— Есть, — продолжал Ван Остен, — что-то удивительное в созерцании собственной жены обнажённой рядом с другим мужчиной. Насколько мне известно, в некоторых религиях существует представление о том, что живой человек может покинуть своё бренное тело. И в тот момент я понял, что они имели в виду. Слышишь, Маргрете, в тот миг мне захотелось покинуть своё тело.
Женщина хотела что-то сказать, но он остановил её движением руки.
— Со временем вы, господин Тофт, — сказал он, — поймёте, что у большинства женщин развивается пышное красноречие, которое призвано извинять и объяснять их злоупотребление доверием. Моя супруга, которая на протяжении тридцатипятилетней театральной карьеры систематически тренировалась во лжи, могла бы найти оправдание для грехопадения. Для нас, мужчин, действие имеет значение. Не вы ли это говорили, господин Тофт?
Ясон сделал ещё шаг назад, волоча перед собой свой стул.
— Потребность действовать, — продолжал Ван Остен, — появилась, естественно, в тот момент и у меня. Я принёс свои шпаги. Хранившиеся со студенческих времён в Галле. Дело в том, господин Тофт, что даже в нашем столетии в немецких университетах были приняты дуэли.
Ван Остен взял со стола две серебряные вилки.
— И я протягиваю, — сказал он, — молодому человеку шпагу. — Он протянул Ясону вилку. — Но он не умеет её держать, — Ясон выронил вилку. — Тогда я начинаю настаивать, — продолжил Ван Остен. Он приставил кончик вилки к горлу Ясона. — Тогда я говорю Маргрете, что, если она хочет, чтобы этот сверчок и дальше продолжал жить и стрекотать летними ночами, то она должна попросить за него. Правда, великодушное предложение, господин Тофт? Но она продолжает молчать, и тогда я понимаю, что она, по крайней мере, не любит его. И я решаю позволить ему убежать.
Он убрал вилку и отошёл в сторону, и Ясон проковылял мимо него вдоль стола, сбив по пути подсвечник.
— В тот миг, когда за ним закрылась дверь, — продолжал за спиной Ясона Ван Остен, — моя супруга нашла очень точные слова. Ты помнишь, что ты сказала, Маргрете?
Женщина смотрела на него, всем своим видом показывая, что и не собирается отвечать.
— Она сказала, — продолжал он нерешительно: — «Мне не с кем было лечь». Да. «Мне не с кем было лечь». — Он покачал головой. — И тогда я решил, что он всё-таки должен умереть.
Он сделал быстрое движение в сторону Ясона, кольнув его в живот вилкой. Ясон вскрикнул от испуга и повалился на пол. Ван Остен с интересом разглядывал его.
— Вот как раз так он и упал, — произнёс он. — И знаете, куда я попал? В правое лёгкое. У нас в Галле говорили, что когда ты проделываешь дырку в лёгком, можно услышать, как душа покидает тело.
Ясон стал прислушиваться, и ему действительно показалось, что он слышит какой-то посторонний звук, и он было решил, что ранен, пока до него не дошло, что это стучат его зубы.
— Я знаю, — сказал Ван Остен, глядя на него сверху вниз, — что вы, как объективный регистратор — кажется, так вы себя назвали, — сейчас думаете. Вы думаете о том, что же мы сделали с телом. Прекрасный вопрос. Но видите ли, никакого тела не было, потому что молодой человек остался в живых. Его вылечили. Но с тех пор он больше никогда не появлялся в этом доме. И возможно, это связано с тем, что ему пришлось дальше жить только с одним лёгким. Если у тебя только одно лёгкое, надо себя беречь.
Ясон с трудом встал на ноги и опустился на стул, и как только в его бокал налили вина, он послушно выпил. Когда он поднял глаза, портьеры на выходящих на площадь окнах оказались задёрнутыми. Стоя на своём месте у стены, индиец бесстрастно смотрел прямо перед собой, и Ясон в этот момент вдруг ясно осознал, что помощи ждать неоткуда.
Тут Маргрете положила перед ним его бумаги и дала в руки ручку.
— Вам нужно продолжение, — сказала она. — Чтобы ваше представление о всех событиях не осталось таким же неполным, как изложение моего мужа. Видите ли, после всего этого он больше не спал со мной. Вы пишете, господин Тофт? После того случая он ни разу не спал у меня.
— Дети… — пробормотал Ясон, но женщина его не слушала, казалось, что горечь полностью уничтожила её самообладание.
— Вы, в вашей семье, Георг, — произнесла она, — всегда держались на расстоянии от жизни, разве не так? Ты понюхал немного этого, попробовал того, но когда дошло до дела, когда надо было жить и страдать, то ты на самом деле оказался ни на что не способен, так ведь, мой дорогой, ты тут же забрался под крылышко своей мамочки и твоей семьи.
