— Слава тебе господи, что ты ему при рождении забыл в башку мозги положить. А то бы он людям намного больше неприятностей причинил. — Дед хохотал от души, и казалось, что кто-то высыпает на толстый дубовый стол целый мешок высохшего крупного гороха. Николай тоже улыбнулся. Мишка затравленно и зло смотрел на окружающих. Валек, все это время не подававший признаков жизни — он пригрелся на своем стуле и мирно похрапывал, крепко сжимая в руках заветную бутылку. Теперь он проснулся и непонимающе оглядывался по сторонам, пытаясь понять, что именно так развеселило присутствующих.
Зуб, сверкая глазами от злости, прошипел:
— Чего ржете. Я столько лет мечтал об этом золоте. Оно у меня перед глазами до сих пор стоит, — Мишка сжал кулаки и впился взглядом в следователя. — Ничего тебе, мент, не понять. Никогда! Я об этом всю жизнь думаю, понимаешь, с самого детства! — Мишка теперь сидел напряженный, словно свернувшаяся пружина. Эта пружина готова была распрямиться и больно ударить любого, кто попытается к ней притронуться.
— Когда я к Таньке в хату залез, то первым делом в ванную кинулся. Какая разница, что машинка другого фасона. Если Петр решил золото в машинку спрятать, то, значит, он и внукам своим наказал его там же хранить, — в голосе Мишки звучала непререкаемая убежденность, доведенная до фанатизма долгими годами ожидания. — Я не отчаивался, я уже чувствовал, что вот оно, где-то рядом, — голос его то падал до шепота, то почти срывался в крик. — Иначе, зачем же я их в такой огромной стране как иголку в стоге сена разыскал? А? — Взгляд у Мишки стал почти безумным. — А потом я у соседей про Танькину дачу узнал, туда поехал. И там осечка, хотя машинка очень похожа на ту самую была. Тоже бочка, только белая почему-то. — Мишкин голос теперь был похож на бессвязное бормотание, говорил он очень быстро, глотая слова, и Николаю приходилось прислушиваться, чтобы понять, что он говорит. — Но я опять не отчаялся, я привык ждать, ты не знаешь, мент, как я умею ждать. Я сел и задумался — где? Где оно может быть, мое золото? И, что ты думаешь, я догадался, — Мишка победно взглянул на Николая. — У Тамарки! Она, змея, всегда рядом с ними отиралась, ей всегда полное доверие было. Я и про нее тогда все разузнал. Но и у этой гадюки все пусто было. Перепрятала, видно.
Его неуемная вера в свою правоту была столь непоколебима, что Николай теперь уже с сожалением смотрел на Мишку. Тот не производил впечатление психически нездорового человека, но как знать? За долгие годы ожидание богатства могло превратиться в навязчивую идею, а там и до психушки недалеко.
Николай смотрел на Зубова еще минут пять и мысленно прикидывал разные варианты. «Да чего это я? Еще за этого засранца переживать буду! Сдался он мне. Он сам свою судьбу выбрал, а там разберутся, больной он или здоровый». Придя к такому выводу, Николай облегченно вздохнул и неожиданно спросил:
— Скажи, Зубов, ты в школе, случайно, не двоечником был?
— А что? — Встрепенулся Зуб. — Какое это сейчас имеет значение?
— Да так. Это к слову. Ладно, некогда мне больше здесь с тобой рассиживаться. Сейчас, вот, протокол оформим, и вперед.
— Куда это, вперед? — Забеспокоился Зубов. Дед Егор теперь тоже смотрел на Мишку не со злостью, а с сожалением, как смотрят на больного чумкой щенка, зная, что тот обречен.
— И как таких дураков земля носит, — тихо промолвил дед Егор. — А, впрочем, ничего странного. Россия большая, здесь для всех место находится.
Мы все еще сидели на кухне, и часы показывали три часа утра. Я чувствовала внутри себя какой-то космический вакуум.
— Знаете, девочки, — Николай задумчиво посмотрел на нас, — я думаю, что конец этой истории находится не очень далеко от нас. Но сейчас нам всем надо немного поспать, а потом я отвезу вас к тому человеку, который наверняка знает, чем все это может закончиться. Я говорю, Лена, о твоей маме. — Николай взглянул на меня в упор.
— О моей маме? — Растерялась я. — А почему о ней?
— Ты знаешь, что-то мое профессиональное следовательское чутье подсказывает мне, что она с самого начала была в курсе всего этого длинного дела. Но, видимо, она не думала, что я смогу докопаться до самой сути.
— А что теперь ей грозит? — Внезапно испугалась я.
Николай посмотрел на меня таким взглядом, что мне стало стыдно.
— Лена, я веду это дело, и все в нем зависит от меня, понимаешь. А я думаю, что вся эта история никого, кроме вашей семьи не касается. Зубова я уже сдал с рук на руки моим коллегам еще там, на далеком севере. Чего же мне его, сюда, что ли, тащить? В данном конкретном случае никакого резона в этом нет. Дело-то очень тонкое, можно сказать, семейное. Думаю, мои коллеги подключат врачей — я сам им это настоятельно советовал. А когда врачи поставят ему соответствующий диагноз, то никого уже не будут интересовать истинные причины набегов на ваши жилища. Мало ли, что может наплести человек в таком состоянии?
