Наконец стыд за собственную робость поборол страх сформулировать вопрос. Приближался четвертый вечер, и Ирина приняла решение до того, как они выключат свет, задать партнеру давно тревоживший ее вопрос. Она так яростно предалась умственной подготовительной работе, что сожгла чеснок для блюда из баклажан, предназначавшегося на ужин. Она не обратила внимания на матч третьего раунда Гран-при, которым увлекся Лоренс после ужина. В любом случае Рэмси в нем уже не участвовал.
Волосы. Термостат. Зубная нить — как обратный отсчет. Лоренс лег в кровать и потянулся за книгой. Ирина прильнула к нему, отметив, как часто бьется сердце, — это просто смешно.
— Лоренс, — произнесла она слишком грустным голосом; ей хотелось, чтобы все походило на обычный, ничем не примечательный разговор двоих людей. — Знаешь, мне вдруг стало интересно, о чем ты думаешь, когда мы занимаемся любовью?
Ошибка! Они никогда не употребляли слова «заниматься любовью», их Лоренс считал слащавыми.
Чуть вздрогнув, он повернул голову, дольше обычного устраиваясь на подушке.
— Ну, обычно о том, что делаю, а ты как думаешь?
Сердце провалилось в пустоту. Теперь Ирина поняла, чего боялась, — его лжи. Того, что, солгав, он уткнется в книгу, лишая ее возможности спросить еще раз. Она слишком поздно поняла, что рассчитывала только на честный ответ и небезопасный. Она поднимала вопрос затаив дыхание в состоянии аффекта (словно заставляла себя встать лицом к стене), ошибочно полагая, что это происходит в один из обычных вечеров, когда книга почти закончена и скоро придет время выключать свет.
Почувствовав, что это ее единственная возможность, Ирина произнесла:
— У тебя не бывает никаких сексуальных фантазий?
— Ну, я бы не сказал, что у меня никогда не было сексуальных фантазий, разумеется, это не так.
— А о чем?
Лоренс выглядел утомленным.
— Естественно, о сексе! Если бы это не было естественно, то об этом не было написано столько книг, снято такое количество фильмов и проведено множество исследований.
— Но ты ничего не представлял себе, когда мы занимались сексом? Только наедине с собой?
— Я ничем не занимаюсь наедине с собой. А ты?
Лжи становилось слишком много. Она не верила, что он стойко переносил вынужденное воздержание, как и в то, что единственной прелюдией оставались страницы прочитанной книги.
— Почему ты спрашиваешь? — повторил Лоренс. — Ты что-то делаешь наедине с собой?
— Зачем мне это? — с вызовом ответила Ирина вопросом на вопрос. — У меня есть ты.
Патовая ситуация.
— Ты даже не думаешь… — осторожно продолжала Ирина. — Например, о фелляции. Мы занимались этим, но, кажется, уже бросили. Такие мысли у тебя не появляются? Не приходят в голову?
— О, типично подростковый бред. Все мальчишки занимаются этим. Это временно, потом проходит. — Лоренс любил говорить о предмете в целом, надеясь, что собеседник не разглядит дерево в большом лесу.
— Хочешь, чтобы мы опять к этому вернулись?
— Не сказал бы. Я чувствую себя эгоистом, будто меня обслуживают. Мне кажется, этот процесс унизительный. По отношению к тебе. Мне это не нравится.
Какой подробный ответ.
— У меня складывается впечатление, что фантазии есть у тебя, — сказал Лоренс. — Именно когда мы трахаемся. Раз уж ты заподозрила в этом меня.
— Возможно. — Ирина инстинктивно отодвинулась на свою подушку. Поскольку разговор шел о слишком «интимных» вещах, расстояние между ними было больше обычного, ни одной частью тела они не соприкасались. — Изредка.
— И о чем они?
Предстояло дать ответ, объясняющий, зачем она распахнула этот сомнительный порнографический ящик Пандоры. Лоренс отплатил ей той же монетой. И что теперь? Он ведет себя, как должен мужчина согласно справочнику семейных отношений 1950 года, а она признается, что думает о женском влагалище? Будет подкладывать ему эротические журналы, на которых мужчина разбрызгивает сперму на лицо женщины, или предложит ему кончить ей в рот? Надо быть реалисткой.
— Ну, естественно, — произнесла она, — о сексе.
— Зачем фантазировать, если и так этим занимаешься?
— Не знаю. Должно быть, это нельзя назвать фантазиями.
— Тогда зачем ты меня об этом спрашиваешь?
— Просто из любопытства, — сердито ответила Ирина. — Все люди разные.
— Возможно, я кажусь странным, когда рассуждаю о поиске решения ирландского вопроса, но мои пристрастия в этой области совершенно традиционные.
Конечно, традиционные взгляды не предполагают мысли о фантазиях женщины, только возбуждение от стандартного полового акта. Ирина повернулась на другой бок, а Лоренс вернулся к чтению. Через несколько минут он выключил свет и прижался к ней, нежно обняв за плечо.
— Мне показалось, ты сегодня в настроении.
