— Когда Петруха успел все свои богатства в машинку пересыпать, я так и не узнал. И где тайник у него прежде был, тоже мне теперь никогда не понять. Не даром же люди говорят, что если хочешь что-нибудь понадежней спрятать, то оставь это на самом видном месте. Вот эта машинка и стояла посреди сарая! И если бы я не знал про астафьевское золото и не следил за семейством этим с малолетства, то и в голову бы мне не пришло, что из обычной машинки можно такой замысловатый тайник оборудовать! Попробовал я ту машинку волоком потащить, только силенок-то у меня тогда было с гулькин нос, здесь здоровенный мужик нужен был. Я и так, и сяк ее пинал. Нет, ничего не получилось. Взвыл я от бессилия и злости. Еще бы! Вот оно, золото, я его всю свою жизнь выслеживал, и теперь, когда оно само ко мне в руки плыло, я не мог с ним управиться. Такая обида меня взяла, такая тоска, — у Мишки на глаза навернулись слезы, он скрежетал зубами, еще раз переживая свою неудачу, и слегка подвывая от безысходности и глупой тоски.
— Зубов, ты не отвлекайся на эмоции, это все лишнее, — голос Николая был спокоен и деловит, и Мишка, словно очнувшись от транса, огляделся по сторонам и затих.
— Святые апостолы, он же бесноватый, — голос деда Егора был тихим, словно шелест листьев за окном. Дед перекрестился и вполголоса читал теперь молитву. Николай терпеливо ждал, когда он закончит. Мишка тем временем понемногу выходил из состояния почти полной прострации, вызванного своими воспоминаниями. И голос его, когда он вновь начал свое повествование, звучал глухо и безжизненно, словно говоривший человек был уже мертв.
— А тут вдруг, как на грех, тетку Марфу в сарай принесло. Увидела она меня, так вся и побледнела. А на меня словно бы что-то нашло. Я в машинку вцепился обеими руками и на себя ее тащу. У меня пена изо рта пошла, я словно бы сумасшедшим стал. Видно, так давно я мечтал об этом золоте, что никак не мог теперь с ним расстаться. Марфа меня стала от машинки оттаскивать, а я упираюсь, ору что есть мочи, и ни в какую не хочу из сарая уходить. Такое затмение на меня нашло, что я сейчас даже плохо помню, что там было. Помню только, Марфа меня все тянет и тянет, а сама приговаривает: «Мишенька, пойдем, родной, смотри, тебе плохо-то как. Сейчас приляжешь, успокоишься. Пойдем». И так меня эта ее доброта безумная взбесила, больше, чем эта машинка неподъемная. Я взял тетку Марфу в охапку и швырнул ее об стену. А там как назло вилы стояли, их кто-то к стене вверх рогами прислонил. Вот на эти рога тетка Марфа и напоролась. Как сейчас помню, висит на вилах и смешно так ртом воздух хватает, словно рыба на берегу. — На губах Мишки неожиданно возникла удивленная ухмылка, словно он до сих пор не мог поверить, что все так и произошло. Взгляд его был спокоен, но в глубине глаз затаился огонек безумия, который горел там маленькой, почти неразличимой точкой. То, что произошло в следующий момент, не мог предвидеть никто.
— Ах, ты, сволочь! Тебя давно задавить надо было. Нельзя на тебя жалость свою тратить, ты такой же, как твой родитель поганый, сколько же вы вреда людям причинили! — Деревянные клешни деда Егора сомкнулись вокруг шеи Мишки Зубова. Дед Егор сдавил Мишкину шею так плотно, что тот хрипел и закатывал глаза, на губах его выступила кровавая пена. Николай понял, что нельзя терять ни секунды. Он налетел на старика, словно тайфун, и двумя ловкими профессиональными движениями отбросил его в сторону от незадачливого вора. Мишка, освободившись от страшных объятий, теперь сам был похож на рыбу, выброшенную на берег. Николай помог деду Егору сесть на табурет, и строго сказал:
— Если мы так всех душить начнем, то некого будет в суд вести.
— А таких в суд вести и не надо, — глухо откликнулся дед Егор. — Таких надо придушить в лесу и тихо зарыть под елкой, чтобы никто даже не догадывался, где эта мразь закопана. Ты что, гражданин следователь, не видишь, что он маньяк?
Николай продолжал стоять около деда Егора, внимательно наблюдая за ним и недовольно качая головой, хотя в душе был полностью согласен со стариком. Зуб тем временем очухался и ошарашено смотрел на деда Егора, боясь раскрыть рот. Николай повернулся и подошел к Мишке вплотную, глянув на него сверху вниз так, словно перед ним сидел не человек, а, по меньшей мере, жаба таких же размеров. Постояв так с минуту, он сказал:
— Иногда я жалею, что закон не дает мне право свершить суд самолично. Честно говоря, Зуб, ты действительно загостился среди людей.
