И она, пожалуй, была права.
Выйдя из кинотеатра, мы опять пошли в другой бар и выпили. Я пил виски, Мидори выпила три или четыре стакана коктейля неизвестно из чего. Когда мы вышли из бара, Мидори заявила, что хочет залезть на дерево.
— Нету здесь никаких деревьев. И на ногах ты не стоишь ни черта, никуда ты не залезешь, — сказал я.
— Всегда ты со своими раскладками весь кайф людям испортишь. Хотела напиться — вот и напилась. Можно же? Пьяная, не пьяная, на дерево-то залезть смогу. Во, залезу на высокое-превысокое дерево и поссу сверху, как цикада.
— Ты в туалет хочешь, что ли?
— Ага.
Я отвел Мидори в платный туалет возле станции Синдзюку, заплатил за вход и отправил ее внутрь. Потом купил в киоске еженедельник и стал ждать ее, читая газету.
Мидори долго не выходила. Спустя пятнадцать минут я забеспокоился и уже стал подумывать, не надо ли сходить посмотреть, когда она наконец вышла наружу. Лицо ее слегка побледнело.
— Извини, пока сидела, заснула, — сказала Мидори.
— Как самочувствие? — спросил я, помогая ей надеть плащ.
— Так себе.
— Я тебя домой провожу, — сказал я. — Поедешь домой, примешь ванну, проспишься, и все пройдет. Устала просто.
— Не поеду я домой. Чего дома делать, там нет никого, не хочу туда одна.
— Блин, ну а что ты делать-то собираешься? — спросил я.
— Пошли тут где-нибудь в мотель и вдвоем будем спать, обнявшись. Будем дрыхнуть до утра. А утром тут где-нибудь позавтракаем и вместе в универ поедем.
— Ты что, за этим меня и позвала?
— Конечно.
— Так не меня надо было тогда звать, а парня своего! Ну по-любому же так нормальнее будет! А для чего тебе твой парень тогда?
— А я с тобой хочу быть.
— Нельзя, — отрезал я. — Во-первых, мне до двенадцати часов в общаге надо быть. А иначе самовольный уход получится. Я уже один раз так делал, мне влетело тогда. Во-вторых, я если с женщиной сплю, то я сдерживаться не могу, и не люблю я это терпеть, когда внутри кипит все. Я к тебе тогда приставать могу начать.
— Изобьешь меня, свяжешь и сзади отымеешь.
— Слушай, я не шучу ведь.
— Но мне же одиноко. Мне страшно одиноко. Я понимаю, мне перед тобой неудобно. Лезу к тебе со всякой фигней, а сама для тебя ничего не сделаю. Болтаю, что хочу, зову куда-то, за собой таскаю. Но у меня для этого кроме тебя нету никого. Двадцать лет я живу, и никто никогда ни разу моих капризов не исполнял. Что папа, что мама, только и делают вид, что не замечают ничего, и парень мой тоже такой. Я капризничаю, а он злится. Ругаемся потом. Никому, кроме тебя, я такого сказать не могу. А сейчас я замучалась, как только могла. Хочу слышать, как кто-то мне говорит, что я милая, что красивая, когда засыпать буду. Вот и все. А как проснусь потом, буду опять в своем уме, и больше ничего такого для себя одной просить не буду ни за что. Я тогда хорошая буду.
— Все равно не могу я.
— Ну пожалуйста! А не то я тут сяду и всю ночь реветь буду, и отдамся первому, кто со мной заговорит.
Делать было нечего, и я позвонил в общежитие и попросил позвать к телефону Нагасаву. Я попросил его сделать так, будто я нахожусь в общежитии. Сказал ему, что я с девушкой. Он обрадованно ответил, что в таком деле подсобит с удовольствием.
— Я табличку на двери поверну так, будто ты в комнате, так что можешь не беспокоиться, отрывайся. Завтра через мое окно залезешь, — сказал он.
— Вот спасибо! Потом сочтемся, — сказал я и повесил трубку.
— Все нормально? — спросила Мидори.
— Ну как-нибудь, — тяжело вздохнул я.
— Может тогда на дискотеку сходим, пока время есть?
— Ты же устала.
— Да с этим-то проблем нет.
Пока Мидори танцевала, казалось, что силы и правда к ней возвращаются. Она выпила два стакана виски с колой и потом танцевала, пока пот не выступил у нее на лбу.
— Здорово! — сказала Мидори, садясь за столик и переводя дыхание. — давно так не танцевала. Двигаешься, и кажется, что душа тоже раскрепощается.
— Да ты, насколько я вижу, и так всегда раскрепощенная, разве нет?
— А вот и нет, — сказала Мидори, опустив улыбающееся лицо. — Знаешь, что-то я в себя пришла, и есть захотелось. Давай пиццы поедим?
Я проводил ее в пиццерию, куда часто ходил сам, и заказал разливное пиво и пиццу с анчоусами. Я был не так уж голоден, поэтому из двенадцати кусков съел только четыре, а остальные все съела Мидори.
