Когда они подъехали к «Вальдхаусу», Йорг остался сидеть в машине.
— Теперь ты должен знать все, — сказал он.
— Не многовато ли для одного раза?
— Но не здесь, поехали к камню Ницше.
Зуттер молча отпустил ручник. Машина покатилась вниз, миновала деревню. Они припарковались у гостиницы «Альпийская роза» и пошли к озеру. Время близилось к вечеру, был тот час, когда близкое кажется далеким, а далекое неосязаемо близким, когда окутанные туманом горы как бы парят в воздухе.
— Ты помнишь Love Parade[57] тысяча девятьсот девяносто пятого года? — спросил Йорг, когда они подошли к лодочной станции, откуда начинался подъем на полуостров.
В августе город превратился в «пульсирующую массу», это был последний август в жизни Руфи.
— Кажется, в тот день я куда-то улетал, — сказал Зуттер.
— Не помнишь куда?
— Помнится, я ехал в машине в аэропорт и услышал по радио рекомендацию «объехать город стороной». Мне нужно было купить хлеба на воскресенье и еду для кошки. Магазины в аэропорту в субботу и воскресенье работают, там за эскалатором есть единственная булочная, где хлеб пахнет детством.
— Ты стоял на смотровой площадке и наблюдал за самолетами, сказал Йорг, — а рядом с тобой стояли две пожилые немки, которых ты шокировал.
— Ага. И чем же?
— «Вот, наконец, нечто позитивное», — отозвались они о Love Parade, на что ты возразил: «Я бы всех этих позитивных поставил к стенке».
Зуттер невесело рассмеялся.
— Должно быть, нечто подобное я прочитал у Ницше, — сказал он. — Я бы расстрелял всех антисемитов, писал он сестре, которая сама была антисемиткой. В ту пору на него уже стремительно наваливался мрак безумия.
— И на тебя тоже. Немки приняли твое замечание на свой счет.
— Просто глупое изречение.
— Опасное для жизни. То, что ты изрек, услышали женщины-агенты.
— Женщины-агенты?
— Агенты дыхательной терапии. «Я бы всех этих позитивных поставил к стенке» — ты хоть понимаешь, как можно истолковать эту фразу?
— Нет.
— Слова можно понимать так и этак. Резкий ветер оттачивает их с обеих сторон, словно ножи. С какой стороны за них ни возьмешься, все равно порежешься. Наше время понимает только шутку. Это значит, Эзе, что оно не понимает уже никого. Обе немки могли услышать в твоих словах угрозу. Быть может, они как раз возвращались домой после дыхательной терапии у Лео.
— Не сумасшедшие же они в самом деле, — заметил Зуттер.
— Что значит сумасшедшие? Когда мы еще жили в «Шмелях», у Лео была маленькая соблазнительная «лавка здоровья». Дыши красиво. Стимулируй выделение желчи печенью. Укрепляй иммунную систему.
— Руфи это не помогло.
— Я думал, эта терапия нужна Лео, чтобы чем-нибудь заняться. Все свое время я отдавал ей. Рядом со мной осталось место только для одного человека — для специалистки по умению жить. Она вяжет пуловеры и печет пироги, он крадет коней. Мужчина обязан окунаться в чужую жизнь, зная, что дома его ждет родная душа, которая только им и дышит. Ты можешь себе представить, что уже тридцать лет она живет одной мыслью: как бы меня унизить? Тут нужны тренированные легкие, Эзе, в сравнении с ней я — жалкий астматик. По ее милости я оказался выброшенным на мель, где мой вес художника уже ничего не значит и где мне придется околеть.
Йорг остановился, глядя прямо перед собой.
— У нас процветающее дело, Эзе. Первое время мы вдыхали в себя антитела, накапливая запасец. Занимались дыхательной гимнастикой, избавляя людей от потливости ног, от инфаркта и любовной тоски. Сегодня мы уже не исцеляем клиентов от тех или иных недугов, нам этого мало. Симптомами пусть занимаются мелкие лавочники. Возиться с антителами en détail, по мелочам, нам уже не с руки. Мы все тело переделываем в антитело. Нам помогает страх смерти, Эзе, вот наш материал и наш источник жизни. Кто делает на него ставку, тот избавляется от забот и оказывается в самом прибыльном бизнесе, который когда-либо знало человечество. Страх смерти беспределен.
Зуттер пошел дальше. Йорг, тяжело дыша, последовал за ним и схватил его за руку.
— Почему в инсценировках Fun and Games отсутствует всякое содержание? Почему на Love Parade на улицах танцуют только раскрашенные телеса? Потому что они всего лишь оборотная сторона страха смерти. «Вы в играх и шутках проводите жизнь? Так и надо, друзья! / Это трогает душу мою, ибо вами отчаянье движет». Могу поспорить, что новый тип человека не будет понимать даже междометий. Ему будут понятны только слова вроде вокзал, peace, love и ecstasy[58], этот тип ничего собой не будет представлять. Абсолютно ничего, как и сама жизнь. Дыхание пустоты, Эзе, его надо только уловить. И использовать. Лео это умеет.