— Слушай, а чего ты мне там про каких-то геологов по телефону говорил? — Вдруг спохватилась неугомонная Машка.
— А, это, — Коля пожал плечами. — Это я так, из любопытства. Ну, когда еще в те места попадешь? А тут случай такой подвернулся — экскурсия на заброшенный прииск. Туда геологи собирались — мне Валек сболтнул. Он вообще все про всех там знает. Не мудрено — то с тем выпьет, то с другим тяпнет. Вот и ходит потом, вещает, как местное радио. А мне интересно стало. Я же теперь про этот прииск столько всего наслушался. Можно сказать, живые картины перед глазами стоят. Вот я и соблазнился. А геологи — ребята веселые, компанейские. Мы там с ними два дня по заброшенным отвалам лазили. И хорошо, что напомнила, — Колька юркнул в коридор, где лежала, одиноко брошенная на полу, его дорожная сумка. — Вот, смотри, — сказал Колька, возвращаясь назад в кухню. В руках у него была грязная измятая бумажка. Он аккуратно развернул ее и высыпал на стол несколько желтых блестящих крупинок. — Это тебе, подарок. — Глаза у Кольки блестели, как у подростка, который только что поймал здоровенного блестящего ужа, и теперь хвастается им перед всеми дворовыми мальчишками. Машка с восхищением смотрела на желтые крупинки.
— Это ты сам добыл? — Спросила она, трогая пальцем золотые песчинки.
— Ага, — гордости московского следователя не было предела. Олег с иронией смотрел на приятеля.
— Получается, что ты там в черные копатели записался?
Коля отмахнулся.
— Какая разница. Черные, белые. Спортивный интерес — штука заразная. И ему наплевать, кто ты, следователь или аферист. — Машка вскочила и, обняв Кольку за шею, закружила его, чуть не сбив со стола несколько чайных чашек. На небольшой кухне вчетвером просто негде было повернуться.
— Добытчик ты мой, — ласково урчала Машка. А Коля довольно улыбался и краснел от удовольствия.
Утром мы погрузились в машину и даже не стали тратить время на завтрак. Все равно мама не поверит, что мы сытые и придется завтракать второй раз. Перед отъездом я ей позвонила, чтобы не свалиться как снег на ее любимую пожилую голову.
Когда мы приехали на дачу, все было именно так, как мы и ожидали. На столе дымились горкой горячие оладьи, и самовар пыхтел, расположившись между баночкой домашней сметаны и сгущенным молоком в глиняном горшочке.
— Вот сейчас позавтракаете, а потом все остальное, — сказала моя мама.
— Что остальное, мамусик? — Спросила я.
— А там видно будет, — уклончиво ответила она, и Колька глазами показал мне, мол, я ж говорил, Татьяна Петровна — гениальная тетенька.
Когда с едой было покончено, мама просто, безо всяких предисловий, сказала, обращаясь к Николаю:
— Леночка мне говорила, что вы, Коля, в Кишму летали. Ну и как там? — Мама была абсолютно спокойна. Колька покраснел и подавился оладушком, который он дожевывал — Машка ему, как самому крупному представителю нашей кампании, всегда оставляла пару лишних кусочков повкуснее. А может, и не только по причине его внушительных человеческих габаритов?
Когда он прокашлялся, то мама ласково погладила его по руке и сказала:
— Понимаете, Коля, когда за дело берется опытный человек, то он обычно всегда добивается успеха. Поэтому я и письмо из Испании Лене передала, чтобы вы поскорее с ним ознакомились. Когда Лена мне сказала, что вы возвращаетесь из Кишмы и везете какие-то новости, я все сразу поняла. И мне теперь нет никакого смысла что-либо скрывать. Но, согласитесь, у меня были причины не сильно распространяться о наших семейных делах. — Мама поудобней расположилась в кресле и начала свой рассказ: — Когда этот воришка стал в наших стиральных машинках копаться, я ведь сразу все поняла. Я, когда мы из Кишмы приехали, уже совсем взрослая была, и отец мне все рассказал. Он с прииска в Москву несколько раз ездил, чтобы покупателя на золото найти и насчет квартиры разузнать. Золото — это всегда опасный товар. Но другого у нас не было. Все богатство, что наши предки нажили, было вложено в прииск, а его Советская власть экспроприировала. Вот и пришлось все заново начинать. Сначала дед, потом и отец мой золото понемногу мыли и копили. Они оба понимали, что при любой власти без приличных денег чедлолвеку не выжить. Вот отец и ездил в Москву, смотрел, что да как. Он там нашел одного еврея-ювелира. По рекомендации. С ним и договорился. Отец задумал в Москву перебираться еще тогда, когда Зубов-старший хотел на нашу семью ночью напасть. Тогда еще дед Кузьма был жив. Он отцу и присоветовал из Кишмы уехать. Понял Кузьма, что не отстанет от нас Зубов, и когда из зоны домой вернется, все равно постарается завершить то, что тогда начал. А оно вон как вышло, старый Зубов сыну дело это завещал. Такого оборота Кузьма предусмотреть не мог, но из Кишмы надо было все равно уезжать.
