А между тем за пределами деревни, в несколько ином мире (который, кстати, нельзя еще было назвать большим!) происходили вот какие события. У кажого, даже самого маленького народа есть — кому придет в голову отрицать такое! — свой беспроволочный телеграф. Ну, может быть, телеграф — это не совсем верно, слишком конкретно. Можно выразиться и так: неформальные способы передачи информации. Вообще поднимется шум: что за дефиниции, здесь вам не академия! А суть-то проще простого: один сказал другому, тот передал третьему, четвертому, пятому… а у семнадцатого, допустим, где-нибудь не очень далеко — всего в двух суточных переходах — живет троюродная сестра, выданная за бравого воина невраждебного племени. А у мужа этой сестры существует скрепленное не одной калебасой знакомство со стражником полицейского поста из заповедника. И что этому стражнику браконьер-испанец скажет, угощая его чистым виски: «Что пучишься, черная морда? Или впервые видишь белого человека?» А негр станет доказывать, что белые у них в саванне — совсем не такая редкая штука, вот у нгококоро один даже живет в племени, и не жалуется на жизнь, — летал когда-то на Большой Ревущей Птице — но опустился в саванну, полюбил черную женщину, и обрел желанный покой. А… интересно. Кто он такой? Наверно, кубинец? Кто знает! Он сам говорит, что роша. Роша? Что за чепуха, такой национальности нет. Он объездил весь свет, и не встречал ни разу. Может быть, швейцарец? Или вот в Канаде есть еще шипящие названия… впрочем, канадец не выживет в этом пекле и дня. Ладно, кончай болтать, допивай свое виски и помогай грузить… Коротая за рулем долгую дорогу, браконьер скажет о том напарнику; у напарника есть подружка, маленькая портниха в пригороде Угугу, тяготеющая к белым мужчинам; когда она пожалуется нечастому любовнику на скуку провинциальной африканской жизни, он посоветует ей ехать к нгококоро и попытаться отбить у цветной живущего в племени белого мужчину. Портниха, горюя, поведает о том почтмейстеше, — а это уже, что ни говори, выход на государственную структуру, со своими каналами, правилами и интересами. Там было еще довольно много передаточных инстанций, вся цепочка даже могла не дать никакого результата, конечная бумага так и сгинула бы, сгнила в груде подобной трухи, да случилось великое событие: пьяный капрал, застигнутый президентом за пожиранием большой тарелки только что поджаренных жуков дуду, не захотел поделиться с владыкою, и в ответ на угрозу немедленно выдавить глаза всадил в него полную автоматную обойму. Поднял караул, перебил охрану и возглавил мятеж. Покуда ленивые цэрэушники пили пиво и вяло рассуждали о попрании прав человека, готовили заявления, сновали туда-сюда вмиг обнаглевшие репортеры, пока в их посольстве серьезно обсуждался вопрос: садиться всем скопом за анализ-меморандум, или закончить сначала соревнования по гольфу? — сеть КГБ кинулась плотной стаей, и надежно обсела всю новую президентскую рать. Старый дурак надоел уже всем, прикрывать его, создавая ореол борца с империализмом и колониализмом, стало уже трудно из-за чрезмерной кровожадности, — на своих-то наплевать, им запудрить мозги, задурить головы ничего не стоит, — вот когда западная печать толмит из номера в номер: «Кровавый режим, кровавый режим!» — что тут поделаешь? Только и можно пожелать им скорейшего наступления неотвратимого социализма: тогда-то уж эти наглые акулы пера не пикнут! И облепившие замороченного, оглушенного свалившейся властью президента советники ворковали ему о «новом курсе», «просвещенном правлении», о том, что ему надлежит войти в историю как черное солнце…
В итоге — подняты были уцелевшие грамотеи, и объявлен курс на укрепление порядка и демократические реформы. А что является главным пунктом при установлении такого курса? Правильно. Закупка оружия, и чем больше — тем лучше. Что ж, советские друзья берутся оказать такую братскую помощь. Но нужно сначала навести порядок в старом хозяйстве, счистить следы преступного режима…
Как и полагается при смене властей, новый правитель начал с проведения публичных экзекуций над старой военной и чиновной гвардией: людей рубили заживо на куски, выдавливали глаза, и чинили прочие членовредительства. После такого зловещего урока занявшие посты служащие ретиво принялись исполнять обязанности. Вот тогда-то и всплыла давняя бумага: старательный клерк обнаружил ее в папке, и доложил начальнику. Тот, служивший двум господам, довел ее содержание до своего министра и резидента КГБ. Министр, твердо исповедующий, что все международные конфликты надо гасить в зародыше, хотел было отдать приказ скормить и клерка, и его начальника обитателям загородного крокодильего питомника, но не успел: из посольства СССР пришел запрос на разрешение посетить земли племени нгококоро, где якобы обитает указанный в документе человек роша. Тут запыхтели пары, завертелась машина, и все сладилось в один день: представители МИДа и иных советских структур имели опыт, и прекрасно знали, как здешняя публика умеет прятать концы в воду. С раннего утра, через сводящий с ума полдень, до самого нежного заката большие колеса трех вездеходов буравили саванну, строго держа утвержденный курс. И, обозрев с холмика раскинувшуюся перед ними деревню, со всей ее живностью и утварью, посланцы покачали головами: нет, вряд ли сюда мог добраться русский человек. И были, разумеется, посрамлены: у ближайшей же хижины лежал в тени мертвецки пьяный белый, обнимая калебасу. Рядом кружилась и пела, поигрывая себе на баримбе, темнокожая женщина, совершенно голая, с обточенными зубами и жестяным кольцом пелеле в верхней губе; в воплях ее явно угадывалась мелодия песни «Малиновки заслышав голосок». Тут же сидел мальчик-идиот, закатывая глаза и пуская слюни. Третий секретарь посольства — майор КГБ — грубо растокал Кешу, и спросил его документы. Ответ был краток, выразителен, и — о Боже! — на русском языке!
