— Попытка удалась, голубушка. Теперь все думают, что даже женщина Рэмси Эктона считает, будто он выдохся. Ты меня унизила.
— Я тебя не унижала! — Ирина спрашивала себя: что же будет, если людей, которые воспринимают мнимые обиды с такой чувствительностью, оскорбить по-настоящему? Впрочем, повышенная чувствительность была удачной тактикой. Бурная реакция на самую безобидную фразу заставит ее дважды подумать, прежде чем высказаться критично в его адрес.
— Твоя проблема в том, что ты считаешь это поражением, — продолжал Рэмси. — Я проиграл. Заметь, единственный турнир, который я проиграл. Но ты должна понять, игра — это азарт и шоу. Выходя к столу, я не хочу, чтобы обо мне думали: «А, Рэмси, старик, с ним будет легко справиться». Я хочу, чтобы они штаны теряли от страха. Я хочу, чтобы они помнили: я становился победителем почти всех существующих рейтинговых турниров. Если я смогу запугать противника, победа мне обеспечена. Потом они говорят с моей птичкой, а она начинает придумывать оправдания — словно я в них нуждаюсь, — и все, я потерял преимущество. Понимаю, не нарочно, но сегодня ты разрушила очень многое, что для меня важно.
— Я стремилась поддержать разговор, быть общительной, — пробормотала Ирина. — Я совсем не знаю этих людей. И о снукере знаю совсем мало. Мне хотелось вписаться в их круг, хотелось, чтобы ты мной гордился. Я никогда не думала, что тебе будет за меня стыдно.
— Я не сказал, что мне за тебя стыдно. Я сказал, ты многое разрушила.
Классическая схема. Он будет идти на шаг впереди и давить на нее все сильнее, как сказали бы британцы — переборщить с яйцами для пудинга. Американцы выразились бы грубее — поучить новобранца.
— Прости меня, — произнесла Ирина. — Хотя я не совсем понимаю, за что извиняюсь.
— Хреновое получается извинение.
Рэмси так и остался стоять в стороне от нее рядом с кроватью. Это уже стало традицией — либо между ними нет зазора толщиной в лист бумаги, либо они отстраняются на расстояние в несколько световых лет. Промежуточного состояния быть не может. С Лоренсом всегда было именно «промежуточное», поэтому ей было сложно адаптироваться к новым условиям. Она вспомнила детскую игру, популярную в 60-х, когда ты протягиваешь руки на ладони партнера и отдергиваешь при каждой попытке поймать их, слепо веря, что это ему не удастся. Рэмси был рядом, он не позволит ей отскочить и на полдюйма — или развернется и столкнет ее на пол.
— Что мне сказать этим людям? — растерянно спросила Ирина. — Я скажу все, что скажешь.
— Что я в отличной форме, что ты никогда не видела, чтобы я так классно играл.
— Похоже на слова, которые Джек включит в пресс-релиз.
— Это правда. И еще скажи, что у меня действительно огромный член.
Ирина подняла глаза. Рэмси улыбался. Его член вовсе не был огромным.
Один прицельный выпад с расстояния шести футов, и противостояние закончено. Она испытала облегчение сродни тому, которое испытывает поставленный в угол ребенок, получив разрешение вернуться к игре. Как и в неписаном этикете разговоров по телефону, прервать общение дозволено лишь тому, кто его начал, так закончить начатое Рэмси может только Рэмси. Сама Ирина никогда ничего не начинала, поэтому подчинялась воле Рэмси — оставить ли ее за воротами сада или по великой милости простить и пустить обратно.
Приближались две недели долгожданного отпуска перед Рождеством после Бингена-на-Рейне, и Рэмси упросил ее провести эти дни в Корнуолле — хотя на самом деле единственное, чего Ирине хотелось избежать, — так это отпуска.
В их первый день на скалистом и пустынном юго-западном побережье Рэмси, ничего не объясняя, подвел ее к взятой им напрокат машине и повез — будто похитил — в Пензанс. Машина остановилась у неказистого маленького здания муниципалитета. Ирина отдаленно помнила, что подписывала в ноябре около трех часов утра какие-то бумаги, но сейчас, только прочитав вывеску на здании, разгадала планы Рэмси.
— Но я ужасно выгляжу!
Он, как всегда, заверил ее, что она прекрасна.
— Я же не купила тебе кольцо!
Рэмси нахмурился и, похлопав себя по карманам, выудил на свет, словно из груды мусора, маленькое железное колечко.
— Кажется, это хомут для шланга, — объяснил он.
— Рэмси, я не могу выйти за тебя замуж с кольцом, найденным на улице!
— Милая, ты можешь выйди за меня замуж, даже если вместо этой железки будет кусок бумажки или резинка. Смотри, — он надел его на палец, — отлично подходит. Клянусь, я никогда его не сниму.
