Тут не выдержал англоман Виталик, которого давно грызла привычная зависть: Севу несло, он был в ударе и, похоже, вовсе не думал останавливаться. Надежда была лишь на то, что гоголь-моголь скоро кончится.
— Ну, с turkey все просто, — поспешно вставил слово Затуловский, когда Сева сделал ничтожную паузу. — Этих птиц называли в Англии turkie cocks, турецкие петухи, потому что привозили их турецкие торговцы. Кстати, по той же причине маис, родина которого тоже Мексика, англичане раньше называли turkie corn, турецкое зерно.
Отдав должное фауне, Сева переходил к флоре:
— Шафран, шафран… Знаете ли вы, что на кило шафрана идет сто тысяч крокусов? Потому и стоит он сумасшедшие деньги, тысячи и тысячи долларов. Это сейчас. А во времена Александра Македонского, который мыл голову шафраном, чтобы придать волосам золотистооранжевый блеск, этот порошок стоил дороже золота. Я уже не говорю, что без шафрана плов — не плов… — Сева мечтательно заводил плотоядный взор к небу (то бишь к оранжевому — не под цвет ли шафрана? — абажуру), и филолог-любитель Виталик успевал проблеять, что название шафрана произошло от арабского асфар, что значит «желтый». Но в это время, потеряв интерес к специи, Сева уже вещал о крапиве.
— Во время Первой мировой, — говорил он тоном крайней заинтересованности темой, — в Германии и Австрии наблюдался дефицит хлопка и форму для армии шили из материи на основе крапивы. Крапивная ткань была дешевой — крапива росла буйно, полива, удобрений не требовала. И не думайте, что мундиры кусались, — ведь в дело шли только волокна стеблей, а не листья. Англичан, правда, и жгучая крапива не пугает. Там в одном пабе графства Дорсет ежегодно устраивают соревнования: кто больше съест крапивных листьев. Правила очень строгие: ни тебе перчаток, ни каких-либо средств, снижающих чувствительность рта, — только пиво! И не плеваться! Отрыгнул — сразу вылетел. Победителем признают психа, перед которым через час от начала соревнования лежит самый длинный набор голых крапивных стеблей. В настоящее время рекорд составляет пятнадцать метров для мужчин и восемь — для женщин.
Затем Сева переходил к фундаментальным, классификационным, проблемам растительного мира:
— А ведомо ли вам, собратья, — палец вверх, взор строгого воспитателя, — что клубника, малина и ежевика суть не ягоды, а некая совокупность сочных косточковых плодов. К таким плодам относятся персики, сливы, оливки и прочее и прочее, а самый крупный из них — кокосовый орех. Клубника же, малина и ежевика называются агрегированными, то бишь собранными воедино, косточковыми плодами, потому что каждый из них представляет собой набор миниатюрных плодиков, эдаких пупырей. В каждом таком плодике есть семечко — сами знаете, они между зубов вечно застревают. А вот ягоды определяются наукой как сочные плоды, содержащие несколько семян. К ним относятся помидоры, апельсины, лимоны, арбузы, огурцы, виноград, перец и даже бананы, но почти ничего из того, что мы по привычке называем ягодами, — разве что черника…
Алик Умный выбирал сюжеты исторические и тоже всякий раз в своей пятиминутке норовил развенчать какой-нибудь миф. Стиль его речи, в отличие от Севиного напористого, был скорее благодушным.
— Что касается Марко Поло, — использовал Алик и такой прием, как бы продолжение старого разговора, — тот вообще был хорватом. Марко Пилич, так его звали, из Далмации, в те времена — протектората Венеции. И вот будто бы семнадцатилетним мальчишкой он попал в Китай, пробыл много лет на Дальнем Востоке, пережил множество приключений и обо всем этом написал книгу. Но — прошу покорно вашего благосклонного внимания — вполне возможно, что этот Марко Цыпленок, а именно так переводится его фамилия, наслушался баек заезжих купцов, а потом, сидючи в одной камере с неким пизанцем Рустичелло — их обоих захватили генуэзцы — и обладая безусловным сочинительским даром, но оставаясь при этом малограмотным, надиктовал своему сокамернику описание экзотических чудес. Причем пизанец записывал все это по-французски. Книга вышла под заголовком «Миллион», и вскоре публика стала говорить о ней как о миллионе обманов, а автора, который сильно разбогател, стали называть «сеньор Миллион». Впрочем, рукопись не сохранилась. Но многие компатриоты Марко, то бишь итальянцы, до сих пор считают, что он привез в Италию их любимые макароны, а также мороженое. Однако и это — сказки. В арабских странах макароны известны с девятого века, да и в Генуе их ели задолго до возвращения Поло — якобы с Дальнего Востока. А мороженое, изобретенное китайцами, появилось в Европе только в семнадцатом веке, так что Марко Поло и тут ни при чем.
