Ясон. Меда, послушай… Тот наш разговор о воспитателе… Ты понимаешь, что в жилах наших детей течет царская кровь, а мы обрекли их на крестьянскую жизнь? Они с утра до вечера носятся в полях, а должны бы жить во дворце.
Путь в Колхиду и Фессалию для них закрыт. Именно ты закрыла им этот путь. Дело не в том, что они дети убийцы – почти все мы дети убийц. Но они дети предательницы. Ты убила брата и украла у отца руно. Люди должны забыть, что они твои дети. Я могу им дать другую мать и другое будущее. Пойми, я даже не буду их у тебя забирать. Просто их матерью формально будет считаться моя новая жена… Я ведь говорил, что собираюсь жениться на Главке, дочери Креонта? Она прекрасная девушка, юная и хорошо воспитанная.
Пока он говорит, Медея только иногда случайно стучит ножом чуть громче обычного. Когда он говорит о предательстве, она опять неловко ударяет ножом и режет палец, засовывает его в рот и слизывает кровь.
Ясон. Да, манеры… А Главка, между прочим, настоящая царица, умеет себя держать. Она обеспечит нашим детям будущее, понимаешь? То, которое ты у них отняла.
Медея продолжает резать овощи, но вкус собственной крови как-то пробудил ее, она подобралась, как будто проснувшись.
Ясон (наконец замечая, что Медея молчит, нетерпеливо спрашивает). Ну что, Меда? Что скажешь?
Медея (тихо и четко). Медея. Меня зовут Медея.
Ясон. Медея, Меда – какая разница?!
Ясон без ответа затихает и уходит. Медея откладывает нож и закрывает глаза. Сидит.
Входит старший мальчик.
Сын. Мама, я не могу заснуть, и брат все время поет. Пойдем, расскажешь нам сказку.
Медея очень внимательно смотрит на него. Встает и кладет ладонь на нож.
Медея. Пойдем.
(Детский голос напевает что-то за сценой, потом замолкает.)
Действие шестое
Ужин. За столом, во главе, Ясон, два детских прибора по сторонам. Медея вносит блюдо и садится напротив Ясона. Он ест. Ему нравится.
Ясон. Очень любопытный вкус. Что это, дичь?
Медея. Сердца жертвенных львят, вскормленных молоком женщины. Сегодня ведь особый день.
Ясон. Никогда не пробовал ничего подобного.
Медея. Нет, пробовал, и дважды. Просто не заметил.
Ясон. Где ты научилась так готовить? Дома? Не знал, что царских дочерей так хорошо этому учат.
Медея. Нет, это кровь. У меня в крови умение готовить особые блюда.
Ясон. Где дети?
Медея. Они много играли после обеда, заснули крепко, и я не стала их будить.
Ясон. Они такие шумные, непоседливые. Я злюсь на них днем, но, когда они засыпают, прихожу в спальню и смотрю на их лица, отыскивая наши с тобой черты: мои глаза, твои губы.
И знаешь, я не хочу тебя потерять. Я, конечно, думаю о будущем, об этом браке, о Коринфе… Но что я буду делать без твоей силы, Меда? Я слишком давно был одиноким героем, теперь и не вспомнить, как это – жить без твоего молчания.
Медея каменеет, но Ясон не замечает.
Ясон. Пойду проведаю детей. Пора их разбудить, пусть поедят.
Уходит.
Медея (одна, негромко до самого конца). Ты был тогда как золотой луч, сошедший с золотого корабля. Светловолосый, тонкий и прекрасный, в нашей темной и суровой стране. Мне показалось, что только ты, настоящий сын солнца, имеешь право на золотое руно и на мою жизнь… А мой отец, ты знаешь, он сошел с ума. После моего бегства он так и не ушел с берега, он умер, выкрикивая мое имя… «Медея». До сих пор я иногда слышу этот крик, его приносят с моря осенние бури и весенние грозы… «Медея». Я как-то забыла, не понимала. Все слушала и не узнавала, что это зовут меня. А вот сегодня вспомнила. Ведь это я – Медея.
Я думала, что предала дважды – своего отца и свое имя. Но нет, имя предать невозможно.
Если бы я дала своей крови вытечь на землю и залила в жилы воду и розовое вино, может быть, тогда… Но даже если одна только капля останется во мне, она отравит и воду, и вино, станет кричать и биться в моем сердце и в голове, как сейчас бьется и кричит вся моя кровь – «помни, ты Медея. Медея, помни».
Через длительное время Ясон медленно возвращается.
Ясон. Они лежат… так тихо. А в груди страшные раны. Будто дикий зверь разорвал. Но нет следов когтей, зубов. Их тела разрезаны, как у жертвенных животных. Это похоже на раны от ножа кухарки…
Смотрит на стол, на нож, на еду, на Медею, подносит руку ко рту.
Ясон. Меда? Ты? Медея?!
Медея. Да.
