— Мама… — выразительно сказал Эзра.
— И поэтому, — быстро продолжала она, — в конце концов мы все-таки повидаемся с ним. Он сам явится сюда. Люк, скажи правду. Он… не изуродован? Я имею в виду лицо. На лице нет уродливых шрамов?
— Только ссадины, — сказал Люк. — А от них следов не остается. Уже почти все зажило.
Он с удивлением подумал, что и сам до сих пор не отрешился от образа изувеченного отца, хотя ссадины давно побледнели, отеки опали, волосы на голове, там, где была рана, отросли.
— Он всегда был такой красивый, — сказала Перл. — Всегда.
Эзра накрывал на стол — расставлял тарелки, раскладывал вилки, ножи. На плите шипела кастрюля. Люк уселся на кухонную табуретку и прислонился к батарее. Трубы и жесткие ребра батареи пробудили в нем воспоминания о старомодном уюте — например, о церкви, где он побывал с одним мальчиком из детского сада, или о классной комнате в школе, где его, второклассника, застигла во время завтрака снежная буря и он представил себе, что метель разбушуется и все дети на много дней будут отрезаны от внешнего мира и будут пить из чашек горячий суп, который им принесут из школьной столовой.
После ужина Перл села смотреть телевизор, а Эзра отправился в ресторан — проверить, как там дела. В гостиной стало совсем темно — Перл не зажигала света, — только голубым пятном мерцал телевизионный экран. Окна, выходящие на улицу, были открыты, и снаружи доносились разные звуки — кричали дети, занятые шумной игрой, звенел колокольчик мороженщика, какая-то женщина звала домой детишек. Часов в девять, когда сумерки наконец уступили место ночи и душный воздух немного остыл, Люк услыхал знакомый рокот подъехавшего к тротуару «мерседеса». Мальчик насторожился. Перл явно не поняла, что там за шум, и продолжала спокойно смотреть телевизор.
— Кто это, милый? — Она напряженно вглядывалась в экран, реплика ее относилась к какому-то актеру.
На лестнице раздались шаги.
— Что? — спросила Перл. — Уже? — Она попыталась встать, но замешкалась, потому что не сразу нащупала подлокотники, потом наконец поднялась с кресла, открыла входную дверь и спросила: — Коди?
Он стоял в дверях. Высоченный, гораздо выше, чем думал Люк. Гипс на его руке и ноге белел в темноте.
— Здравствуй, мама.
— Ах, Коди, дай я на тебя посмотрю! И Рут здесь? Здравствуй, милая. Коди, у тебя все в порядке? Я не вижу твоего лица. Тебе действительно лучше?
— Все нормально. — Коди поцеловал ее в щеку и проковылял в дом.
— Привет, папа, — сказал Люк, неуклюже поднимаясь со стула.
— Хотел бы я знать, что это ты надумал, — сказал Коди.
— Не знаю…
— Не знаешь! И это все, что ты можешь сказать? Ты до смерти напугал нас. Мама чуть с ума не сошла.
— Мы так волновались, сынок! — воскликнула Рут, притянула Люка к себе и поцеловала. Колючие оборки синтетического платья, которое она надевала по особым случаям, примялись на его груди. Он уловил исходивший от нее запах травы, такой родной и близкий, хотя раньше он его как-то не замечал. — Мы чуть с ума не сошли, — сказала Рут, обращаясь к Перл. — Ей-богу, я состарилась на сто лет. Мне казалось, что, если я еще раз выгляну в окно, на улицу, я просто свихнусь — тот же поворот на дороге, тот же безлюдный тротуар. Вы даже представить себе не можете.
— Могу, — возразила Перл, — еще как могу.
Она ощупью искала выключатель настольной лампы. Шелковый абажур шуршал и покачивался. В дверях появился Эзра.
— Коди? Это ты? — Он быстро вошел в комнату, и первой на его пути оказалась Рут. Он едва не сшиб ее — схватил за руку и быстро поздоровался. — Рад видеть тебя, Рут.
Тем временем Коди нащупал выключатель и включил свет. Простое совпадение — он только помог матери, — но Люку почудилось, будто отец включил лампу нарочно, чтобы как следует рассмотреть их, Рут и Эзру, лицом к лицу. Эзра заморгал от яркого света, потом, точно медведь, обнял Коди. Тот не сопротивлялся.
— Как рука? Как нога? — спрашивал Эзра. — Ты что, без костылей?
Коди по-прежнему не отрывал глаз от Рут и Эзры.
— Говорит, что не может пользоваться ими, — сказала Рут, — когда в гипсе левая рука и правая нога… — Она одернула Люкову майку, хотя в этом не было никакой необходимости, затем отвела волосы с его лба и рассеянно продолжала: — А сейчас, когда ему наложили гипс со скобкой… Ох, Люк, мальчик мой, что ж ты не подумал, как мы будем без тебя?
