– По инициативе пузанчика, ужасной историей занимался самый гуманный суд в мире – Военный трибунал. Я был уволен из армии и отсидел три года. Добрые царские времена, когда офицер мог защищать честь мундира прямо на месте ударом шашки или выстрелом из револьвера (личное оружие), не взирая на гражданские доблести любого шпака, прошли безвозвратно. Но мой случай – свидетельство того, что "наш бронепоезд стоит на запасном пути"!
– От того армия и государство, в целом, только потеряли. – добавил Сергеев. Бесспорно есть люди в любой нации, кому Богом предписаны особые действия. И он тоже, как и Магазанник, перешел на Тору: "И мечом твоим ты будешь жить, и брату своему будешь служить; но когда вознегодуешь, то свергнешь иго его ты со своей шеи" (Бырэйшит 27-28: 40).
3.2
Именно после этой вступительной части разговора друзья крепко выпили и Сергеев разродился пространной беседой об Александре Македонском и его тезке Александре I. Ему хотелось, во-первых, несколько отвлечь Магазанника от печальных воспоминаний; во-вторых, подвести под услышанное историческую базу и тем самым приподнять над серой действительностью образ друга-героя; в-третьих, он сам нуждался в эмоциональной подпитке и образы страдающих жен и опустошенных мужей его релаксировали и приятно тревожили; в-четвертых, от выпитого у него просто всегда открывалась чрезмерная болтливость.
Причем, фантазия его уплывала из океана науки и прибивалась к заболоченным берегам художественно-исторических помыслов. Сергеев тогда становился задумчивым, отрешенным и романтичным. В нем просыпалось к тому же бескрайнее мальчишество, свойство, способное увлекать, как серьезных, так и от природы легкомысленных женщин. Они заражались любвеобильностью и совершали житейские глупости, в которых с великим мастерством им ассистировал опытный эскулап, всегда готовый принять роды, но не воспитывать потомство.
Слушатели уверяли, что его голубые глаза превращались в бескрайнюю океанскую синь, которая манила людей и звала в зазеркалье, в кладовые таинств и загадочных, глубоких тайн! Благородный берилл имеет множество цветов и оттенков. Потому окружающим кажется, что с таким человеком не соскучишься.
Что-то оккультное, проще говоря, мистическое, просыпалось в нем. Такое свойство шло, скорее всего, от бабки по отцу, но что-то пришло и от матери. Именно от своих голубоглазых предков он набрался свойств аквамарина небесно-голубого оттенка. Здесь бесились пираты-мореплаватели, – бесшабашные, неугомонные, дерзкие и язвительные.
В короткой детской жизни Сергеев успел впитать по другой генетической линии и нефритовый отблеск памяти своих предков. В их сложных биографиях – участников ответственных исторических событий, – чувствовался зов предков, тянувшийся через многие поколения скандинавских пришельцев на русскую землю.
Но родина нефрита Китай – одна из самых древних цивилизаций. Ее мудрецы и определили свойства души человека, обозначенной символом драгоценного минерала: мягкий блеск камня соответствует мягкосердечию; прочность напоминает об умеренности и справедливости; мелодичный звук сравним со значением науки; негибкость и неизменяемость говорят о мужестве; внутреннее состояние, не поддающееся подделке, является эмблемой чистоты.
Отголоски воинских криков, бандитских набегов тех, кто поджимал Русь с Севера, от Скандинавии, стараясь подстроить ее под свой хищный интерес.
А предки Аркадия, сорок лет скитавшиеся по пустыням, уходя от преследования египтян, тоже набирались воинской доблести и заряда хищничества.
Камень-символ Аркадия, скорее всего, был жадеит – это культовый минерал, ценившийся у ацтеков дороже золота, из него делали прекрасное оружие. В Китае камень был известен под названием "Ю" и символизировал благородство, красоту, чистоту, дружеские чувства. Несмотря на различие составов, жадеит объединяли с нефритом, воспринимая их, как двоюродных братьев: в том и состоял секрет привязанности Магазанника и Сергеева.
В этом смысле оба друга были равны и чувствовали свое единение почти генетическое. Во всяком случае, не было между ними недопонимания, – мотивы поступков, психологические установки, стремления были ясны, как все очевидное, давно отфильтрованное через систему общих проб и ошибок.
– Сан, может быть я вторгаюсь в запретное, – осторожно начал излагать свои сомнения Аркаша, – но сдается мне, что на душе у тебя лежит тяжелый камень. Что-то тебя гнетет, ты и сидишь-то как-то сгорбившись, – такого ранее за тобой не замечалось.
