А вот интересно… Юрец вчера толковал, что Новый год только в тридцать седьмом разрешили… а Гера — что в тридцать пятом…
Сама эта фраза шла по закоулкам мозга со скрипом, будто не желая осознаваться. Возникни в том нужда, она и с языка свалилась бы не вдруг, а с запинкой, с приметной полусекундой, затраченной на последнюю проверку: что это значит вообще: «Новый год разрешили»?!
То есть, конечно, Новый год и до этого был — но как явление чисто календарное. Перелом времени. Перевал. Календари свежие заводили. Долго сживались с другой цифрой… Теперь так же — начнешь дату ставить, а перышко по старой привычке заносит в прошлое.
Но торжество, праздник, радость, веселье, подарки, хороводы, свечи, орехи в фольге, елки — да! все елки на свете… Это ведь не к свершению законов небесной механики относилось. И не к перелистыванию календаря. А к рождению ребенка, к появлению новой жизни, вообще к новой жизни, знамением которой стал появившийся на свет мальчик — вот к чему!..
Но когда в разрезе борьбы с религией отменили Рождество, осталась прореха в головах. И чтобы ту прореху залатать, елку разрешили — но в Новый год. Ну а что? Зима? — зима. Снег? — снег. Мишура? — мишура. Выпивка-закуска. Очень похоже. Как там? — «Все елки на свете… все елки и все золотые шары…» Нет, не так, еще что-то про яблоки… Короче говоря, веселитесь. Только без глупостей: младенцы там всякие. Ни к чему.
Он зевнул, потянулся, сцепив ладони в замок.
Мгла, тишина… Несколько раз попадались «РАФики» «Скорой помощи» — в начавшем голубеть сумраке раннего утра они, присматривая подходящую добычу, будто большие безмолвные рыбы, неспешно скользили у самого дна опустелой Атлантиды.
Новый год!.. жалко, конечно, с утра на дежурство… Но как хорошо вчера посидели!..
Он нахохлился. Двигатель гудел, гнал по салону тепло. Глаза слипались, мысли путались… вот и задремал, поймав клок мимолетного радужного видения; встрепенулся, посмотрел в окно — далеко еще ехать… и снова уронил голову…
* * *
Они с Лизкой пришли совсем рано — еще и пяти не было. Лизка сомневалась — дескать, может, кто спать залег перед бессонной ночью, а тут они со своими авоськами. Но Артем растолковал: четверг — день рабочий, Кире не до сна — она еще из больницы не вернулась, Гера с Лешкой если и спали, то раньше, а дел невпроворот, едва успеть до полночи раскинуть скатерть-самобранку.
Так оно и оказалось: Гера с Лешкой ставили елку, и дело шло ни шатко ни валко, если не сказать хуже: ни крестовины не было (в ее поисках Бронников уже разгребал залежи нужных вещей на балконе, и в комнату валили клубы морозного пара и глухие чертыхания), ни игрушек. То есть одну коробку, с шарами, нашли на антресолях в коридоре, второй же, самой главной, с Дедом Морозом, мишурой и электрогирляндой, почему-то не оказалось.
Алексей сидел на диване, сиротски обняв медведя, и то и дело повторял, изумленно морща лоб и разводя руками:
— Куда все девается, не понимаю!..
Артем тут же показал ему приемчик насчет того, чтобы хулигану руку заламывать; и как только маленько растормошил ребенка, тут и крестовина нашлась за шкафом, и коробка с Дедом Морозом на вторых антресолях, про которые сгоряча забыли.
Короче говоря, дело пошло веселее, только Лешка слишком уж увлекся самообороной без оружия, и все заламывал лапу то безмолвному медведю, то рычащему от гнева и ужаса Портосу, — и это вместо того чтобы отцу игрушки подавать, а потому Бронников невсерьез сердился на него и покрикивал.
Между тем на кухне тоже еще конь не валялся.
Но когда звонко затрендел звонок, а вслед за тем ворвалась запыхавшаяся, румяная с мороза, с блестящими глазами, наэлектризованная грядущим новым счастьем Кира (в начале седьмого, что ли), то уж и картошку начистили, и селедка ждала, чтоб ее посыпали луком. Елка тоже крепко стояла, красуясь ало-золотой иглой, матовым сиянием канители, морганием лампочек и зеркальным блеском стеклянных шаров (один из лучших, шершавый от алмазной крошки, кокнули в процессе украшательства; но замели как следует, без халтуры: только в дальнем углу посверкивали два малозначительных осколка).
Понятное дело, что гаму, суеты и бестолковщины прибавилось. Тогда Кира властной рукой перевела жизнь на новые рельсы: Портоса пристыдила, что он, дурак, так оглушительно лает, Лизку рекрутировала, оставив при себе (та, довольная, повязав фартук, показала Артему язык), а всем прочим велела одеваться, наматывать шарфы, брать санки и топать на улицу; почему бы попутно не обревизовать окрестные магазины, поскольку тридцать первого вечером выкидывают, бывает, самые неожиданные вещи; да и вообще им тут делать нечего, только под ногами путаться.
