Девушки доставали из сумочек резинки и заплетали косы.
Второклассник подошёл к стоявшему в сторонке Бочкарёву и поздоровался с ним за руку.
— Видал, — а? Слушают меня, — с гордостью произнёс мальчик.
— Такого орла грех не послушать, — улыбнувшись, ответил Артём.
— А тебя слушают? Ты же всяко-разно из их класса.
— Тебя больше слушают… Спасибо тебе.
— За что?
— За девчонок, а также за то, что ещё много лет будешь носиться по тем же коридорам, по которым когда-то носился я.
— Как понять?
— Не смогу объяснить.
— Ладно, не надо. Как вырасту — сам пойму; взрослые так всегда говорят. Ты сегодня дежурный? — Бочкарёв вздрогнул, и это не ускользнуло от внимания мальчика. — Ты чего? Я только спросил, дежурный ты или нет. Еслиф нет, то повязку не забудь снять, а то оставишь где-нибудь. Санька Прокопчук один раз оставил её где-то, так Людмила Станиславовна сказала ему: «Лучше б ты голову где-нибудь оставил».
— Правильно она сказала, — потрепав мальчика по голове, произнёс Артём. — Мне ещё долго дежурить, поэтому и не снимаю повязку.
— Это несправедливо. Вон — девочкам из своего класса отдай, пусть они подежурят. У нас все по очереди. Сначала — Кастет с Весёлкиной, потом — Димас Загодский с Юлькой, а потом — я с Ленкой. График составьте. Так легче будет.
— Не будет. Мы не только по классу дежурим.
— Скажи ещё, что по всей стране.
— Ух, ты, — удивился Бочкарёв. — В точку попал.
— Гонишь. Так не бывает. Я же просто так ляпнул.
— Хочешь — верь, хочешь — не верь.
— А кто тебя назначил? Президент?
— Он самый.
— Врёшь.
— Чес слово.
— Зуб дай.
— Даю.
— Как президент мог тебя назначить, если он в Москве сидит?
— По телефону позвонил и назначил.
— И деньги платят?
— А тебе разве платят, когда ты по классу дежуришь?
— Нет.
— Вот и мне не платят. Ещё и посадить могут, если слишком хорошо дежурить буду.
— Ты хотел сказать — плохо.
— Нет, я не ошибся.
— Странно, — удивился мальчик. — А зачем тогда дежуришь, еслиф посадить могут.
— Страну люблю.
— Как это?
— Скажи, тебе нравятся девочки, которые сейчас стоят на крыльце и смотрят на нас? — вопросом на вопрос ответил Бочкарёв.
— Да. Только почему они не подходят к нам?
— Им стыдно.
— Двоечницы что ли?
— Вроде того… Знаешь, у них никого нет, кроме меня и тебя.
— Правда?
— Вот с места не сойти, если вру.
— Тогда зовём их, — взволнованно произнёс мальчик. — Девочки, давайте к нам! Спасибо, что книжки собрали! В снежки поиграем, пока урок не начался! Только на команды разделиться надо, а то так неинтересно! Я ещё со старшаками никогда не играл!
Жизнь — сложная штука, и автор погрешил бы против истины, если бы сказал, что после волшебной ночи, проведённой с Бочкарёвым, девушки лёгкого поведения сразу встали на путь исправления. Конечно, этого не случилось, потому что лень или обстоятельства часто бывают сильнее нас, и человек начинает переносить обновление своего внутреннего мира с понедельника на среду. В итоге он начинает новую жизнь после дождичка в четверг.
Поздним вечером Бочкарёв решил прогуляться по улице Пушкина. Артём не удивился, когда ему на пути стали попадаться ночные бабочки, со многими из которых он расстался сегодняшним утром.
Казалось бы, наш герой, — впустую потративший нервы и деньги на то, чтобы вытащить девушек из помойной ямы, — после неудачной попытки имел полное право отойти от дел, прикрывшись избитым выражением: «Я умываю руки». В какой-то момент у парня мелькнула мысль, что можно произнести это древнее изречение и со спокойной душой вернуться домой. Но как только Бочкарёв подумал об этом, он услышал странный звук, похожий на всплеск воды. Артём встряхнул головой, и в его памяти всплыл на поверхность распухший труп некогда великого человека, который на заре нашей эры отдал Истину на растерзание обезумевшей толпе. Распухшее тело утопленника с пустыми глазницами какое-то время мерно раскачивалось на волнах Леты, а потом медленно погрузилось на дно реки забвения. Это был пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
Бочкарёв молча обошёл все так называемые «пятачки». Остановившись возле краеведческого музея, на котором заканчивалась территория продажной любви, он подозвал пившую коктейль проститутку, и задал ей вопрос:
— Почему все ваши стоят на морозе?
— А чё? — жеманно произнесла девушка.
— Оставь свои штучки… Про школу слышала?
— Так это ты?
— Я… Так почему тусуетесь на холоде?
— Будний день. Клиентов мало, и сутенёры выгнали нас из машин, чтобы показывали товар лицом.
— Зашибись… Короче, так. Я сейчас уйду, но скоро вернусь. Передай коллегам по цеху, что мне на них плевать, что я знать их не желаю, что они — продажные твари, но я вернусь. I ll be back, — understand?! Не для них, — поняла?! А для их будущих детей, которых они не смогут зачать, если застудят свои щели на таком морозе.
