В кухню вошла Люси, еще в мокром купальнике, с игрушечным стетоскопом, висящим на шее, и влажными, растрепанными волосами. Она посмотрела на мать подозрительно и настороженно, как будто слышала весь предыдущий разговор.
— Папочка? — спросила Люси.
Сара кивнула.
— Тут твоя дочка, — сказала она Ричарду. — Хочешь с ней поговорить?
— Не сейчас. Мне надо бежать. Просто скажи ей, что папа ее любит, хорошо? Я приеду через пару недель, и тогда мы ей все расскажем. Сделаем все по-семейному, ладно?
— Конечно, — пробормотала Сара, у которой от массы противоречивых эмоций начала кружиться голова. Что-то чудесное произошло в очень неудачный момент. Теперь все запуталось, но зато она свободна. Ричард уходит сам. Дом остается ей. — Это правильно. Сделаем все по-семейному.
— Что сделаем по-семейному? — спросила Люси, когда Сара повесила трубку. — Что?
— Ничего. — Сара старалась не смотреть в глаза дочери. — Ничего, детка. Все в порядке.
* * *
Ричарда удивило спокойствие, с каким Сара приняла его новость. Он ни минуты не сомневался, что в конце концов они придут к соглашению, но все-таки подготовил себя к тому, что вначале придется выдержать скандалы и упреки, вроде бы неизбежные, если бросаешь жену и ребенка. Во всяком случае, так все происходило при первом разводе. Пегги терзала его несколько лет, прежде чем нашла в своем сердце силы простить. Но Сара принадлежит к другому поколению. Женщины ее возраста стали гораздо более независимы, и их меньше пугает развод и перспектива в одиночку воспитывать ребенка. Она отреагировала так мирно, что Ричард почти пожалел о том, что сразу же завел разговор о доме, не посоветовавшись предварительно с адвокатом. Он вообще совершенно не обдумал стратегию перед разговором с женой, чего никогда не позволил бы себе, если бы речь шла о бизнесе.
Наплевать, сказал себе Ричард, не стоит из-за этого портить нервы. Он захлопнул мобильный телефон и минутку посидел, закрыв глаза и ни о чем не думая — просто наслаждаясь ласковым калифорнийским теплом, совсем не таким свирепым, как полуденный жар у него дома. Мысль, которая уже давно стала клише, пришла ему в голову и поразила своей справедливостью: здесь, в Калифорнии, жизнь гораздо легче, чем в других местах. Ричард глубоко вдохнул в легкие пропитанный ароматом эвкалиптов воздух. По телу разлилась восхитительная легкость, как будто он сбросил с себя свинцовый костюм. Наверное, так и живут счастливые люди, подумал он. Препятствия сами падают перед ними еще до того, как они собрались с силами, чтобы их опрокинуть.
* * *
Как ни странно, Ронни нравилось ходить в больницу. Там все относились к нему дружелюбно. Люди улыбались ему в лифтах и коридорах и вели себя так, словно он имеет такое же право находиться здесь, как и они, что нечасто случалось с Ронни в обычной жизни.
Он, конечно, понимал, что они улыбаются не от особой любви к Рональду Джеймсу Макгорви, отбывшему срок за сексуальное преступление. Они улыбались лишь потому, что его правая рука в шине из стекловолокна висела в петле у него на груди. Только это они и видели, когда смотрели на него: человека со сломанной костью — понятная и вполне решаемая медицинская проблема. Он не был одним из тех загадочных пациентов, которые снаружи кажутся совершенно здоровыми, а изнутри постепенно разрушаются от какой-то страшной болезни. Встречая таких в больнице, люди пугаются и невольно начинают спрашивать себя, какой часовой механизм тикает внутри их собственного вроде бы здорового тела. Ронни со страхом ждал дня, когда у него с руки снимут шину и он потеряет и это маленькое право на человеческое сочувствие. Он даже подумывал о том, не изготовить ли фальшивую шину, которую можно будет носить в магазин, и в библиотеку, и даже в городской бассейн, если сделать ее непромокаемой. Или, в крайнем случае, можно спровоцировать того психа, чтобы он еще раз скинул его с лестницы.
Чем ближе Ронни подходил к отделению интенсивной терапии, тем медленнее он шел, как будто его ноги постепенно наливались свинцом. В холле было непривычно тихо: куда-то исчезло большое пуэрториканское семейство, несколько последних дней плотным кольцом окружавшее телевизор. Они парами сменяли друг друга у постели молодого парня, лежащего в коме, кажется после падения со строительных лесов, и рыдали при этом так душераздирающе, что Ронни время от времени бросал на них свирепые взгляды, если они начинали уж слишком действовать на нервы. Он сел в кресло и пару минут посмотрел Си-эн-эн, размышляя о том, куда переместились скорбящие пуэрториканцы: в отдельную палату или в морг, а потом поднялся и объявил о своем прибытии в интерком. Одна из медсестер попросила его войти.