Зуб затравленно взглянул на следователя снизу вверх и прохрипел:
— А я тебе, гражданин следователь, это еще в самом начале сказал. Только отвадил мой батюшка от меня старуху с клюкой. Видно, я даже ей не мил. — И он неожиданно засмеялся противным стеклянным смехом. Дед Егор снова зыркнул на Мишку недобрым взглядом из-под самых бровей, и Мишка осекся, словно подавился собственным дыханием. — Ладно, сам сказал, чтобы я тебе все как на духу рассказал. Я и рассказываю. А если не нравится, то я могу и помолчать. Все равно это дела старые, и я за них уже давно все долги отдал. Меня тогда впервые и посадили. Не хотел я этого, просто не в себе был. Помню, тогда на тетку Марфу гляжу, а у той уж и глаза закатились. Испугался я и из сарая хотел, было, выскочить, да на Таньку и напоролся. Она на мой крик прибежала, а тут такое. В общем, Танька в обморок грохнулась. Да и на мне, видно, лица не было, пена изо рта еще шла. Там уже и народ набежал. В общем, повязали меня за убийство. Не посмотрели, что малолетка, мне тогда только шестнадцатый годок пошел, впаяли, будь здоров, как за особо тяжкое. Петруха постарался, видимо, грехи папанькины мне припомнил. Всунули мне «по первое число», и пошел я по этапу, благо, ходить тут недалеко. Вокруг сплошные места ссыльные да зоны. Так от звонка до звонка и оттянулся.
А когда вернулся я в родные места, то уж и Петра, и семейства его след давно простыл. Мне потом рассказали, что Петр, как Марфу схоронил, так через неделю-то и уехал. А куда, никто не знал. Исчез, словно в воду канул. Вот с тех самых пор я их и искал. За сорок лет много воды утекло, может, и раньше бы нашел, только жизнь закрутила-завертела. Дорожка-то моя кривой оказалась, я еще три разочка на зону сходил, — Мишка теперь совсем успокоился, и в его голосе появился характерный блатной говорок. — А как с последней отсидки откинулся, так и подумал сам себе: «Возраст у тебя, друг мой ситный, таков, что пора тебе на покой. Но человеку для покоя денежки нужны». Вот и вспомнилось мне золотишко-то астафьевское.
И тут недавно я с одним корешком старым встретился, он тоже из мест наших скорбных вышел, и решил жизнь свою заново устроить. Только как это «заново» выглядит, он пока еще не придумал. Дело в том, что раньше они с подельниками с прииска золотишко тягали, пока не попались. А теперь эту дорожку им перекрыли, и пришлось ему голову ломать, как дальше жить. Пивка мы с ним выпили, слово за слово, и вдруг, случайно, и подсказал он мне, сердешный, куда люди из наших краев с золотишком деваются. И как я сам раньше не додумался? В столицу, в нее, родимую. А куда же еще? Там и товар легко сбыть, и блага всякие имеются. Вот я тогда и подумал, что прав мой корешок, и, скорее всего, Астафьевых надо в Москве искать. Сказано — сделано: бешеной собаке сто верст — не крюк. Решил я в столицу податься. А что? Семеро по лавкам у меня не скулят, я — вольный ветер. Снялся да и поехал наобум. Какая мне разница, Москва или Магадан? — Мишка осклабился и пропел строчку из блатной песенки. Дед Егор снова шумно завозился в своем углу, и Мишка вновь присмирел. — Так вот. Приехал я, навел справки через паспортный стол — вдруг повезет? Но мне сказали, что сведений таких не имеется. Нет, думаю, врете. Не хотите возиться со мной. А я вас все равно перехитрю. Купил коньячок, конфетки подороже, и завел дружбу с одной паспортисточкой районной. Она мне вскорости все по знакомству и выложила. В нашей стране по знакомству можно черта лысого достать. — Зуб снова перешел на залихватский тон, словно бы рассказывал корешам о своем новом удачно сработанном дельце. Дед Егор в очередной раз зыркнул на него из-под насупленных бровей, и гонор у Мишки снова резко поубавился. Видимо, всерьез испугал его старый дед.
— Остальное было делом техники. Нашел я всех наших кумушек. В первую очередь, к Таньке в адрес наведался, а там какая-то девка молодая мне дверь открыла. Это я потом уже годки сосчитал и понял, что, наверное, дочка ее. Только вот золота в машинке не оказалось. — Теперь в голосе Мишки звучало разочарование. Николай изумленно смотрел на Зубова.
— Ты, что, всерьез думал, что они это золото до сих пор будут в своей стиральной машинке хранить? — Из угла вдруг раздалось хрипловатое веселое карканье, заменявшее деду Егору обычный человеческий смех:
— Слава тебе господи, что ты ему при рождении забыл в башку мозги положить. А то бы он людям намного больше неприятностей причинил. — Дед хохотал от души, и казалось, что кто-то высыпает на толстый дубовый стол целый мешок высохшего крупного гороха. Николай тоже улыбнулся. Мишка затравленно и зло смотрел на окружающих. Валек, все это время не подававший признаков жизни — он пригрелся на своем стуле и мирно похрапывал, крепко сжимая в руках заветную бутылку. Теперь он проснулся и непонимающе оглядывался по сторонам, пытаясь понять, что именно так развеселило присутствующих.