Раздвинув напоследок и переместив к дивану стол (а уж совсем прощальным жестом взрезав жестянку с горошком), с шумом и лаем повалили на мороз…
Прошатались часа полтора. Сыпал тихий снег, машины, нетерпеливо елозившие в бурой каше на Красноармейской, подслеповато выхватывали из непроглядно-лиловой ряби чистые конусы его серебристого шелестения. Портосу повезло несказанно: Бронников зашел к Шегаеву — не взять ли, дескать, Тришку, чтоб ему самому попусту не таскаться; и теперь псы клубились в свежем снегу, рыча и огрызаясь. Дошли аж почти до самого Тимирязевского леса, разохотились и перли бы дальше — да уж время начинало тикать скорее, мало-помалу разгоняясь для боя курантов. Что касается покупок, то в Старозыковском Бронников совершенно неожиданно оторвал две банки сайры в масле и почти кило тамбовского окорока: тем более удивительная покупка, что и без очереди. Взяли бы, пожалуй и больше, но анализ финансовых возможностей (с учетом средств в карманах Артема) убедительно показывал, что всего на свете не укупишь…
Когда вернулись, на крахмальной скатерти стояли тарелки (разгонная закусочная поверх крейсерской под горячее), блестели приборы; оливье, свекла с чесноком и майонезом, промежуточная селедка под шубой, просто селедка с маслом и луком, а также тарелка сыра и колбасы; все это подкреплялось тремя овощными плошками — знаменитые Кирины баночные огурцы, ее же помидоры и квашеная капуста с Ленинградского рынка от давно знакомой Бронникову старухи, доброй деревенской рецептуры, не балованная.
Оказалось, что и вечно опаздывающий Юрец, вопреки ожиданиям, уже пришел, но занят на кухне: Вагнер, отчим его, прислал вместе с поздравлениями склянку каких-то выдающихся фиолетовых рядовок крепкого октябрьского посола, и теперь безрукий пасынок многословно руководил процессом выкладывания их в мисочку.
Занималась этим Лизка, несколько смущенная тем, что ее застали обряженной в Кирин халат; как только щелкнул замочек и Кира выпорхнула из ванной на высоких каблуках, в декольтированном фиолетовом платье с искрой и макияже, Лизка, без раздумий отвергнув предложение Юрца довести до конца начатое дело, тут же заперлась там сама.
— Вот женщины! — ворчал Юрец. — Ничего доделать толком не могут! Кира, ты можешь полить маслом?
— Еще чего, — холодно сказала Кира, заглядывая в кухню с пальцами на весу — сушила лак. — Я уже одета.
— Ну хорошо… а где масло?
— На окне.
Юрец взял бутылку, скривился, будто не крышечку ногтем поддевал, а чугунную станину ломом; крышечка держалась на честном слове, но все же ноготь сломался, а сама она бодро упрыгала под плиту.
— Господи, — сказала Кира. — Никак не могу понять, как ты телевизоры чинишь?
Юрец пососал палец, затем горестно рассмотрел.
— Может, йодом помазать?
— Сейчас шину наложим, — пообещала Кира. — Погоди, за гипсом только сбегаю.
Вздохнув, Юрец зачем-то поболтал бутылкой, разглядывая масло на просвет.
— А сколько надо?
Бронников подергал ручку ванной, разочарованно повернулся к ним.
— Когда ты наконец женишься? — поинтересовалась Кира. — Хоть бы маслом научился пользоваться…
— Я? — удивился Юрец.
— Юрец-то? — еще больше удивился Бронников. — Кто за него пойдет? Кира, ты не понимаешь. С Юрцом женщина жить не может. Это все равно что жить с дыроколом.
— Почему с дыроколом?!
— Ты не обижайся. Потому что в хозяйстве от тебя никакой пользы. Ну не с дыроколом, так с гербовой печатью… нет, печатью хоть орехи колоть. Сядешь на бедную женщину и ножки свесишь.
— Ладно тебе, перестань, — вступилась Кира. — Юрец, я тебя познакомлю.
— Опять?
— Ну а что тебе? Не понравится — не женись.
— Кто такая?
Кира пожала плечами.
— Новый врач у нас в отделении. Абдоминальный хирург. Вера Сергеевна.
— Симпатичная?
— Перестань, — снова встрял Бронников. — Какая разница? С лица не воду пить.
— Очень симпатичная, — подтвердила Кира. — И за границей работала.
Юрец вздохнул, зачем-то мешая в мисочке пальцем.
— Так сколько масла?