Он ожидал, что этот момент будет самым тяжелым, но все оказалось совсем не страшно. Оказывается, в такие моменты с тобой происходит какая-то странная штука и ты вроде как отключаешься ненадолго. Ты все прекрасно видишь — свою сестру и ее мужа, священника в черном, врача в белом, Берту, хорошенькую темнокожую медсестру: все они стоят кружком вокруг кровати твоей умершей матери и дружно качают головами, как будто отвечая на вопрос, который ты не задавал, — ты все это видишь, но ничего, ровным счетом ничего не чувствуешь.
* * *
Ричард никак не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего все время, пока они с Карлой сидели за столиком, читали меню и разговаривали о разных пустяках. Казалось невероятным, что женщина, уже больше года царящая в его мечтах, женщина, чьи трусики он все лето протаскал в портфеле, сидит напротив него за столиком кафе и, тихо чертыхаясь, влажной салфеткой пытается счистить со своей шелковой блузки пятно от соуса.
— Я такая неряха, — пожаловалась она. — На меня надо надевать пластиковый чехол, когда я обедаю на людях.
— Со мной то же самое, — подхватил Ричард. — Я вечно нахожу новые пятна на своих галстуках и даже не представляю, когда успел их поставить.
Карла отказалась от своих попыток и швырнула салфетку на стол.
— В химчистке опять будут ругаться. Там на приемке работает старый китаец, и он вечно ворчит, когда я приношу ему очередное пятно: «Зачем ты такое делать? Ты такой неаккуратный! Зачем неаккуратный?» Хуже, чем моя мать.
Ричард чувствовал, что глупо улыбается, но ничего не мог с собой поделать.
— Что? — подозрительно спросила Карла. — У меня что-то застряло в зубах?
Он помотал головой:
— Ты даже не представляешь, как странно мне сидеть здесь с тобой. Как будто я обедаю с английской королевой.
— Я видела ее фотографии и не уверена, что это комплимент.
— Ты гораздо красивее, — заверил ее Ричард.
— Знаю, знаю. — Казалось, она ведет этот разговор уже не в первый раз. — Но с ее минетом я конкурировать, конечно, не могу.
Ричард захохотал так, что на них оглянулись соседи.
— Ты неподражаема!
Карла пожала плечами и подняла раскрытые ладони, словно говоря: «Такая уж я есть». Потом она, вероятно, вспомнила, зачем они встретились, и ее лицо стало серьезным.
— Так ты говоришь, у тебя есть деловое предложение?
— Ну, я бы пока не называл это предложением. Просто хотелось бы кое-что обсудить. Насчет трусиков по почте.
— Ой, подожди минутку, — прервала его Карла. — А то я потом забуду…
Она вытащила из-под стола большую холщовую сумку с логотипом ПБС. Это удивило Ричарда.
— Ты даешь деньги на общественное телевидение?
Она покачала головой, и на лице у нее появилось немного брезгливое выражение:
— Да нет, это мой бывший муж притащил со службы. Он работал на канале. У меня таких штук десять.
— Твой первый муж?
— Мой единственный.
— На сайте ведь сказано, что ты замужем.
— Так проще. Отпугивает всяких психов. — Карла печально улыбнулась. — Когда я только начинала этот бизнес, Дэйв старался помогать мне, но надолго его не хватило. Он не хотел меня ни с кем делить.
Ричард покивал задумчиво.
— Да, не у каждого хватит для этого широты взглядов.
Кларе, похоже, понравилось это замечание. Она извлекла из сумки бледно-желтую папку и протянула ее через стол:
— Это тебе. На память.
На папке из плотной дорогой бумаги каллиграфическим почерком было написано: «Праздник на пляже 2001». Ричард раскрыл ее и обнаружил внутри большую фотографию всей компании, сделанную в субботу днем, с надписью «Ричарду, одному из моих самых горячих поклонников. С любовью и поцелуями, Карла (она же Похотливая Кэй)». На фотографии все они были голыми, и Ричард подумал, что это не совсем верно передает дух праздника. Большую часть дня они вполне невинно веселились, как на самом обычном пикнике, не снимая купальника, плавок и футболок. Пили пиво, играли в волейбол, кидали тарелочки и даже немного побегали в мешках, умирая от смеха. Некоторое время ушло у Ричарда на то, чтобы познакомиться со всеми остальными членами клуба, большинство из которых он узнал по фотографиям. Кроме него на этот раз присутствовал еще один новенький: школьный учитель из Французской Канады с сильным акцентом и шрамом посреди груди, оставшимся после операции на сердце.