— Ладно, потом разберемся, — сказал майор. — Грузи!
Однако пока подручные готовились, да приноравливались, — Кеша мигом собрался, и — хоп! — унырнул в хижину, в спасительную темноту. Мпунде села у входа и, раскорячась, загородила его.
— Эй, — крикнул третий секретарь. — Ты выходи, не шути!
И пилот вздорогнул, ощутив привычную строгость властной речи, силу родного языка, зовущего в отправлению гражданских обязанностей. Он толкнул сожительницу в спину, и выполз наружу. Стоя на четвереньках, поднял лицо к своим избавителям.
— Ох вы, родненькие мои.
И, прихватив с земли калебасу с недопитым мокеке, зашагал к вездеходу. Сзади голосила Мпунде. Он остановился, глянул на нее, на ребенка. Ну что же, в самом деле, не брать ведь их с собою, такую обузу! Мальчик что-то сипло закеркал, нелепо махая руками. Пилот сглотнул комок, рванулся к машине.
Когда приехали в Угугу и установили личность, сделали официальный запрос; ответ был таков: действительно, упомянутый гражданин имярек, зарегистрирован соответствующими документами как родившийся там-то, тогда-то… поставлен на учет как пропавший без вести и объявлен в местный розыск… Снят с розыска как опознанный родственниками среди пациентов отделения № 4 психиатрической больницы им. Варакина. «Как же так?!» — взывал Кеша к сотрудникам посольства, уже посвященным в его удивительную эпопею. «Не бзди, — отвечали ему. — Разберутся, все установят». «И что тогда?» — «Как обычно. Назначат виновных, накажут невиновных, поошрят непричастных…». Но скандал вызрел немалый, его звуки донеслись даже с горних высот: посол вручил недавнему капралу ноту протеста, и тот посерел от страха; на заседании Политбюро постановили отменить решение о строительстве в саванне в порядке братской помощи металлургического завода, оборудование которого уже было полностью завезено, растащено, уничтожено ржавью и прочими напастями.
В конце концов бедолаге выправили документы и отправили в обратный путь. По счастью, стоял июль, в Африке — зимнее время, поэтому хоть адаптация прошла удачно: то дождь сверху, то тяжелое нежаркое солнце. Еще в столице дружественных племен Кеша сбрил бороду, остриг патлы, вывел вшей; посольские снабдили его старенькой одежонкой. Деньги — те шестьсот долларов — он пронес сквозь все испытания, и старался теперь не тратить, питался всухомятку, а то и вовсе на дармовщинку, разыгрывая жалкого Робинзона, затерзанного дикарями. Подружка-калебаса валялась под койкой, и он грустно нюхал ее перед сном. А главным делом стало теперь — мысленно переводить доллары в чеки и считать, что на эти суммы можно купить. Вроде хватало и на диван-кровать, и на радиолу, и на шторы. Вот с мечтою о небольшом магнитофоне пришлось расстаться: не выходил магнитофон, сколько ни кумекай, съедала эту сумму необходимость скататься в родную Сибирь с молодой женой, проведать родителей, рассказать друзьям детства о своих скитаниях. Ну, что за беда: руки-ноги на месте, голова есть, чуткое руководство выделит матпомощь, подтвердит и продлит пилотское свидетельство, даст приличную машину и добрый экипаж, — заработаем, купим и магнитофон!.. Только пусть знают, что никогда больше он не полетит в эту Африку, хватит, налетался, напился мокеке, заделал дикарке дурного углана. Три года псу под хвост за полтыщи долларов! Нет, теперь если уж будут просить — ставить такое условие: не меньше чем за полторы. Не меньше. И триста премии. Вот так. В случае чего, если придется снова тормознуться на годик-другой-третий — опыт есть, и он теперь не сделает многих ошибок, когда станет жить в племени. Может быть, даже запасется дрожжами перед далеким рейсом. Россия и вас, черноногие, научит жить.
