– Начнем сначала? – предложил он. – Вернемся к подъему капитализма и снова попробуем отыскать переломный момент, с которого все пошло наперекосяк?
– Думаю, с нас довольно, – ответил мистер Хукер.
Бев кивал и кивал. Тем вечером после ужина он вышел на участок за домом. «Сердце у тебя слабое, береги сердце». Спотыкаясь в неведомой сон-траве, он прошел туда, где над забором под током нависали две узловатые яблони. Долгое время эти деревья давали кислые плоды. Яблони еще какое-то время протянут, и это служило небольшим утешением. Не так давно встала оскверненная политикой луна, чья поэзия потонула в Море Бурь. Бев обратился к ней с какими-то бессмысленными словами.
Но, разумеется, им это сошло с рук, всегда будет сходить. История человечества – это история долгого исхода из Эдемского сада в царство Сна, а по дороге – ничего, кроме пустошей несправедливости. Сон. Дрема. Усни. Он покивал на прощание луне. Потом задрал рубашку и подставил голую грудь ужасающей боли забора под током, на мгновение задумавшись, почему обязательно надо выйти из профсоюза живых, чтобы присоединиться к забастовке мертвых. Тут он почувствовал, как сердце выскочило у него изо рта и покатилось среди падалицы.
Вы правда думаете, такое может случиться?
Подождем пару лет с ответом. Глупо писать литературное пророчество, которое вы, читатели, очень скоро сможете проверить. Скажем, я просто драматизировал определенные тенденции. В Англии профсоюзы явственно становятся все сильнее и нетерпимее. Но под профсоюзами я понимаю лишь наиболее воинственных профсоюзных деятелей. Как и более зрелищно Оруэлл до меня, за рамками я оставляю здравый смысл и человечность среднего рабочего.
Я американец, и мне кажется абсурдным, что США могут когда-нибудь превратиться в Апатичный Штатовский Синдикат. Профсоюзы никогда не будут терроризировать общество.
Вероятно, нет. Но я экстраполировал то, с чем некогда сам столкнулся в сфере американского шоу-бизнеса. Например, с тиранией профсоюза музыкантов на Бродвее. Трудно предсказывать будущее Соединенных Штатов. Какотопия Синклера Льюиса «Здесь этого не может случиться», пусть и была написана в тридцатых годах, все еще представляется самой убедительной проекцией. По крайней мере она показывает, как диктатура может возникнуть в результате американского демократического процесса, с насквозь проамериканским президентом, как говорится, своего рода квасным Уиллом Роджерсом, привлекательным для филистерского, антиинтеллектуального ядра американского электората. Ядра? Более чем ядра, для всего плода, за вычетом тонкой кожицы либерализма. Мой старый папа говаривал: «Скоро, сынок, не будет хороших книг, кроме Хорошей Книги. Пора длинноволосым интеллигентишкам получить по заслугам», и так далее. Отсюда – сожжение книг, расстрелы учителей-радикалов, цензура прогрессивных газет. На каждый акт репрессий у таких людей находится по цитате из Ветхого Завета и расхожее наплевательское оправдание.
Думаю, самое время оставить пророчества романистам: они фантазируют, но не анализируют по-настоящему тенденции. Будущее, которое они рисуют, не может иметь корней в настоящем, каким мы его знаем.
Верно. Романисты бросили придумывать будущее. Они оставляют это мыслителям из корпоративных «мозговых центров». Сегодня фантасты предпочитают переписывать прошлое, когда история пошла из какой-то точки по иному пути, и на основании такого прошлого создавать альтернативное настоящее, например «Павана» Кейт Роберт и «Операция» Кингсли Эмиса постулируют, что Реформация так и не добралась до англосаксов, что в обоих романах приводит к удушению духа эмпирических исследований, а это означает смерть науки. А потому мы имеем современный мир без электричества и могущественную теократию, правящую из Рима. Развлекает, стимулирует, но всего лишь игры со временем. Мы с вами говорим о том, что пророчества перестали быть сферой писателей. Вопрос в том: лучше ли справляются с этой задачей футурологи бостонского МИТ или другого университета?
