И вот тут-то Зинаида Петровна пожимает плечами. А девочки начинают смеяться. Если учительница пожимает плечами, это значит, ты сказала очень глупые слова. И девочки смеются: они хотят показать учительнице, что понимают, какая глупая и неразвитая эта Москвина. Вот потому-то Аня и не любит ходить в школу и любит возвращаться домой: дома она умная, и все понимает, и считает в уме, и стихи легко учит, и на любой вопрос ответит. А в школе — она глупая, нерасторопная, неповоротливая и почти ничего не понимает. И почему так получается — выучишь стих, и он тебе нравится:
Люблю грозу в начале мая, Когда весенний первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом.
Его хочется читать громко, звонко, весело. Анюта его читала много раз, следом за ней даже Катя все запомнила, а в школе Зинаида Петровна стала спрашивать.
— Кто скажет, какой гром грохочет в небе голубом?
— Весенний! Первый! — говорят девочки.
— Как он грохочет?
— Как бы резвяся и играя, — отвечают девочки.
— Девочки, кто объяснит, что такое "резвяся"? Москвина! Объясни.
Только что Анюта понимала каждое слово в этом стихе, а вот теперь она стоит столбом, испуганно смотрит на учительницу и не может объяснить слово "резвяся".
— Садись, Москвина! — со вздохом говорит Зинаида Петровна.
Анюта садится и уже нисколько не любит стихотворение про грозу в начале мая. И не раз Анюта замечала: вопросы Зинаиды Петровны делали непонятным самое понятное. А стихи, после того как их объясняли, становились неинтересными.
Под Новый год Дед Мороз положил Ане в чулок орехи, конфеты и маленькую голую куколку. Она принесла все это в школу.
— Вот какие подарки мне подарил Дед Мороз! Зинаида Петровна очень рассердилась, ругала Аню и призывала девочек не быть такими глупыми, как эта Москвина: никакого Деда Мороза на свете нет и никогда не было!!
Когда Аня дома рассказывает про школу, ей почти никто не верит, разве только мама.
— Бабушка, — говорит Аня, — нельзя, нельзя белую ленточку в косу. Не разрешает Зинаида Петровна, надо черную или коричневую.
— Аня, — отвечает бабушка. — Ты чего-нибудь не поняла. Ну почему непременно черную? Траур у вас, что ли?
Вот всегда так: "Ты чего-нибудь не поняла!"
— Бабушка, ну почем я знаю? Зинаида Петровна говорит: такой порядок.
И никто не верит — ни дедушка, ни бабушка. Только мама верит, а иногда Митя. Мама вздыхает и говорит:
— Ну, раз порядок, ничего не поделаешь. Отыщем коричневую ленточку, не горюй, Анюта.
А она и не горюет. Чего ей горевать. Вот ей бы заболеть и не ходить в школу. Вот это бы — да! В Ташкенте, когда в этом не было никакой надобности, она болела часто. А здесь, в Москве, — редко. До чего жаль, если б кто знал! Когда всем прививали оспу, многие девочки от этого заболели. А она ничуть не заболела и как дура ходила в школу… Эх! Другие девочки ухитряются болеть чуть не каждую неделю, а она только раз: когда в больнице вырезали аппендицит. О, это была целая история! Она в больнице вела себя очень хорошо, и Митя ей все время говорил: "Молодец!"
А Зинаида Петровна нипочем не скажет, что она молодец. Какой же толк стараться, если все равно ничего не получается? Сегодня, например, Зинаида Петровна на глазах у всего класса разорвала Анину тетрадь: за грязь. Ане очень хотелось плакать, но она не заплакала. Стояла и молчала. И все. А бывает, Зинаида Петровна говорит такое, что Анюта дома не рассказывает: совестно.
Когда Зинаида Петровна посадила Аню на заднюю парту, Митя написал ей записку, очень хорошую: "Уважаемая Зинаида Петровна, я уезжаю в командировку и не могу зайти в школу, чтобы поговорить с вами лично. Если можно, посадите Аню поближе к доске, у нее после кори было осложнение на ухо, и она не очень хорошо слышит". Подписался он тоже очень красиво и вежливо: "Уважающий вас Д. Поливанов". Прочитав записку, Зинаида Петровна сказала Ане:
— Пусть мать принесет справку от врача. Она не верит Мите! Надо же!
Этого, Аня дома рассказывать не стала. Ей бы непременно сказали: "Ты чего-нибудь не поняла, Анюта!"
А она все прекрасно поняла: Зинаида Петровна подумала, что Митя врет. Рассказывать об этом просто-напросто невозможно. И Митя бы обиделся. Нет, незачем было рассказывать. Она и не рассказала. И осталась сидеть на задней парте. А что такого? Все равно сколько ни старайся, а из троек не вылезешь…
И еще Зинаида Петровна донимала Аню из-за Мити.
— Кто это Митя?
— Он мне вместо папы.
