Возвращающихся в отчий дом встретила музыка. Рояль стонал.
— Что вам нужно? — заорала фрау Янковски. — Эта комната принадлежит мне. Вас бы, конечно, она тоже устроила! У вас есть ордер? Не смешите меня.
— Но я действительно получил ордер на эту комнату, — сказал Хаупт и показал еще раз свой документ. — Вот, взгляните, пожалуйста.
— На вашу бумажку я плевать хотела! — снова заорала фрау Янковски. — Мне нужна площадь. У меня трое детей.
Дети тем временем обрабатывали рояль, который кто-то перетащил из музыкального салона в кабинет Эразмуса Хаупта. Каждый из трех мальчишек барабанил по клавишам по очереди. И здесь Вернер Хаупт допустил ошибку.
— Но ведь это наш дом, — сказал он.
Тут уж фрау Янковски завизжала:
— Да, этого я ждала. Мне всегда хотелось посмотреть вблизи на этих хозяев. Хотите знать, кто вы такие? Паразиты вы, кровопийцы, книжные черви. Но теперь вашему господству конец. Дом ваш — истинный свинарник. Стыдитесь.
Тут Георг подошел к роялю, схватил двух мальчишек за шиворот и препроводил их в музыкальный салон, следом вышвырнул и третьего, после этого он крутанул за плечи мать, которая теперь уже орала как резаная, но была слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться, и выдворил ее из комнаты. Потом закрыл дверь и повернул ключ.
— Никого не впускай, — сказал он. — Я сейчас вернусь.
Вернулся он с ящиком для инструментов. За дверью бушевала фрау Янковски. Георг хладнокровно начал заколачивать дверь между музыкальным салоном и рабочим кабинетом Эразмуса Хапута. В красивое полированное дерево он вгонял ржавые трехдюймовые гвозди.
— Отдайте хоть постельное белье, — крикнула фрау Янковски.
Георг осмотрел постельное белье на лежавших на полу матрацах.
— Белье наше, — сказал Георг через дверь. — А теперь заткнитесь.
У Вернера Хаупта дрожали колени.
— Пойду посмотрю, что с моей комнатой, — сказал Георг.
Хаупт запер за ним дверь. За стеной визжала фрау Янковски. Правая стеклянная дверца книжного шкафа была разбита. Очевидно, его использовали под кухонный шкаф. Книги были в беспорядке свалены в углу комнаты. Одна ножка у рояля треснула, но кто-то наспех сколотил ее гвоздями, глубокие царапины шли по всей лаковой поверхности. В углу, как воплощение абсурда, стояла секция магазинного прилавка с кассой, рядом верстак. Под окном — сильно протертая кушетка, которой Хаупт никогда прежде не видел. Чем-то воняло. За дверью бушевала соседка. Всю свою злость она вымещала теперь на детях. На лестнице послышались шаги, чужие голоса. Громко хлопнула дверь. Хаупт не отваживался выйти из комнаты.
Вот ты и дома, подумал он.
Наконец появился Георг. Он улыбался.
— Пришлось сначала немного разгрести дерьмо. Пойдем, осмотрим теперь дом по-настоящему.
На кухне высились горы грязной посуды, в одном ведре — отбросы, в другом — зола от брикетов. Но кухонные шкафы, старые кухонные шкафы, которыми пользовались уже десятилетия, Хаупт узнал, как родные человеческие лица.
На площадке под лестницей стояли велосипеды. Тяжелые лестничные перила, отполированные бесконечными прикосновениями, по-прежнему были на месте. Незнакомый человек, насвистывая, прошел мимо. Братья медленно поднимались по лестнице. В комнате для гостей кто-то кашлял. Женщина с ведром воды вышла из ванной и исчезла за дверью родительской спальни.
— А вон там, на той стороне коридора, жила фройляйн Штайн, — сказал Георг.
Его комната почти не изменилась, угловая мансарда со скошенным потолком.
— Завтра мы выясним, кто здесь пристроился, — сказал Георг. — А потом вышвырнем их всех одного за другим.
Хаупт подошел к окну. В течение десяти лет эта комната принадлежала ему. И, только когда он, получив аттестат зрелости, уехал в Кёльн, сюда перебрался Георг. Снег густо сыпал на деревню.
Десять лет провел я в этой комнате, подумал Хаупт. Всю юность.
В эту ночь Хаупту снился такой сон: в углу школьного двора, в черном, похожем на пасторский, костюме, поджав левую ногу, стоял Хассо. Он стоял во весь рост, очень прямо, держался молодцевато и в то же время небрежно.
— На место, — сказал Хассо.
Он слегка приоткрыл пасть. И улыбался со снисходительной иронией.
— А с вами нелегко, Хаупт, — сказал Хассо. — Слишком уж вы беспокойный. Но как вам угодно. А теперь вперед.