Дело не в пророчествах. Профессор Тоффлер говорит, что будущее уже наступило в том смысле, что нам навязываются технологии и образ жизни, которые не принадлежат ни прошлому, ни настоящему. Он говорит, что множество людей переживают шок от соприкосновения с тем, что считают чуждым настоящему. Когда ваше мышление, чувства и, главное, ваша нервная система отвергают те или иные новшества, значит, будущее уже наступило, и вам остается только его догонять. Симптомами этого отрицания выступают истерия или апатия или обе разом. При помощи наркотиков люди стараются заглушить настоящее, которое на самом деле есть будущее, или добровольно изгоняют себя в доиндустриальные культуры. Насилие, безумие, всевозможные неврозы множатся. Мы определяем будущее с точки зрения не временных параметров, а с точки зрения новых стимулов, которые перевозбуждают до маразма. Будущее – сродни невиданному прежде материальному объекту. Оно – как что-то, выброшенное на берег, что туземцы опасливо осматривают и от чего сбегают, но потом возвращаются, ощупывают и этот новый предмет принимают. Так будущее превращается в настоящее. Тогда мы ждем следующего нового материального объекта – с неизбежным синдромом предварительного отрицания.
Но боимся мы, что будущее принесет с собой не новые материальные объекты, а войны и тиранию.
Которые функционируют посредством материальных объектов. В Соединенных Штатах может установиться диктатура – не тирания синдикатов, как в Англии, а старый, добрый оруэлловский Старший Брат?
Если да, то в результате войны.
И действительно будет война? Не мелкая локальная война, какие идут сейчас в среднем по две в год, а по-настоящему крупная, масштаба Второй мировой?
Ваши соотечественники, доктор Винер и доктор Кан, которые у себя в институте Хадсона разрабатывают концепцию того, что произойдет после 2000 года, приводят таблицу, в которой показывается, что порядок смены различных типов войны укладывается в определенную временную модель:
1000–1550 гг. – локальная война – феодальная, династическая;
1550–1648 гг. – тотальная война – религиозная;
1648–1789 гг. – локальная война – колониальная, династическая;
1789–1815 гг. – тотальная война – революционно-националистическая;
1815–1914 гг. – локальная война – колониальная, коммерческая;
1914–1945 гг. – тотальная война – националистическая, идеологическая.
С 1945 года у нас было тридцать с чем-то лет локальных войн, которые велись по различным, зачастую надуманным причинам – территориальным, антиколониальным, идеологическим, каким хотите. Если история действительно следует предложенной модели, период локальных войн не может длиться вечно. Рано или поздно что-то должно снова полыхнуть в мировом масштабе. А ведь стоит вспомнить, что нынешние тридцать лет – самый долгий период, какой современный мир переживал без глобальной войны. Возможно, наши экономические затруднения, например необъяснимая связка рецессии и инфляции, произрастают из того факта, что мы не знаем, как управлять экономикой мирного времени. Военная экономика – иное дело, тут есть опыт и прецеденты. Мне привиделась мальтузианская мировая война, которая ведется неядерным оружием, которая может начаться, когда мировые лидеры осознают, что мощностей по производству продовольствия планеты не хватит, чтобы население планеты прокормить. В такой ситуации вместо голода и беспорядков у нас видимость националистической войны, истинная цель которой уничтожить миллионы или миллиарды людей. Я даже написал книгу, в которой АнГов воюет с КитГовом…
Боже ты мой, это еще что?
Англоговорящий союз и Китайскоговорящий союз. Третья мировая держава – РусГов, и вы знаете, что это. Такая война сводится к локализованным сеансам уничтожения, называемым битвами, в которых мужчины воюют с женщинами. Истинная война полов. А потом трупы увозят на консервные фабрики. Недавняя история с насильственным каннибализмом в Андах доказывает, что человеческое мясо и съедобно, и питательно, невзирая на новые диетические табу, которые заклеймили его ядовитым. Консервированную человечину продают в супермаркетах под маркой «чел», а лучше с китайскими иероглифами на этикетке, – чтобы непонятнее было. Сегодня люди что угодно съедят.
Да будьте же серьезней!
А я по-своему серьезен. Такая война была бы справедливой и полезной. Но миру придется подождать до 3000 года, прежде чем она начнется. Что до новой мировой войны, то она как эмбрион благополучно ждет своего часа во чреве времени, и кто может сказать, что послужит для нее искрой или на сколько она будет разрушительной? Мы уже неоднократно разыгрывали ее в кино и в книгах, а это свидетельствует о том, что какая-то часть нас отчаянно ее хочет. Какую чушь несут писатели и режиссеры, когда говорят, что их ужасные вымыслы должны сыграть роль предостережений. Ни о чем они не предостерегают. Это чистейшей воды воплощение желаний. Кто-то сказал, что война – феномен культуры. Это легитимный способ культуртрегерства, хотя передается обычно не та культура, какую мы ожидаем…
