Правда, иногда и ночью такой хай поднимут – спать невозможно. Как начнут на разные голоса: один басом, с подвывом, с хрипотцой, глотка луженая, другой визгливо так, меленько, дробно, третий – как будто режут его, не лай, а визг электропилы, на одной ноте, четвертый не лает, а взрыдывает – душу рвет. Есть и вообще Шаляпин – стоит сигнализации автомобильной сработать, как он точно такой же вой, подражая сирене, запустит, еще и перекроет ее.
Недели три назад еще усугубилось. Марка щенков выродила, четверых.
Разной масти все: два серых с темными пятнами, один рыжий, а один весь черный, только на кончике хвоста белое пятнышко. И весь этот зверинец – у них под строящимся домом, там она себе гнездо устроила.
Теперь щенки уже выползать стали, на солнышко, Марка успокоилась, подобрела. Но стая есть стая, как заведутся, только ноги уноси, клыки скалят, рычат, если что не по ним. Плохо это может кончиться.
Кобели и промеж собой, бывает, грызутся, Марку поделить не могут.
Вдобавок они, силу свою почувствовав, еще и на местных, то есть домашних собак нападать стали, проходу не дают. Иногда и человека облают. А в правлении шутить не будут. Случись что – на Гнедова же с товарищами повесят, а им зачем? Все-таки они – гастарбайтеры.
Устроились же здесь вполне нормально, к ним привыкли, работы невпроворот, каждый год новый объект (народ пристраивается), а то и не один, так что без куска хлеба не сидят. А ведь могут и попереть, если что не так. Все равно они тут, как ни крути, чужие, заезжие.
Песьей-то своре на это наплевать. Не взять им в толк, что своей же шкурой будут расплачиваться.
Только все равно непонятно, что делать. Что ни говори, живые же.
Бесхозные, вшивые, но живые.
Ну что, пробовали их выгонять – без толку. Убегут, переждут некоторое время, а потом снова возвращаются. Митяй камнями кидал, попадал даже. Бесполезно. Место насиженное, обустроенное, забьются под дом и всё, считай нет их. Зубы скалят из темноты. А то выть начинают.
Захочешь – не выкуришь.
Митяй как-то по пьяному делу говорит: эх, ружьишко бы. Настроение у него такое было, озлился на что-то, вот и про ружье вспомнил.
Трезвым-то вряд ли, точно, хотя и трезвым иногда не прочь повыкобениваться.
Нет, тут как-то по-другому надо, без ружья, без всяких ужасов типа осколков стекла, иголок или крысиного яда. А как? Проблему-то все равно решать надо, тем более что свора до бесчинства доходить стала, натуральный террор. Даже на участки проникали, за ограды, куда прежде не отваживались. Нет же, находят лазейку, пролезают. А по улочкам шастают, как у себя дома. Столько их, что поневоле струхнешь. Машина едет, а им по фигу, рядом бегут, брешут, под колеса бросаются.
Однажды вечером услыхали азартный собачий лай и сразу вслед – женский испуганный крик, выскочили на улицу, а там вся свора вокруг женщины средних лет, с крохотной собачкой на руках, название породы смешное, непривычное, чихуахуа, норовят прямо из рук ее выхватить, аж на задние лапы вскидываются. Чего их так разобрало?
Василий сказал, наверно, она им кошкой показалась. Может, и кошкой.
Только кому от этого легче? Женщине, что ли? Она в гости к кому-то приехала, а ей такой прием. Чуть обморок не случился, слезы на глазах, перетрухнула бедная. Они, конечно, собак отогнали (Митяй с колом на них), женщину сопроводили до места, только по поселку опять тревога: сколько можно терпеть? Опять Кузьмич из правления к ним: доколе?
Гнедов говорит: хлопцы, надо что-то делать.
Что делать, что делать?
Травить, вот что. Но так, чтобы не мучились, уснули бы тихо и конец.
Все равно цена такой собачьей жизни – грош. Рано или поздно пристрелят, либо машина собьет. Кому это в голову пришло, даже не вспомнить. Может, всем сразу. Таблетки достать и в пищу подбросить, натолкать в куски вареной колбасы, чтоб заманчивей.
Вопрос опять же, какие таблетки. Не аспирин же.
Митяй вспомнил, у них девчонка в школе до смерти отравилась снотворными. То ли нембутал, то ли еще какое-то… Даже вроде и немного проглотила, только утром не проснулась.
Вот, таблетки.
Скорей всего, Митяй знал, что у Васи есть такие таблетки, видел у него. Да тот и не скрывал. Они у него после матери оставались, которая перед смертью тяжело болела. Он стеклянную баночку иногда вытащит из сумки, высыплет серые крошечные кружочки на ладонь и рассматривает пристально, соображает что-то про себя. Иногда одну таблетку и проглотит, когда совсем уж не уснуть. Спит Вася, в отличие от Митяя, беспокойно: ворочается, вскрикивает, стонет даже, а то, проснувшись посреди ночи, лежит долго с открытыми глазами, вроде как думает о чем-то. Мать у него не так давно умерла, и пяти лет после отца не протянула. Глебов, хорошо знавший отца Васи, нарочно взял его с собой – что ему там одному? Так хоть при деле, да и денег малость подкалымит, в Вятке, в деревне их, точно столько не заработать.