В глубине школьного двора, который казался огромным, бежал маленький, сгорбленный человечек. Он уже почти добежал до конца, но тут Хаупт бросился к нему, пронесся по двору, за несколько секунд преодолел огромное расстояние, догнал этого человека, обошел его, повернул обратно, преградил путь, встал. Высокий тонкий свист пронзил его слух. Он присел на корточки. Человек тяжело дышал. Это был Мундт. Казалось, он обезумел от страха, ибо сделал вдруг нечто бессмысленное: повернулся и помчался назад.
А Хаупт остался на земле. И хотя у него было огромное желание кинуться следом, он не мог. Мускулы его были до предела напряжены, но он должен был лежать неподвижно— ужасная мука. Ведь он еще не получил приказа. Он должен был дождаться приказа. И тут наконец свист снова пронзил его слух. Мускулы его прямо-таки взорвались, и он снова кинулся к человеку, который не успел еще далеко убежать, догнал его, обошел, поднялся и положил ему руки на плечи.
— Я поставлю вам четыре с плюсом, — прошептал Мундт. — Только отпустите меня.
Хаупт заскулил от радости.
— На место, — строго пролаял Хассо.
Хаупт присел на землю.
— О чем это вы шепчетесь? — спросил Хассо.
— Я его слегка подкупил, — сказал Мундт и поплелся навстречу приближавшемуся к ним Хассо. Оба смотрели на Хаупта сверху вниз. Пасть у Хассо слегка приоткрылась. Ухмыляясь, он ощерил клыки.
— Я пообещал ему четыре с плюсом, — сказал Мундт.
Хаупт хотел убежать, но не мог.
— Самое противное в собаках, — сказал Хассо, — что они верят человеку. Сколько их ни бей, никогда это не выбьешь.
Хаупт хотел убежать, но не мог. Не получил приказа. Он должен был обязательно получить приказ, чтобы убежать. И, пытаясь тем не менее это сделать, проснулся.
Дом был в скверном состоянии. Хаупт и Георг считали целую неделю и установили наконец, что в доме проживало одиннадцать взрослых и четверо детей. Официальное разрешение имели шесть человек. Остальные вселились просто так. Дом явно считался никому не принадлежащими развалинами, бесхозным имуществом, которое доставалось тому, кто был попроворней. Конечно же, никто и не помышлял оставаться здесь надолго. О доме сложилась молва как о своего рода пересыльном пункте, и соответственно относились к нему обитатели. От обстановки почти ничего не осталось, за исключением разве что массивной мебели, которую невозможно было вынести, да никого не интересующих книг и нот. А что в дом вселились теперь сыновья владельца, ни на кого не произвело впечатления. Право владения, как известно, существует лишь в союзе с властью, которая и делает его реальностью. А власть в деревне воплощал вахмистр Вайс.
Хаупт боялся выходить из своей комнаты. Дурно воспитанная дама из соседней комнаты, видимо, надеялась выжить его снова. Но больше всего Хаупт боялся ее сыновей. Одинакового роста, одинаково чумазые, они казались Хаупту ровесниками, лет примерно семи. Они высовывали язык, когда он с ними здоровался, крутили пальцем у виска, когда он их о чем-нибудь спрашивал, они старались разозлить его, когда бы он ни появился, — они, конечно же, сразу поняли, что этот человек совершенно не способен дать волю рукам. Другое дело — Георг. Он кидался на эту троицу, где бы их ни застал, колотил того, кто попадался ему под руку, и даже без всякого повода, просто из принципа. Словом, с этой троицей у него проблем не было.
Готовили они по очереди, то Хаупт, то Георг. Георг поначалу вообще не знал, как это делается, однако в короткий срок научился готовить даже лучше, чем брат. Однажды в воскресенье Георг пришел домой к обеду, но у Хаупта на столе ничего не было.
— Ни одной кастрюли, — сказал Хаупт.
— Но ведь на кухне полно кастрюль.
— Их все заняла старуха.
Георг отправился на кухню.
Соседка сидела за столом со своим выводком. Они только что отобедали.
— Кастрюли, в которых вы готовите, наши, — сказал Георг. — И чашки, из которых вы пьете, наши.
И вдруг он начал хватать все со стола. Составил тарелки стопкой и сунул ее брату, совершенно потерявшему от изумления дар речи.
— Неси к нам.
Фрау Янковски следила за ними, раскрыв рот. Они вынесли из кухни почти всё. На письменном столе громоздились кастрюли, сковородки, столовая посуда и приборы. В ванной они тоже произвели раскопки. Георг вторгался даже в комнаты, оглядывал все и забирал то, что считал их собственностью. Никто ему не сопротивлялся. В такой мере уважение к собственности еще не было подорвано.