— Тогда зови его папой.
— Нет, моего папу убили на войне.
— Тогда зови его дядей.
— Он мне не дядя.
— Кто же он?
— Митя.
Зинаида Петровна сказала: "Ну и ну!" — и пожала плечами. Она чуть что — пожимает плечами. Но теперь всегда говорит: "Твой папа… Передай папе". Что ж, в общем, правильно. И вообще, на свете все-таки много хорошего. Первое хорошее: каникулы. Аня была на двух елках: у Мити в газете и в Доме пионеров. В Доме пионеров один мальчик очень чудно читал стихи: завывал и еще глаза закатывал. Мама даже отвернулась. От стеснения. Она не любит, когда так читают. Она говорит: стихи надо читать просто. Вот Аня читает просто.
А у Мити на елке Аня была вместе с Катей. Катя себя хорошо вела, не задирала никого и все держала за руку чужого мальчика Мишу. А когда играли в каравай, этот мальчик выбрал Катю: "Я люблю, признаться всех, а вот эту — больше всех". И Анюта видела — Мите приятно, что этот
Мальчик выбрал Катю. Он смотрел и очень смеялся. Потом он подвел Аню и Катю к какой-то тетеньке и сказал: "Вот, знакомьтесь, Марина Алексеевна, это мои дочки".
И она сказала: "Какая прелесть!" Она курила папиросу — длинную-предлинную. Интересно, про кого она сказала "прелесть" — про них обеих или только про Катю? Нет, наверно, про обеих. Потому что, если бы только про Катю, она сказала бы: "Какая прелесть эта черноглазая девочка!"
И еще был хороший день — Победы! Все были веселые, добрые, все целовались: война кончилась! Митя написал про этот день в газету — про Красную площадь. И про салют. А мама сказала:
— Какой день! Какой счастливый и какой трудный! Анюта не стала спрашивать, почему трудный, она сама
Поняла: трудный потому, что на войне многих убило. А Леша живой остался! Вот счастье!
И еще один день был — ни плохой, ни хороший, так, середка на половину: Аню перевели во второй класс. Она очень обрадовалась, она не думала, что с тройками переводят. Она пришла домой веселая, но дедушка посмотрел отметки и сказал:
— Да, невеселый табелек…А бабушка сказала:
— Мамочка твоя училась только на "отлично".
Ане сразу стало скучно. Потом пришли мама с Митей. Мама поцеловала Аню, поздравила, Митя тоже сказал:
— Молодец, Анюта, перевалила через первый класс. Но веселье не возвращалось.
— Что ж поздравлять, — сказала Аня, — когда одни тройки. — Подумала и прибавила:
— Я все свое старание приберегла для второго класса.
…И снова настала осень. Осень сорок пятого года.
— Послушай, Анюта, ты превратила мой диван в письменный стол. Что это? Клей, спички, да смотри, клей-то пролит! Вот лягу и приклеюсь. Почему ты за собой не убираешь?
Митя говорил сердито. Он очень устал. Сегодня был трудный день — он ездил в Фили, снимал клубную самодеятельность. Снимки получились плохие, а подписи к ним еще хуже. Митя и сам хорошо это понимал. Но когда услышал из уст редактора: "Не пойдет!" — рассвирепел.
Возвращаясь домой, он думал, что ляжет и постарается уснуть. "Проспись, — говорила Анисья Матвеевна, когда он злился, — сном все уходит — и болезнь и злость". Злой и усталый, он сейчас собирался последовать ее совету, но, войдя в комнату, увидел на своем диване рассыпанный коробок спичек, лужицу клея, Анин альбом для рисования и Катю, которая тут же строила из кубиков дом.
— Я сейчас уберу, Митя, — торопливо сказала Аня.
— Ты страшная неряха, — сердито повторил Митя. — Я ведь тысячу раз тебе говорил…
И в эту минуту раздался из-за двери голос Константина Артемьевича:
— Как вы разговариваете с ребенком? Почему вы на нее кричите? Я долго терпел, но больше терпеть не намерен!
В первую минуту Митя растерялся. Потом, плотно прикрыв двери своей комнаты, он вышел к тестю.
— Что вы говорите? Да вы понимаете, что вы говорите? Да еще при Ане и Кате!
— А при ком же? — спросил Константин Артемьевич.
— Нет, все же… — сказала Нина Викторовна, — ведь ребенок сирота… Я тоже была мачехой, но… И если вы — отчим…
— Что? — взревел Митя. — Что? Кто это — отчим? Что вы болтаете?
— Да, — повторила Нина Викторовна, — я мачеха, ноя Саше никогда и слова не посмела сказать.
— Оно и видно, — уже сам не слыша, что говорит, ответил Митя.
— Что? Я плохо ее воспитала? — Нина Викторовна всплеснула руками. — Это я-то плохо воспитала? Да я ее в жизни пальцем не тронула! И как у вас только язык поворачивается?