Ну и ладно.
Само по себе неплохо придумано. Эксперимент своего рода. Если все равно долго псам не жить, то какая разница, сегодня или через месяц.
Главное, чтобы без мучений. Вроде как заснули и всё. Собственно, и с людьми со всеми такое происходит, причем каждодневно: засыпаем все равно что умираем. Правда, потом просыпаемся. Но ведь если не проснуться, то вроде как ты заснул и спишь. А дальше… Дальше тебя уже нет (только кто это знает?), хотя вот это и есть самое трудное.
В смысле понимания. Как это нет?
Собаки, впрочем, совсем другое. Собаки себя не осознают, у них и жизнь все равно что во сне. Инстинкт есть. Может, даже душа есть, а сознания тем не менее нет.
На том и порешили.
Таблетки – кругленькие такие, серые – на газету высыпали.
Колбасы телячьей большой кусок в холодильнике имелся, его и решили пустить в дело.
Все чин-чинарем: бутылка "Зубровки", стаканы, банка килек в томате.
Выпили понемногу и стали резать колбасу на небольшие кубики, а в них по две, по три таблетки вдавливать, поглубже, чтобы не выскользнули.
И вроде никто даже про плохое не думал – эксперимент и эксперимент.
Если честно, то и верить-то не очень верилось, что на собак это подействует. Может, ночь-день и поспят, а чтобы совсем – вряд ли.
Кабы дозу побольше, так тоже нельзя – таблеток не хватит.
Возились сосредоточенно, в полном молчании, пальцы от колбасы жирные, с серым налетом от таблеток, которые, пока их держишь, плавятся, распадаются. Неприятно. Со стороны взглянуть – странное такое производство: колбаса красно-розовая, пальцы в серых крошках, лоснятся от жира. От колбасы, от таблеток, от чего другого, но все ощутили.
Тягостный такой, сладковатый душок.
Первым Василий не выдержал. На руки посмотрел свои, на лоснящиеся от жира пальцы и говорит:
– Все равно это зло.
Никто ему не ответил. Да и что отвечать? Ну зло…
И только чуть позже, когда уже закурили, мудрый Гнедов сказал:
– А что не зло? Деньги разве не зло, столько всего от них? А мы между тем горбимся, калымим, потому что без них не проживешь. Или вся цивилизация, технический прогресс? Разве не нарушают они природный порядок? Во что ни ткни, во всем можно найти зло. А сама жизнь, раз в ней есть смерть, не зло?
– У меня пальцы дрожат, – сказал Василий.
– Ты молодой еще, Вася, и шибко нервный, – сказал Гнедов, – нехорошо это, нельзя быть слабаком в этой жизни, затрут тебя. Никто тут не радуется этому делу, но раз надо, значит, надо. Они ведь могут черт знает что натворить.
– Они сами уйдут, – сказал Василий.
– Не уйдут, – непреклонно возразил Гнедов.
– Уйдут.
Гнедов пожал плечами:
– Брось, Вася, сам знаешь, что не уйдут.
Митяй снова налил.
– Вась, ты выпей, – запел он свою песню. – Правильно Гнедов говорит, уж больно ты малохольный, вроде как не мужик. Ушлепок. Проще надо быть, проще. – Он залпом опорожнил свой стакан, поморщился, закусил килькой.
Выпил и Гнедов.
Василий повисел над стаканом, посмотрел в него мрачно, потом взял и также, как Митяй, махнул разом, одним большим глотком, даже не кашлянул.
Приготовленное решили разбросать по периметру дома.
– Ну что, пойду, что ли? – Митяй подвинул к себе миску с ошметками колбасы.
– Давай я, – Василий неожиданно встал и почти выхватил у него миску.
– Я сделаю, – решительно повторил он уже с посудиной в руках.
– Парни, ничего с псами от этого лакомства не будет, зря переживаете. Выспятся чуток да народу оклематься дадут, ночью брехать не будут, – расслабленно сказал уже сильно закосевший
Гнедов. – В крайнем случае пронесет их как следует. Совсем мы уже край перешли, крыша едет.
Они с Митяем разлили оставшееся.
– Ну что, выпьешь еще, для храбрости? – держа бутылку, Митяй с усмешкой посмотрел на Василия.
– Да ладно, допивайте, мне хватит, – Василий повернулся и вышел во двор.
– Может, и мне с ним? – Митяй чиркнул зажигалкой, затянулся глубоко, сладко.
– Да ладно, чего уж. – Гнедов махнул рукой.