– Ты, как всегда, проницателен, Аркаша. – какое-то время помолчав, отвечал Сергеев. – Да, лежит у меня камень на душе и сковырнуть его пока нет возможности. Но не хотелось бы омрачать радость нашей неожиданной встречи горестными рассказами, тем более, что я многое и сам пока до конца не осознал. Ведь эта встреча с тобой для меня, как твое второе рождение: ты был потерян мною почти безвозвратно, – не давал о себе знать ни словом ни действием, – а теперь нашелся!
– Давай лучше, Аркаша, просто и тихо выпьем за упокой души одной особы, когда-то мне очень дорогой и близкой, но погибшей нежданно и негаданно при весьма странных обстоятельствах.
Аркадий насторожился:
– Старик, ты не темни и не рефлексируй, выкладывай конкретнее, что и к чему? Вместе всегда разбираться проще. Иначе у меня может сложиться впечатление, что ты некачественно относишься к другу.
Аркадий почти процитировал любимого всеми военными Богомолова – "Момент истины". – А что касается моей былой скрытности, то тому есть простые объяснения: придет время – мы и их с тобой обсудим.
Сергеев, естественно, не стал ломаться, как пятикопеечный пряник. Ему и самому хотелось излить душу, а уровень опьянения как раз тому способствовал. Он рассказал вкратце историю событий последних месяцев: трагическую смерть бывшей жены, надвигающуюся вторую смерть, но теперь уже другого сокровенного друга.
Магазанника почему-то особенно заинтересовала версия о нападении на Валентину наркоманов. Он уточнил район города, еще некоторые специальные подробности, свидетельствующие о том, что ему, бесспорно, подвластны каким-то особые навыки анализа деталей подобных преступлений.
Аркадий, явно, имел более развитые, профессиональные, представления о методах сыска. О болезне и жизненных перспективах Чистякова он лишь посокрушался, скорее всего, чисто формально, процитировав из Библии сакраментальное: "Все мне позволительно, но не все полезно" (1-е Коринфянам 10: 23). Видимо, на сей счет у него были свои, особые, взгляды, далекие от медицины и современных представлений о сексуальной революции.
Незаметно, продолжая прикладываться к штофу, соскользнули с темы о смертях на иное. Неожиданно всплыла фамилия еще одного друга-бродяги, сгинувшего с жизненного горизонта Сергеева, что озадачивало и волновало его.
– Аркаша, что знаешь ты о Сашке Богословском – отъявленном футболисте, хоккеисте и, вообще, бесшабашном бродяге? Прошла молва, что он "подсел" из-за увлечения кино: вздумалось, архаровцу, снять собственный короткометражный фильм. Ты же знаешь, что, сбежав из питонии на последнем курсе, он подвязался на московском телевидении шабашить каким-то ударником в искусстве?
На этот вопрос Сергеева задумчивый Аркадий отвечал не сразу. Пауза явно затянулась, он принялся разливать коньяк по рюмкам, потом выпили, снова тут же быстро налили и снова выпили. Только тогда Аркадий начал формулировать:
– Официально Шурик за свои шалости получил три года легкого режима. Он спокойно мог уклониться от этой почетной миссии, но скрыл все события от родственников. – Помнишь? у него осталась неродная бабушка, а дед – профессор ( из "бывших"), директор НИИ Цветметзолото к тому времени умер (родители же его погибли еще вовремя войны).
– Но и влияния его дяди – заслуженного адмирала тоже хватило бы на смягчение приговора, тем более, что злого умысла в действиях Александра не было, – глупость одна. После отсидки Сашка вернулся домой, восстановился на телевидении, пробовал писать рассказы, но в литературе необходимо крепко вкалывать, ему это не всегда удавалось.
– Что было с ним потом, где он сейчас? – нетерпеливо спрашивал Сергеев.
– Следы его я потерял. Могут быть два варианта: первый – благоприятный, второй – отвратительный.
– Что означают сии варианты, подробнее? – начал заводиться Сергеев.
Но Магазанник был непреклонно-сдерженным (что-то сдерживало его от свободных откровений – этого нельзя было не почувствовать):
– Помнишь, в колледже однажды Александру пришла загадочная посылка – международная, из Австралии? У него, оказывается, жил там весьма богатый родственник, не имевший собственных детей. Он был крупным скотоводом, владельцем "золотого" шерстяного бизнеса. Когда в колледж, на самоподготовку, гордый Александр притащил посылку с Главпочтамта, то все огольцы раскатали губу, – ящик был огромного размера и все ждали заморской витаминной подпитки, – на халяву и уксус сладкий, а тут Австралия! Но Летучий Голландец, прибывший из далекой Австралии, растворился, как растворяются и все мифы.