Медея встает, и только теперь видно, какая она большая, почти с Ясона. Он сутулится, садится, закрывает лицо.
Ясон. Ты сошла с ума.
Медея. Ты только теперь это заметил? Я сошла с ума много лет назад.
Ясон. Чудовище!
Медея. Я? Когда я отдала тебе сердце своего отца, ты съел его и не заметил. А он сошел с ума от горя. Когда ты вырвал мое сердце, чтобы полакомиться со своей невестой, ты не был чудовищем?
Ясон отнимает руки от лица, но глаза его закрыты.
Ясон. Как они умерли?
Медея. Быстро.
Ясон. Им было больно?
Медея. Нет.
Ясон. Они кричали?
Медея. Нет. Только маленький сначала спрашивал: «Мама? Что ты делаешь, мама?» – но скоро замолчал.
Ясон выходит из комнаты.
Медея собирает тарелки.
Действие седьмое
Старик слуга сидит на земле, вбегает Меда.
Старик. Что там?
Меда. Хозяйка! Она бросилась со скалы!
Старик (спокойно). Она мертва?
Меда. Нет! Нет! Она улетела на крылатой колеснице! Гелиос забрал ее!
Старик. Нет, девочка, богам не нужны детоубийцы.
Меда. Но я видела, видела, как она летит!
Старик. Быть может, это ее платок унес ветер.
Меда. Она летела…
Старик. Как камень?
Меда. Как птица! И кричала…
Старик. Что кричала? «Простите, боги, сыновья, Ясон!»?
Меда (тихо). Нет, «Медея»…
Старик. Что? Не слышу, Меда! Громче говори!
Меда (зажмуриваясь, кричит изо всех сил). «Медея! Меня зовут Медея!»
В конце октября в Киеве выпал снег. Клены еще не успели окончательно облететь, поэтому на широких золотых листьях лежали белые легкие шапочки. Я как раз засмотрелась на голубое, не по сезону чистое небо, сияющее сквозь поредевшую крону, когда долговязый спутник задел ветку и на мою физиономию свалилась приличная порция снега.
– Прости, маленькая, – сказал он и поцеловал горячими губами мокрую щеку.
Конечно, я простила.
Он был…
О, как я люблю эту паузу, придыхание, которое случается, когда начинаешь оживлять давно утраченную красоту. Он был – и это уже очень много. Он был – запах, глаза, волосы, член, руки, зубы, голос. Он был – интонация, смех, запрокинутая голова. Он был – короткая остановка сердца, долгая сладость. Я успеваю кожей почувствовать все, что подлежит простому перечислению, а потом выдыхаю и продолжаю.
Он был похож на гориллу, которая умерла и стала ангелом. То есть и волосы золотые, и взгляд светлый, и рост, и тело – все очень красиво, но «тень обезьяны» никуда не делась: низкие надбровные дуги, плоский нос, характерные челюсти, широкие покатые плечи и длинные руки. Эдакая одухотворенная сексуальность, обусловленная прихотливой линией жизни: до двадцати лет он жил на Донбассе, был боксером, брил голову и круглые сутки носил спортивные штаны, а потом вдруг отрастил кудри и стал художником. Поступил в училище, начал рисовать вычурные картинки со множеством мелких деталей и читать Кастанеду. Да, и еще много танцевал, иногда подрабатывал манекенщиком, принял православие, и при всем том сохранил на редкость здоровый и веселый нрав.
Конечно, я потеряла голову от его пластики, силы, душевной бодрости и кубиков на животе, а мистицизм легко извинила, с кем не бывает в наши годы (в момент встречи ему было двадцать четыре, а мне двадцать шесть). Одно плохо – моя приятельница Тиночка, знакомя нас, шепнула: «Мы еще не спали, но…» При естественной разнузданности нравов у меня были принципы. Нельзя отнимать добычу друга, надо ждать, пока не наиграется. Целую ночь мы танцевали втроем, просто танцевали, едва соприкасаясь кончиками пальцев, смеялись и пили портвейн, а потом я вернулась в Москву и позабыла на время и кудри, и кубики.
За зиму я получила пару Тиночкиных писем с приветом от Сеньки (да, имя у него самое что ни на есть хулиганское), а больше никаких упоминаний. На прямой вопрос последовал ответ: «Нет, мы остались друзьями». Не сложилось, значит. А вот теперь моя очередь – и как только потеплело, я купила билет.
Я помню, как это бывает: ты врываешься в город вместе с горьким ветром железной дороги, вместе с запахом весны, с отчетливым ощущением победы, будто уже завоевала все и всех и есть три дня на разграбление, а потом нужно ехать дальше, дальше… Ну кто же устоит перед таким напором? Тина встретила меня на вокзале, отвезла к себе, а когда я вышла из душа, Сеня уже ждал – большой, светлый, покорный, жаркий. Взял за руку и повел к себе в общагу. Эскизы показывать.