— Вот ты, друг мой Виталик, — возобновил дозволенные речи Алик на очередном заседании, — единственный телефонно-телеграфный специалист в нашей компании. Ответь мне: кто изобрел телефон? Да, да, твои сомнения оправданны, это вовсе не Александр Белл, иначе, как вы все понимаете, я бы не спрашивал. И не братья Черепановы, гы-гы. Располагайтесь поудобнее, протяните озябшие руки к камину и слушайте. В тысяча восемьсот пятидесятом году флорентийский еврей Антонио Меуччи приехал в страну неограниченных возможностей, в Североамериканские Соединенные Штаты, и уже через десять лет — а также за пятнадцать лет до Белла — продемонстрировал там приборчик, названный им «телетрофоно». Еще через десять лет, и по-прежнему до того же Белла, он заполнил специальный документ, некий временный патент, под латинским названием caveat. В своем доме он устроил линию связи, по которой из лаборатории разговаривал с женой — она болела артритом и не могла ходить. Но тут произошло несчастье: на пароме, плывущем к Стейтен-Айленду, взорвался котел, Меуччи получил сильный ожог и попал в больницу. На лечение Антонио истратил все деньги, по-английски он говорил из рук вон плохо, вести деловые переговоры не мог, впал в нищету и не сумел вовремя заплатить несколько долларов для подтверждения своего приоритета. А тем временем, в тысяча восемьсот семьдесят шестом году, свое изобретение зарегистрировал Белл. Меуччи вчинил ему иск и послал чертежи и действующую модель аппарата в лабораторию «Вестерн Юнион». Поразительное совпадение: в той же компании работал сам мистер Белл, и прибор Меуччи таинственно исчез. Флорентиец умер в восемьдесят девятом, когда его иск против Белла еще не был закрыт. Пока то да се, истек срок патента самого Белла, и дело прекратили. Потихоньку про Меуччи забыли, а в любой энциклопедии вы можете прочесть, что телефон изобрел Александр Белл, американец, приехавший из Шотландии и передавший на расстояние в двенадцать метров свою знаменитую фразу: «Мистер Уотсон, идите сюда, вы мне нужны!»
Тогда Алик не мог знать, что лет через сорок, в 2004-м, палата представителей США примет резолюцию, в которой признает заслуги Антонио Меуччи в изобретении телефона.
— А ведома ли вам, мои братья по раскрытию тайн… — Теперь наступила очередь Алика облизывать ложку с гоголем-моголем. Конечно, будь это повествование не старательно воспроизводимым мемуаром, а сочинением, откровенной неприкрытой фантазией, автору следовало снабдить Алика Умного другой поведенческой деталью, не повторяющей Севину. Вот варианты слов после тире: «Он размял “дукатину” и неспешно закурил», «Он снова устремил синий взгляд к потолку», «Он поднял палец и выдержал многозначительную паузу»… Но, насколько помнил Виталий Иосифович, на этот раз Алик действительно облизал ложку, что здесь и нашло свое отражение. В любом случае далее следовало:
— Ведома ли вам истинная история появления гильотины? Что? Гильотен? — Алик огорченно покачал головой. — Доктор Жозеф Игнас Гильотен, профессор анатомии, хоть и приходился другом отъявленным кровососам Жану Полю Марату и Максимилиану Мари Исидору Робеспьеру, сам отличался мягким нравом. Он вообще выступал против смертной казни, но, уж коль она оставалась в революционном обиходе, предложил использовать наиболее милосердный способ исполнения приговора, вызывающий мгновенную смерть и при этом одинаковый для всех сословий. Раныпе-то бедняков вешали, а богатеньким отрубали головы. Вот доктор и предложил всех уравнять. При этом к собственно конструкции этого механизма он отношения не имел. Чертежи нарисовал другой доктор — хирург Антуан Луи, а построил машинку некий механик и фортепианных дел мастер немец Тобиас Шмидт при консультативной помощи парижского палача Шарля Анри Сансона. Сам Гильотен и его семья изо всех сил старались очистить свое имя от огорчительной связи с орудием убийства, — но, увы, не получилось. Надо сказать, что другие доктора, и существенно позже, прикидывали, сколько времени сохраняется сознание в отсеченной голове. Так точно и не выяснили, но предполагают, что от пяти до тринадцати секунд. А теперь, — вот тут как раз уместны палец к потолку и многозначительная пауза, — медленно посчитайте до тринадцати, представляя при этом, что вы — не вы, а просто отрубленная голова. Представили? Тогда я продолжу.