— Быстро ты восстанавливаешься! Только что ведь бледная была, шаталась, — сказал я, не веря своим глазам.
— Это потому что мой каприз исполнили, — сказала Мидори. — Поэтому теперь мне поддержка не нужна. А вкусная пицца!
— А у тебя правда дома никого сейчас?
— Ну да, сестра сказала, что у парня своего переночует. Она трусливая, без меня одна спать не может.
— Не пойдем тогда ни в какой мотель, — сказал я. — Туда пойдешь, потом только погано будет. Ну их к черту, поехали к тебе домой. Одеяло для меня найдется, надеюсь?
Мидори подумала и кивнула.
— Ладно, тогда поехали к нам.
Мы сели на метро линии Яманотэ, доехали до Оцука и подняли железную штору магазина Кобаяси. На шторе была приклеена надпись «Временно закрыто». Похоже, штору не открывали давно, и внутри магазина стоял запах старой бумаги.
Почти половина стеллажей была пуста, и почти все журналы были увязаны для возврата. По сравнению с тем, каким я увидел его в первый раз, магазин казался еще более пустым и заброшенным. Он был похож на выброшенные волнами на берег останки корабля.
— Не собираетесь, смотрю, больше магазин держать? — спросил я.
— Продать решили, — потерянно сказала Мидори. — Продадим, а деньги с сестрой пополам разделим. И будем жить без чьего-то покровительства. Сестра в следующем году замуж выходит, а мне еще три года осталось в универе доучиться. Денег должно хватить. Да и подрабатывать буду, опять же. Как магазин продастся, снимем где-нибудь квартиру и поживем пока с сестрой вдвоем.
— А продастся магазин?
— Должен. Из знакомых один собирается шерстяную лавку открыть, так он недавно спрашивал, не продадим ли магазин, — сказала Мидори. — Но папу так жалко. Он так старался, и магазин открыл, и долги потихоньку раздавал, все силы отдавал, какие были, а в итоге почти ничего ведь не осталось. Исчезло все, будто пена.
— Но ты же осталась, — сказал я.
— Я? — повторила Мидори и странно усмехнулась. Потом глубоко вздохнула и проговорила, — Пошли наверх. Холодно тут.
Мы поднялись на второй этаж, и она усадила меня за кухонный стол и подогрела воду для ванны. Между делом она вскипятила воду в чайнике и заварила чай. Пока вода в ванне разогревалась, мы с ней сидели, разделенные столом, и пили чай.
Она какое-то время смотрела мне в лицо, подперев подбородок рукой. Никаких звуков, кроме тиканья часов и шума то начинающего работать, то останавливающегося охлаждающего устройства в холодильнике, слышно не было.
Часы показывали уже около одиннадцати.
— Ватанабэ, у тебя такое лицо смешное, если приглядеться, — сказала Мидори.
— Да? — ответил я, несколько задетый.
— Мне вообще-то люди с красивыми лицами нравятся, но на твое лицо когда смотрю, как бы это сказать, чем чаще смотрю, тем все больше кажется, что вот ему и так сойдет.
— Я о себе тоже так иногда думаю. Что и так сойдет.
— Я не имею в виду сейчас ничего плохого. Ну не получается у меня свои чувства выражать нормально. Меня поэтому неправильно понимают часто. Я имею в виду, что ты мне нравишься. Я тебе еще не говорила?
— Говорила, — сказал я.
— Я ведь тоже про мужчин узнаю понемногу.
— Мидори принесла «Мальборо» и закурила.
— Если начало — это ноль, то узнать можно много.
— Наверное.
— Кстати. Поставишь свечку папе? — сказала Мидори.
Я прошел за ней в комнату, где находился буддийский алтарь, зажег курительную свечу и молитвенно сложил ладони.
— А я недавно перед папиной фотографией вся разделась догола. Вся разделась, уселась, как йог, и свое тело ему показывала. Это, папа, грудь, а это пупок...
— А это зачем? — ошарашенно спросил я.
— Ну просто показать хотела. Ведь половина меня — это же папина сперма, правильно? Почему не показать? Вот это, типа, твоя дочь. Ну, пьяная еще была к тому же.
— А-а.
— Сестра тогда как вошла, так аж вскрикнула. Как тут было не закричать, когда я перед изображением покойника вся голая сижу?
— Ну да, пожалуй.
— Я тогда ей объяснила, чего я хочу. Так и так. Садись, сказала, тоже рядом, разденься и покажись папе. А она не стала раздеваться. Посмотрела, как на идиотку, и ушла. Сестра в таких вещах слишком консервативная.
— Она-то как раз сравнительно нормальная, — сказал я.
— А как тебе наш папа показался?
— Я с людьми когда в первый раз встречаюсь, теряюсь обычно. А вот с ним вдвоем совсем тяжело не было. Настолько было просто. И поговорили с ним о разном.