Коди отвернулся и сел в кресло.
— Может, чаю со льдом? — спросила Перл.
— Нет, спасибо, — поблагодарил Коди.
— А кофе? Как насчет кофе?
— Да нет, ничего не надо, — проворчал Коди.
Люк думал, что Перл обидится, но она взглянула на Коди со странно умиротворенной улыбкой и сказала:
— Ты вечно брюзжал, когда плохо себя чувствовал.
В самом деле, странный это был визит! Нарочито сдержанный, без всяких событий, даже нудный. Люк поначалу сидел неестественно выпрямившись, но постепенно успокоился и стал смотреть по телевизору концерт. Взрослые вполголоса обсуждали денежные дела. Коди говорил, что Перл надо сменить котел в подвале, он, пол, заплатит. Перл сказала, что у нее есть кой-какие свои сбережения, но Коди настаивал, будто покупка котла доставляла ему удовольствие, дарила ощущение победы. Ах эти деньги, деньги, деньги! Словно нет более интересных тем для разговора.
Люк нажал какой-то рычаг и неожиданно вместе со спинкой кресла откинулся назад, а его ноги, наоборот, поднялись на чем-то вроде подставки. Перл теперь расспрашивала, куда они двинутся из Питерсберга. Коди сказал, что пока не знает, они со Слоуном надеются заключить контракт с косметической фирмой в… Слушая рассудительный голос отца, Люк чувствовал себя обманутым, преданным. Сколько лет ему внушали ужасные вещи: дескать, в семье и злобы хоть отбавляй, и ожесточенности! А Перл и Коди мирно беседуют, как нормальные взрослые люди. Обсуждают, где лучше жить — на Севере или на Юге. Потом разгорелся какой-то нудный, бестолковый спор, пока не выяснилось, что Перл считает Балтимор северным городом, а Коди — южным. Перл спросила, не окажется ли новый завод таким же опасным, как предыдущий.
— Любое место опасно, если им управляют идиоты, — ответил Коди.
— Коди, я так тревожусь, — сказала Перл. — Знаешь, что со мной было! Мой старший сын, мой первенец, находится между жизнью и смертью, а мне нельзя навестить его.
— «Между жизнью и смертью»! Ты же видишь, я на ногах.
— На ногах, но раненый. — Она всплеснула руками. — Вот ведь насмешка! Я всегда думала, что беды и несчастья — удел низших слоев. Читала, конечно, всякие печальные истории в газетах: женщину вышвырнули из дома, а ведь она из сил выбивалась, воспитывая семерых детей своей дочери, которую застрелили в баре, притом один из детей — слабоумный, а другого надо было несколько раз в неделю возить городским автобусом, с двумя пересадками, на искусственную почку… Жалко, конечно, таких людей, но вдобавок они меня раздражают — ну, не знаю, мне кажется, они сами во всем виноваты. Хочется сказать им: есть же какой-то предел, в конце концов, невезение — это лишь малая часть жизни. И вот пожалуйста! У меня ослабло зрение, старшин сын перенес тяжелую травму, а его сын по неведомой нам причине только что сбежал из дому; и дочь свою я не видела бог знает сколько недель, потому что она все время по рукам и ногам связана собственной дочерью, у которой… как называется ее болезнь? Анор эксия, что ли.
— А кстати, как дела у Бекки? — спросил Коди, и Люку представилось, что отец сунул руку в клубок безнадежно запутанных веревок и тянет за единственный короткий конец, который не спутан с другими.
— Да бог ее знает, — пожала плечами Перл.
Рут массировала лоб, как всегда после тяжелого дня. Эзра смеялся чему-то на телеэкране. Коди, наблюдавший за ними, глубоко вздохнул и повернулся к матери.
— Нам пора.
Перл выпрямилась.
— Уже? — спросила она. — Уезжаете?
— Нам долго ехать.
— Именно поэтому вам лучше остаться! — воскликнула она. — Отдохнете за ночь, а утром с новыми силами в дорогу.
— Это невозможно, — сказал Коди.
— Почему?
— Нам надо… гм… накормить собаку.
— А я и не знала, что у вас собака.
— Доберман.
— Но они же такие злые!
— Потому и надо поскорее накормить его, — сказал Коди. — Мы не хотим, чтобы он перекусал соседей.
Он протянул руку сыну — тот слез с кресла, чтобы помочь отцу стать на ноги. И когда пальцы Коди стиснули его пальцы, Люку в этом тайном рукопожатии почудилась необычная сила, намек на шутку, которую они сыграли с Перл. На лице его появилось нарочито бесстрастное выражение.
— Послушайте, — сказал Эзра, — ведь скоро День благодарения.
Все уставились на него.
— Вы приедете к нам на День благодарения? Устроили бы в ресторане семейный обед.