— Не смей, — воскликнул Ван Остен, — упоминать мою мать!
— Господин Тофт, — продолжала Маргрете, медленно и взвешенно, — знаете ли вы, что является самым поразительным качеством семейства Ван Остенов? Это колоссальная способность к воздержанию. К воздержанию от жизни. И самая большая воздержанность из всех — от прощения. И ты ею обладаешь, дорогой Георг. Ты можешь вечно ненавидеть, ты впустил ледышку к себе в грудь, и она пронизывает тебя холодом. И с этой вечной мерзлотой в сердце ты согреваешься только в своей семейке, только при мысли о ваностеновском сраном…
— Но ведь у вас дети! — сделал попытку Ясон.
— Ах да, дети, — заметила актриса. — Вас это удивляет? Но ведь вы же не можете представить себе, господин Тофт, что такая женщина, как я, может жить без мужчин.
— Маргрете! — воскликнул Ван Остен предостерегающе.
Тут слёзы покатились по щекам женщины, но голос её звучал чётко и рассудительно.
— Если живёшь жизнью без любви, — продолжала она, — то приходится довольствоваться чувственностью. Вы ведь не думаете, что брак — это фильм «Дом священника в Нёддебо», так ведь, господин Тофт? Или же лживая пьеса Левина «Внутри стен»? Вы ведь не думали, что здесь Общество Девы Марии? Я нашла других мужчин, господин Тофт. И от них у меня были дети.
Она умолкла. Затем издала звук, похожий на рычание, тихое и измученное. Наконец она посмотрела на своего мужа.
— Я больше не могу плакать, — сказала она. — Слышишь, Георг, я вся пересохла. Ты знаешь, как чувствует себя женщина, которая вся пересохла?
— Господин Тофт, — продолжала она, — напишите, что каждый ребёнок был рождён ради него.
Она указала на мужа, дрожащей от волнения рукой.
— Слышишь, Георг? Каждый ребёнок был криком, обращённым к тебе, в надежде, что ты услышишь меня. Но ты глух. И слеп.
Она подошла к мужу вплотную, и голос её упал до шёпота.
— Ты ведь, Георг, — на самом деле не мужчина, так, Георг, даже и не человек? Ты, собственно говоря, лишь продолжение рода твоей мамочки.
И тут Ван Остен ударил её. Удар отбросил её на пол, и он медленно шагнул к ней.
— Нехорошо, — сказал он, — с твоей стороны, Маргрете, заставлять меня мыть тебе рот с мылом на глазах нашего молодого друга. Но ты маленькая грязная шлюха, и поэтому ты прекрасно знаешь, что тебе не следует даже произносить имя моей матери.
Лёжа на полу, Маргрете подняла голову и начала смеяться, она смеялась всё громче и громче, потом её голос сломался и смех превратился в хихиканье.
— Послушай, ты, — обратилась она к Ясону, — ты понял про великое одиночество? Тебе надо написать об этом. Тебе надо написать, что Георг ван Остен — самый одинокий человек в этом мире. Даже его дети не хотят иметь с ним дела. Сколько лет прошло с тех пор, как хотя бы кто-нибудь из детей захотел тебя увидеть?
Ван Остен то сжимал, то разжимал кулаки.
— Ты отняла их у меня, — заявил он, облизывая губы. — Да я и не просил никогда, не искал никогда себе ничьего общества. Моя жизнь — это предприятие. В этом моё бессмертие. В нём и в детях. Пусть даже они и знать меня не хотят.
— И даже тут ты ошибаешься, — сказала Маргрете. — Ты сам прекрасно это знаешь. Ты ведь не думаешь, милый Георг, что можешь считать себя отцом хотя бы одного из них. Чтобы стать отцом, надо постараться. Ты хорошо это знаешь, тут надо было присутствовать. Тут надо проснуться и взять на себя ответственность, Георг. Ты всегда это знал.
Ван Остен пошатнулся.
— Моё предприятие, — произнёс он, — предприятие и репутация.
Маргрете поднялась на ноги и, произнося свои слова, теснила его к столу. — Опять не получается, — прошептала она. — Когда всё это выйдет наружу, милый мой, то у тебя будет такая репутация, о которой ты даже и понятия не имел, которая может разрушить и не такое предприятие, как твоё.
— Это никогда не выйдет наружу, — заявил Ван Остен. Он показал на Ясона. — Он ведь с Хеленой. Он никогда…
— Да, — сказала Маргрете, и теперь она остановилась, выпрямилась и глубоко вздохнула перед решающим ударом. — Да, — снова повторила она, — это жалкое ничтожество никогда не напишет обо всём этом. И даже если бы он это сделал, ему бы не поверили. Но знаешь, кому поверят, Георг? Мне поверят. Маргрете ван Остен поверят.
— Тебе? — пробормотал Ван Остен.