По дороге к озеру то и дело приходилось одолевать крутые подъемы, и Зуттер не без удовлетворения отметил, что его спутник дышит чаще, чем он сам.
— Вначале я был у Лео сутенером: люди искусства нуждаются в дыхательной гимнастике. Толстяки, случалось, уже подумывали о близком конце, но стоило им подышать вместе с Леонорой — и они снова оказывались на коне. Мне не полагалось знать, как далеко заходит моя старшая жена в своих услугах клиентам. Но скоро уже она стала поставлять мне клиентов. У Лео оказались длинные руки. И ими она выставила меня за дверь. После истории с Зигги она могла столкнуть меня в пропасть.
Тем временем они подошли к памятному камню.
— «Будь осторожен, человек», — прочитал Йорг фон Бальмоос. — Вот он, Эзе, голос глубокого мрака. В Европе и во всем мире есть несколько сот человек с положительной реакцией. Я имею в виду дыхательную реакцию. Они заражены возбудителем, который в тысячу раз токсичнее вируса СПИДа. Возбудитель страха смерти. Кто хочет забыть о нем, приходит к нам. Но горе тому, кто помешает нам позитивно мыслить.
— Кому это «нам»? — спросил Зуттер. — Вы что — секта?
— Нам это ни к чему. Ты разве до сих пор не заметил, что все вокруг построено по принципу секты? Пару лет назад я с Лео побывал на выставке пластификатора, точнее, Лео со мной, там она мне показала, где раки зимуют и что такое искусство. Это были экспонаты, которые умелый хирург сделал из людей — правда, им прежде пришлось умереть. Но они не позволили безропотно кремировать или похоронить себя, а в виде экспонатов из сухожилий и нервов родились для нового мира. Увидеть этот мир они не могли, зато могли показать себя — и их увидели. Хирург-художник разрезал их на тончайшие пластинки. Затем растянул, оставляя большие промежутки, на семь метров в длину. Он облагородил заурядное лицо, превратив его в золотую маску, и посетители смотрели сквозь него. Никто не оставался равнодушным. При желании человека могут препарировать в античного дискобола, Эзе. Или выставить в виде беременной женщины, аккуратно разрезав в длину вместе с зародышем в чреве, слои которого напоминают кондитерское изделие, — старый Наль со своей скульптурой прекрасной жены священника не идет с этим ни в какое сравнение. Публика ходит на цыпочках по огромному выставочному павильону, в котором можно было бы продавать ванны или дезинтеграторы. А теперь это молельня с комнатой ужасов.
Я наблюдал за публикой, Эзе, как она обнюхивала эти памятники удавшейся смерти — похотливо и благоговейно: мол, есть же люди, которые решились так себя увековечить! В углу выставочного зала чудо-доктор положил книгу отзывов. Список очередников. Несчастные восторженно приветствовали в нем светило науки, благодетеля человечества, вершину благочестия. Просили и с ними проделать то же самое. Все, все хотели встать в очередь к чудо-доктору. Все жаждали ультимативной косметики, которая им ничего не будет стоить, если не считать маленького отрезка жизни! Я отыскал Леонору, которую все еще считал примерной женой, охраняющей покой художника. И что же я увидел? Ее глаза сияли! Тогда-то я и понял, Эзе, что пробил час полуночного мрака. Лео открыла для себя величайший черный рынок мира. На нее снизошло озарение. Она стала вампиром… Все, все хотят стать тем, чем они и так являются, — артефактами. Ну как тут еще заниматься искусством? Ведь это все равно что делать холодильники для Северного полюса! Дыхание, объяснила мне Лео, когда мы ели черничный пирог, — это текстура без материи. Но когда правильно втягиваешь в себя воздух, он соединяется с клеточной тканью, поддерживает ее, преображает, обновляет все тело. «Йоргли, — сказала она, — я тку своему „внутреннему“ человеку праздничную одежду, прекрасную, как фата невесты, прочную, как волосы феи, легкую, как ветер. Я открываю для него небо, где он может летать». Единственное, чего она не сказала, но это подразумевалось само собой, что от смерти есть одно надежное средство.
— Смерть, — сказал Зуттер.
— Вопрос только в том, как ее обставить. Лео планирует праздник прощания в виде фейерверка или ракеты с двумя ступенями. Первую мы зажигаем на Эйерс-Рок. Мир затаивает дыхание. Вакуум аккумулирует энергию, накапливает ее под самую завязку. Через три года — взрыв, и мы отрываемся от земли. Мир расстается со своей историей, издавая протяжный вздох. Тут-то и приходит конец вашему Вечному возвращению, господин Ницше.