Обстановка внутри раздражала официальностью. Вероятно, служащие надеялись закончить день пораньше и отправиться за подарками к Рождеству; к явному недовольству Рэмси, полная женщина с плохими зубами не поняла, кто осчастливил их своим визитом. Они заполнили анкеты, и вся процедура заняла не более десяти минут. Рэмси заверял ее, что купил кольцо, клялся, что оно не дорогое; скорее всего, лгал.
Ирина никогда не мечтала о платье из белого тюля и трехъярусном торте, но эта «свадьба» была без излишеств даже по самым скромным стандартам. Впрочем, возможно, это была та самая середина — торт был, но не особенный, платье тоже, но не сшитое специально по случаю. Кроме того, она не видела разницы между торжеством для пятисот самых близких друзей за двадцать тысяч фунтов и церемонией, проведенной в дождливую погоду с железным кольцом для жениха. В такой день следует думать о дальнейшей жизни, а не текущем моменте. Рэмси не стремился жениться, он стремился стать женатым мужчиной, а это, в сущности, лучший комплимент.
Ирина вышла из здания в оцепенении. Они с Рэмси поженились, прожив вместе всего два месяца.
После посещения с «мужем» — ей потребуется время, чтобы привыкнуть к новому слову, — «Регал Уэлш оупен» в Ньюпорте, затем турнира «Мастерс» в Уэмбли и «Регал Скотиш оупен» в Абердине было бы благоразумнее отказаться от поездок по всему свету и заняться собственной жизнью и работой. Но он так ее умолял. Она была тронута его пылкими проявлениями благодарности за то, что впервые в жизни он не чувствует себя одиноким. Коллеги одновременно являлись и соперниками, что исключало возможность возникновения искренней дружбы. Между Рэмси и Ириной установилась прочная связь — принимавшая различное положение, как выключатель света, — и она боялась, что двухнедельные разлуки нарушат существующую идиллию. Кроме того, она никогда не была в Китае.
Со стороны Ирина производила впечатление пустышки, пожелавшей постоянно быть при муже; на самом деле ею двигали эгоизм и неудовлетворяемая жадность законченного наркомана. Она принимала дозу наркотика под названием Рэмси Эктон дважды в день, и перспектива «завязать» на все дни турнира казалась невероятной.
Однако, как всякий наркоман, она стала замечать, что, когда Рэмси нет рядом, особенно во второй половине дня — он изредка отрывался от нее и занимался оттачиванием мастерства, — голову начинал заполнять вязкий туман. Оставшись в одиночестве, она уже не понимала, что ей делать и кто она такая.
По этой причине она отказалась взять фамилию Рэмси, поскольку, став Ириной Эктон, еще дальше продвинулась бы на пути потери себя, в чем и так достаточно преуспела. Вместо книг она все чаще пролистывала журналы, порой наливала себе бокал вина из бутылки в мини-баре в не самое подходящее время и ждала Рэмси с нетерпением, присущим свободному художнику, привыкшему работать по многу часов в день. Ощущать себя искусной собеседницей в обсуждении всего, что касается снукера, — осмотрительной в своих высказываниях, чтобы не получить по шее позже в гостинице, — было чрезвычайно приятно, хотя на самом деле вызывало беспокойство. Новые оценки были привиты ей искусственно. Она училась рассуждать живо и обстоятельно даже о том, что мало ее волновало. Снукер интересовал, поскольку интересовал Рэмси, переходный период же давался с трудом. Рэмси был настолько щедр, что принял ее в свой мир, но принятие могло трансформироваться в окклюзию. Порой она ощущала, что погруженность в обволакивающую атмосферу снукера всего лишь иллюзия, под которой крылось ощущение, что ее колонизировали, кооптировали, использовали. Ирина Макгевен, новая супруга легенды снукера Рэмси Эктона, стала важной особой. Ирина Макговерн, иллюстратор, добившийся весьма скромного успеха, имя которой теперь писали с ошибкой в колонках светских сплетен, была в смертельной опасности.
Вернувшись с Лоренсом из Борнмута, Ирина не могла отделаться от навязчивого вопроса, что зрел в ее голове долгое время, и оттого, что она не решалась его задать, желание тяготило все больше. В первую ночь дома, когда они вместе улеглись в постель, Ирина не смогла насладиться возвращением в родную нору, выстланную гусиным пухом, равно как и неизбежным сексом. Причина крылась в том, что она постоянно думала о том, что сейчас задаст этот вопрос, не находила в себе силы и принималась ругать себя за трусость, и так продолжалось до того момента, когда пришло время спать. Для нее оставалось загадкой, почему Борнмут заставил вспыхнуть угасшее любопытство и почему это так ее пугало.