— М-м-м, — пробурчала она. Если он странен в одном, странен и во всем остальном. Сексуальные фантазии по своей природе считаются неприличными, и — к сожалению — для Лоренса важнее, чтобы его уважали, нежели хорошо знали.
Ирина не имела доказательств того, что под прикрытием секса в его голове что-то происходит, как многие игроки в покер, он блефовал, и в этом случае колеблющаяся стрелка барометра, показывающая давление, уверенно близилась к нулю. Сам Лоренс мог делать вид, что заигрывает с любовницей, но его член чувствовал все намного острее и не любил, когда ему лгали. Сколько бы он ни терся о ее ягодицы, отказывался подчиняться обманутому господину.
— Должно быть, я устал, — наконец произнес Лоренс.
— Все в порядке. Может, завтра, — прошептала Ирина и, повернувшись, поцеловала его в лоб. Не сказать, чтобы он не нервничал. За все годы их совместной жизни не было случая, чтобы эрекция не возникала по его желанию. Единственная причина, все объясняющая, — если у Лоренса действительно были эти чертовы фантазии каждый раз, когда они занимались сексом. Исключением стала ночь, когда они впервые были вместе. На следующее утро, в одних приспущенных трусах с растянутой резинкой, Лоренс появился на кухне, где она готовила кофе, не отрывая глаз от пола.
— Но ты мне так нравишься, — с грустью признался он и вздернул подбородок.
Ирина улыбнулась и ответила:
— Согласна, тогда это проблема.
Сексуальные нарушения, как правило, не становятся предметом ностальгии, она с удовольствием вспоминала тот случай. От мистера Уверенность бессилие она принимала как подарок.
Его рука лежала у нее между грудями и мешала заснуть. Почему он не мог честно рассказать, что его возбуждает? Почему она сама солгала в ответ? Очевидным объяснением был стыд, но определенного порядка. Возможно, признание в том, что она мечтает, чтобы он кончил ей на лицо, вовсе не сверхпостыдное, а сверхкомичное. Откровенно говоря, все это очень глупо, вульгарно и безвкусно, такое даже не пошлешь в колонку писем сайта «Хастлер».
Не менее важен импульс, побуждающий солгать о том, что тебя заводит (Лоренс в этом не одинок; бывшие любовники делились с ней тем, что им «нравится», но не были при этом откровенны), исходящий из желания сохранить необъяснимую мистическую силу этих низменных виньеток. Вы верите этим рассказам, которые становятся смешной болтовней, когда их произносят вслух. Это ключ от царства, но в едком потоке насмешек он может раствориться, как в кислоте, лишая вас возможности оказаться в собственном райском дворце. Возможно, в чьих-то глазах это может выглядеть смешным, уродливым или непристойным, но непристойным не настолько, чтобы возбуждать, а, напротив, вызывать стойкое отвращение. Даже фантазии, возникающие в голове Ирины не так часто, и те потеряли свою остроту, в последнее время у нее появлялось желание придумать что-то новенькое. (Что же воображают себе люди в восемьдесят пять, когда проверена работа всех отверстий в организме? Разврату тоже конец?) Неудивительно, что Лоренс держал свои эротические карты ближе к груди и при одной мысли о раскрытии карт его пенис в ужасе отпрянул. Однако Ирина чувствовала себя обманутой. Возможно, его фантазии показались бы ей захватывающими. Возможно, за неимением собственных, она могла бы позаимствовать одну.
На следующей неделе Ирина настояла на своем присутствии на лекции, которую Лоренс читал в Черчилль-Хаус. Он был доволен. Стоящий перед небольшой группой людей Лоренс, в костюме, который он редко надевал, выглядел поразительно. Все же находиться рядом с мужчиной, считавшимся экспертом в мировой политике, было приятно. Лоренс был собран и серьезен. Сидящая на заднем ряду Ирина гордилась им.
Однако Лоренс не был одарен талантом выступать на публике. Выход на кафедру заставил его сгорбиться и даже стать ниже ростом. Он говорил длинными многосложными предложениями, в череде которых так легко потерять нить. За обеденным столом его речь звучала живее, сейчас же во фразах ощущалась незаконченность и скрытый, не всегда понятный подтекст. Ирина жалела, что любовь к едким и колким замечаниям не сделала его выступление ярче. Несмотря на то что предметом лекции была смертельно опасная ситуация в Северной Ирландии, все происходящее было похоже на концерт. После гипнотической череды предложений, содержащих специальные термины и такие фразы, как «иностранные лица, наделенные исполнительной властью», «меры по укреплению доверия», ссылки с непроницаемым лицом на некую Независимую международную комиссию, она пришла к выводу, что выступление его почти в точности похоже на шоу «Монти Пайтон». За последние пять минут она не единожды ловила себя на том, что воображение ее работает над созданием новой иллюстрации для книги «Мисс Дарование», и она не слышала ни слова из того, что сказал Лоренс. Она знала, что ИРА лишила жизни более двух тысяч человек и политика уступок этим «отморозкам» приводила Лоренса в ярость. Почему же в его речи нет привычной страсти? Ситуация была схожа с положением дел в личной жизни — Лоренс любил Ирину всем сердцем, но не умел воплотить свои чувства в действия в постели.