— Жестокие слова. Не ожидала услышать их от тебя.
— А чего ты ждала, детка? Дежурного сочувствия? Жалости дежурной ждала? Иди ты в щель, которой зарабатываешь! Смотри на повязку на моём рукаве. Какого она цвета?
— Симпатичного, — играя голосом, произнесла проститутка.
— Опять за старое? Цвета, спрашиваю, какого?
— Ну, допустим, красного.
— Передай всем, что через час она станет кроваво-чёрной в знак траура по вашим погибшим душам. Всё! Вы для меня мертвы, но это не значит, что я откажу себе в удовольствии постоять у вашего гроба в почётном карауле.
По дороге домой Бочкарёв подумал:
— Рано успокоились, сёстры. Я — не я, если то, что начато Толстым, не закончит его почитатель. Перейдём от цветочков к ягодкам, и будь что будет.
Дома Бочкарёв снял пуховик, накинул на плечи норковую шубку матери и вернулся на улицу Пушкина.
Артём выбрал подходящий придорожный тополь, повернулся к нему спиной, согнул ногу в колене и опёрся ступнёй на ствол. Сутенёр, находившийся в тридцати метрах от Бочкарёва, вылез из машины и крикнул:
— Кто такая?! Это моя территория! Под кем работаешь?!
— Сам по себе!
— Сам?! Ты чё: мужик что ли?!
— И чё мне будет, если мужик?! Конкуренцию твоим девочкам не составляю вроде!
— Ты вне конкуренции! — взорвавшись хохотом, крикнул сутенёр. — Стой там, милая! Наржусь хоть от пуза!
Свист тормозов. Возле проститутки, стоявшей в нескольких метрах от Артёма, остановилась коричневая «шестёрка».
— Какая такса?
— Час — две сотки.
— А за ночь?
— Пятьсот.
— Изврат приемлешь?
— Не вопрос. Сторгуемся.
— А ну заткнулись оба, — вмешался Бочкарёв и бросил водителю: «Вали отсюда».
— Э-э-э, ты чё, козёл? Опупел? — Смешок. — Или как там тебя? Уж не коза ли?
— Ещё слово вякнешь — резьбу на твоём очке дерезой сорву. Узнаешь тогда, какая я коза, — зло произнёс Бочкарёв и приказал девушке: «Иди за мной».
Бочкарёв подошёл к чёрному джипу сутенёра, открыл водительскую дверь и спросил:
— Сколько надо бабок, чтобы снять всех твоих на три часа?
— Принцесса, ты меня сегодня добьёшь. У меня уже колики от смеха начались. Скоро над тобой полгорода ржать будет, а ты всё никак не уймёшься.
— Так сколько?
— Я чё-то не пойму: ты сегодня девочка по вызову или клиент?
— Сколько?
— Четыре тысячи двести рублей за семь девочек… Слышь, чё-то рожа мне твоя знакома. Случайно, не ты вчера снял трёх моих на мальчишник?
— Ты ошибся… Скидку с объёма не дашь? — Услышав просьбу Бочкарёва, сутенёр вновь взорвался хохотом. — Так дашь или нет?
— Ха-ха-ха. Уморил. Ха-ха-ха. Пожалуйста, не говори больше. Ха-ха-ха. Я лопну. Ха-ха-ха. Милиция. Ха-ха-ха. Заберите его.
— Ржёшь, юморист. Твои девчонки болезни от клиентов подхватывают, на «пятачках» мёрзнут, б…ми в народе зовутся, а ты всё ржёшь, жеребец.
— Всё. Ха-ха-ха. Больше не буду. Ха-ха-ха. Скидка-то на кой?
— Хочу на других точках девчонок купить. У меня всего десять косарей после вчерашнего съёма осталось.
— Так это всё-таки был ты?
— Да, я.
— Ха-ха-ха. Ладно. Ха-ха-ха. Косарь уступлю.
Если читатель живёт в провинции, то он понимает, на что пошёл Бочкарёв ради жриц любви. Встав у позорного столба, Артём показывал заблудшим девушкам, что он готов для них на всё. К нему то и дело подходили проститутки и умаляли:
— Уходи. Мы не можем на это смотреть.
— В школе я не смог переубедить вас, значит, мне ничего другого не остаётся, как разделить вашу участь. Ваш позор — мой позор, — твёрдо отвечал он.
Люди, проезжавшие по центральной улице, осыпали Бочкарёва насмешками, забрасывали парня оскорблениями, кляли его на чём свет стоит, потому что город N не прощал мужчин, переставших быть мужчинами. Дежурный по стране не ждал пощады, не обижался на обидные реплики и ни на кого не злился, так как на подсознательном уровне чувствовал, что словесные помои, выливавшиеся на него из окон автомобилей, имели к нему не прямое, а косвенное отношение. Просто через него, парня-шлюху, горожане негодовали на тот образ жизни, который навязывали сибирякам центральные каналы в течение десяти лет. Артём с каждой минутой всё больше убеждался в том, что его малую Родину, расположенную недалеко от центра Азии, к счастью, не затопило во время аморального паводка, начавшегося в начале 90-ых годов. Он бы разочаровался в n-цах, если бы они остались равнодушны к тому, что на панель вышел мужчина.
