом. Она ведь тоже и бесхитростная, и не жадная, и не глупая, и не злая. Конечно, уже не столь откровенна и открыта, как раньше, но в этом виноват только возраст. Так что Саша просто закивает радостно и согласится:
— Только волосы разные.
— Точно. У тебя прямые, а у Пашки на Ирины больше похожи.
Потом помолчат мечтательно, и Саша добавит:
— Надо бы сравнить как-нибудь.
А он пообещает громко и твердо, не оставляя ни малейшего сомнения в правоте собственных слов:
— Сравним обязательно!
А потом он посмотрит на бирку, которую Саша специально приделала к кукле, хоть она и не предназначалась для продажи. Повесила для того, чтобы он прочитал надпись. И он прочитает, и улыбнется, и повторит растроганно:
— Made by Alexandra Chaidze.
Саша скосила глаза на лежащую на соседнем сиденье куклу и улыбнулась. Это была хорошая идея. Ира наверняка решила, что сестра повезет отцу в подарок не доделанный когда-то макет семьи, но зачем тянуть за собой прошлое, когда можно наслаждаться настоящим? Нет, композицию Саша доделала: подправила фигурки, расставила по местам и водрузила в мастерской на полку, на самое видное место, чтобы иметь возможность как можно чаще любоваться своим счастливым, безмятежным детством и теми родными людьми, которые ей его подарили.
Она въехала в Роудон, и холодный, чуть мрачный пейзаж зимней дороги сменился теплыми, яркими красками. На празднично украшенных улицах встречались веселые компании людей, переходящих от дома к дому и поющих рождественские гимны. «Наверняка меня примут за подобных гостей и даже не станут спрашивать: «Кто там?» — подумала она и, колеся по узким переулкам и уже не обращая внимания на светящихся огоньками снеговиков и Санта-Клаусов, снова вернулась в будущее.
После объятий и подарков ее, конечно же, потащат к столу. И у нее тоже случится первая, но теперь уже точно не последняя в жизни рождественская индейка. А потом дядя Нодар, как старший и во всем любящий порядок, непременно спросит:
— Ты надолго, Сашенька?
— Дней на пять.
— Всего? — расстроятся хором.
— Мне очень надо встретить Новый год в Москве. Там ждет один человек.
— Очень ждет? — по-отечески настороженно спросит папа.
— Очень.
— Положительный? — дядя Нодар прищурится, нарочито пристально посмотрит на нее и затеребит усы. А она не испугается. Она и ответить может, и укусить больно:
