Никто не посмотрел на меня и ничего не сказал, когда я вошел. Мать лежала на боку, подперев голову рукой. Отец с Брентом сидели на шерстяном одеяле, неподвижные, как восковые фигуры. Я залез к ним на кровать, и мир за шторами спальни растворился в тумане. Будто наш матрас поднялся, как в «Бомбончиках и метловищах»,[81] и, вылетев в окно, поплыл в беззвездное небо.
Джеймса Море нашли к вечеру следующего дня прислоненным к столбу с баскетбольным щитом на спортплощадке рядом с его домом, как будто он ждал подачи мяча. Между пальцами у него пропеллером торчала незажженная сигарета. Как и большинство жертв Снеговика, он умер менее чем за двадцать минут до обнаружения. Его мать сказала Корал Кларк, что он терпеть не мог баскетбол, хотя и приходил каждый день на спортплощадку, – потому что его всегда ставили последним. Когда миссис Море вскрикнула, камеры на секунду задержались на ее лице, потом перешли на фотографию ее сына в костюме росомахи. Снимок был сделан не в школе, а у него дома, в гостиной, еще до того, как он прикрепил себе иглозубую челюсть. Он улыбался.
День очистки озера выдался холодным и ясным. Я проснулся раньше всех, но не намного и, лежа в постели, слушал, как мои домашние потихоньку втягиваются в жизнь. У родителей зазвонил будильник, и они тут же начали переругиваться. Отец не хотел идти на озеро. Он сказал, что и так мотался туда целую неделю исследовать осадки, разделяя горе общины, хотя, по мнению многих, не вправе был его испытывать. Всякий раз как мать применяла новую тактику, отец повторял: «Целую неделю, будь она неладна».
В конце концов мать заявила:
– Пока мы отсюда не уедем, я намерена до последнего дня участвовать в жизни квартала. Пусть даже меня объявят его бичом.
– Ну, нет! – сказал отец. – Бичом квартала объявят твоего старшего сына.
Я не стал сопротивляться приливу энергии, которая во мне тот час же забурлила. В последнее время у меня ведь ее вообще не было. Спрыгнув с постели, я принялся колотить в дверь Брента, пока он не рявкнул: «Отъебись!» Я быстренько ополоснулся, натянул два свитера, накинул ветровку «Красных крыльев» и распахнул входную дверь глотнуть свежего воздуха. Потом влетел на кухню, схватил булочку и запихал ее в рот, ощущая себя львом, готовым перемахнуть через стену, которой сам себя отгородил. Я знал, что Терезу еще не нашли. Знал, что сломал жизнь Спенсеру. Знал, что Джеймс мертв. Но я хотел на волю. В кухню вошла мать, она была еще в халате. А отец еще даже не удосужился принять душ. Я стрелой вылетел в коридор и снова забарабанил в дверь Брента.
– Шевелись давай! – подгонял я его.
– Кому ты там нужен! – прокричал Брент, открывая дверь и, оттолкнув меня, метнулся в ванную. Он был в фирменном свитере Детройтского института искусств, которым его прошлым летом премировали в походе. До этого брат никогда не получал призов, и родители знай его нахваливали, пока он их не осадил: «У Мэтти вон этих призов тыщ сто наберется».
– Теперь все изменилось, – сказал я.
– Ты что, еще кого-нибудь убил? – И он закрыл дверь ванной у меня перед носом.
Я снова забежал в гостиную, вытащил из шкафа пальто, шарф и сунул ноги в башмаки, не потрудившись их застегнуть, пока не открыл парадную дверь.
– Ты тепло оделся? – крикнула из кухни мать.
– Нормально. Пошли!
Она окинула меня изучающим взглядом. Круги у нее под глазами напомнили мне о мисс Эйр после очередной операции. В конце концов она пожала плечами и сказала:
– Ладно, иди. Мы догоним.
– А это не опасно? – донесся голос отца.
Мать указала на окна.
– Весь квартал на улице или сейчас будет.
Пока она не передумала, я спрыгнул с крыльца и припустил бегом до конца подъездной аллеи, но, когда выскочил на улицу, утренний покой и тишина заставили меня сбавить шаг. Очевидно, кроме меня, на озеро еще никто не собрался. И я шагал прямо по середине дороги между тенями сосен с таким чувством, словно только что выбрался из убежища после торнадо. Лишь на подходе к Сидровому озеру до меня дошло, что за все это время я не услышал ни единого человеческого звука. Не хлопнула ни одна дверь, не завелась ни одна машина, ни один голос не возвестил о присутствии других семейств. Я слышал птиц, слышал, как в ветвях деревьев прорезается свежий весенний ветерок, и больше ничего. Ощущение свободы покинуло меня. Я почувствовал себя как человек, которого выдернули из постели обманным звонком в дверь.
Чтобы слышать звук – хоть какой-нибудь, пусть даже эхо, – дальше я пошел, громко топая по асфальту. Машин, однако, все не было. С верхушки фонарного столба спикировала ворона и на бреющем прошла у меня над головой, взъерошив волосы. Лети, птаха, лети, подумал я. И как можно быстрее. Тебе меня не испугать – не на того напала! Да, да, не на того! Вот возьму и сморгну тебя с лица земли. Я пробежал весь путь до холма над берегом, взобрался на вершину и увидел скопление людей, кружком стоящих на озере.
Поначалу я запаниковал, безуспешно пытаясь нащупать башмаками опору на обледенелом склоне. Отказавшись от борьбы, я плюхнулся на живот, прокатился вниз головой до середины холма и там застрял; снег забился под ветровку, под свитер, холодным компрессом налип на грудь. К глазам подступили слезы, но я продолжал неподвижно лежать вверх ногами, пока не опознал всех присутствующих. Потом меня забила дикая дрожь, и не было никакой надежды как-то ее унять.
Там были миссис Маклин, мистер и миссис Ветцель, миссис Уилкинз с двумя собаками и еще несколько человек, которых я едва знал; все расположились кружком на льду справа от пирса. Мистер Маклин держался одной рукой за шарф, другой – за плечо своего сына Дэвида, друга Брента. Миссис Уилкинз стояла, опершись боком на грабли и спрятав одну ногу в сапоге за другую. Она медленно поворачивала голову, глядя вслед своему третьему черному Лабрадору, вприпрыжку скакавшему к середине озера. Это зрелище напоминало картину Каналетто, которую мы с отцом так любили разглядывать. У их ног на корточках сидела миссис Маклин, ее старое рабочее пальто дыбилось вокруг нее серой кучей. Она склонялась над неподвижной белой фигуркой с белым помпоном на шапке, будто бы вмерзшей в лед.
Я рывком принял вертикальное положение и, судорожно перебирая ногами, заскользил к берегу. Мне показалось, что миссис Маклин произнесла имя Терезы, хотя голоса ее я не слышал – должно быть, у меня отключился слух. Потом она развернулась в мою сторону, выражение лица у нее было страшное и дикое, хотя мне тут же стало ясно, что это никак не связано со мной. Мистер Ветцель и мистер Маклин разом присели на корточки рядом с телом Терезы и так сильно столкнулись, что мистер Маклин опрокинулся на спину. А мистер Ветцель сказал:
– Черт, этого еще не хватало! – и потом: – Давай, Энджи.
Миссис Маклин наклонила голову над лицом Терезы, широко разинув рот – как у вампира, подумал я, и громко вскрикнул. Никто не оглянулся. Я видел, как у миссис Маклин сдулись щеки, когда она с силой выдохнула воздух в Терезины легкие, применив способ «рот-в-рот», как нас учили в школе. Мистер Ветцель, который как-то у меня на глазах починил зубной щеткой мотор газонокосилки, положил ладони на грудь Терезы и надавил ей на ребра.
– Давай! – сказал он, но миссис Маклин уже снова наклонилась вперед и, накрыв волосами лицо Терезы, приникла к ее губам. К этому времени я подошел достаточно близко, чтобы услышать, как ее дыхание врывается в горло Терезы. Звук был похож на шум моря в раковине.
Я смотрел, как при каждом натужном вдохе поднимается и опускается грудь Терезы. Когда мистер Ветцель предпринял вторую попытку, внутри Терезы что-то хрустнуло, словно надломилась обледенелая ветка, и кто-то воскликнул:
– О господи!
– Да заткнитесь вы! – прорычал мистер Ветцель, снова наклоняясь над Терезой.
Я поморщился и зажал кулаками уши, чтобы не слышать этих скрежещущих звуков, хотя понимал, что он все делает правильно, именно так, как учил нас мистер Ланг на уроках физкультуры, который говорил: «Если не заработает сердце, ребра им уже не понадобятся».
Когда миссис Маклин в третий раз нагнулась к Терезе, у меня было такое чувство, как будто это я склоняюсь над ее луком изогнутым ртом, как будто это мои пальцы сжимают ей ноздри и ее лишенная кислорода кровь журчит и хлюпает под моими мягкими руками.
Мистер Ветцель спокойно и четко считал вслух, продолжая массаж: раз-миссисипи, два-миссисипи – как атакующий в американском футболе. На «пять» миссис Маклин вдула воздух Терезе в рот, и он начал снова. Раз-миссисипи. Два-миссисипи.
– Проверим, – сказала миссис Маклин, когда он выпрямился, и прижала руку к горлу Терезы.
– Ничего, – проговорил мистер Ветцель, нажимая, и миссис Маклин вдунула еще раз. – Едрить твою бога душу мать!
Сзади раздался рев, я оглянулся и увидел летящего по склону холма доктора Дорети. Даже Джон Гоблин, которого, должно быть, послали за ним, не мог его догнать, хотя казалось, он скользил над землей, сверкая своими белоснежными «пумами». Мистер Ветцель продолжал считать, а когда доктор прорвался сквозь толпу и попытался его отшвырнуть, он сказал:
