— О чем вы говорили?
— Об Эврипиде.
Мидори расхохоталась, точно от чего-то ужасно веселого.
— Ну ты оригинал! Ну это же надо, первый раз видит больного, умирающего человека, который от боли страдает, и рассказывает ему про Эврипида! Таких людей больше нет, наверное.
— Дочерей, которые перед изображением покойного отца догола раздеваются, тоже, наверное, больше нет.
Мидори расхохоталась и звякнула колокольчиком на буддийском алтаре.
— Отдохни, папа. Мы теперь весело будем жить, так что спи спокойно. Тебе ведь не больно теперь? Ты ведь умер, тебе теперь не больно, наверное. А если до сих пор больно, ты пожалуйся богу. Скажи, ну сколько же можно? Найди в раю маму и живите с ней дружно. Я у тебя его видела, когда помогала ходить по-маленькому, он у тебя такой замечательный! Так что не унывай. Спокойной ночи тебе.
Мы по очереди приняли ванну и переоделись в пижамы. Я надел практически новую пижаму, которую ее отец надевал всего несколько раз. Была она мне несколько маловата, но это все же было лучше, чем ничего. Мидори постелила мне в комнате, где стоял алтарь.
— Не страшно тебе, что алтарь здесь? — спросила Мидори.
— Не страшно. Я же ничего плохого не сделал, — сказал я, смеясь.
— Только ты побудь со мной рядом и обнимай меня, пока я не засну, ага?
— Ладно.
Я до конца обнимал Мидори на ее тесной кровати, хоть несколько раз и чуть не свалился с ее края. Мидори уткнулась носом мне в грудь и обвила руками меня за пояс. Я правую руку завел ей за спину, а левой держался за кровать, опираясь на нее, чтобы не упасть. Обстановка была совершенно не эротичная. Перед носом у меня была ее голова, и ее коротко постриженные волосы щекотали мой нос.
— Скажи чего-нибудь, — сказала Мидори, спрятав лицо у меня на груди.
— О чем?
— О чем хочешь. Чтобы мне приятно было.
— Ты ужасно милая.
— Мидори, — сказала она. — Назови меня по имени.
— Ты ужасно милая, Мидори, — поправился я.
— Насколько ужасно?
— Такая милая, что горы обваливаются и моря мелеют.
Мидори подняла голову и посмотрела на меня.
— Все-таки ты очень по-особенному выражешься.
— Обожаю, когда ты мне так говоришь, — сказал я, смеясь.
— Скажи что-нибудь еще красивее.
— Я тебя очень люблю, Мидори.
— Как сильно?
— Как весенний медведь.
— Весенний медведь? — Мидори опять подняла голову. — В каком смысле, как весенний медведь?
— Ну вот гуляешь ты одна по весеннему полю, а с той стороны подходит к тебе медвежонок с шерсткой мягкой, как бархат, и круглыми глазками. И говорит он тебе: «Здравствуй, девочка. Давай со мной поваляемся?» И вы с ним обнимаетесь и играете весь день, катаетесь по заросшему клевером пригорку. Красиво?
— Правда красиво.
— Вот так сильно я тебя люблю.
Мидори тесно прижалась к моей груди.
— Класс, — сказала она. — Если ты так меня любишь, то все-все будешь слушать, что я скажу? Не будешь сердиться?
— Еще бы!
— И всегда-всегда меня береги.
— Конечно, — сказал я. Затем погладил ее по-мальчишески короткие мягкие волосы. — Не бойся, все будет хорошо.
— Все равно страшно, — сказала Мидори.
Я слегка обнимал плечи Мидори, и через какое-то время ее плечи стали мерно подниматься и опускаться, и послышалось ее ровное дыхание, и я потихоньку вылез из постели, пошел на кухню и выпил пива.
Мне никак не спалось, и я хотел было что-нибудь почитать, но сколько ни смотрел вокруг, ничего похожего на книгу в глаза не бросалось. Я уже собрался пойти в комнату Мидори и поискать какую-нибудь книгу на книжной полке, но побоялся, что мои шаги ее разбудят, и передумал.
Некоторое время я просто пил пиво, когда вдруг вспомнил: так ведь в этом доме же есть книжная лавка! Я спустился на нижний этаж, включил свет и осмотрел художественные книги. Ничего достойного прочтения там особо не было, и большую часть я уже до этого читал.
Но почитать что-то было надо, и я выбрал «Под колесами» Германа Гессе (Hermann Hesse, «Unterm Rad») с пожелтевшей от времени с обратной стороны обложкой, и положил на прилавок деньги, сколько значилось на ценнике книги. Получалось, что по крайней мере на эту сумму запасы магазина Кобаяси уменьшились.
Попивая пиво, я сел за кухонный стол и стал читать книгу. Впервые я почел «Под колесами» в тот год, когда поступил в среднюю школу. И вот спустя восемь лет я среди ночи сижу на кухне в доме у девушки, да еще в тесной пижаме, которую при жизни носил покойный отец подруги, и читаю книгу с тем же названием.
Я подумал, что как-то это странно. Ведь не окажись я в такой ситуации, я не стал бы перечитывать роман «Под колесами».
Не все в «Под колесами» было правдоподобно, но роман это был неплохой. На кухне, погруженной в ночную тишину, я с большим удовольствием медленно читал этот роман, строчку за строчкой. На полке стояла покрывшаяся пылью бутылка брэнди, и я плеснул немного в кофейную чашку и выпил. Брэнди согрело мое тело, но сна не принесло.
В начале четвертого часа я потихоньку сходил посмотреть, как там Мидори, но она, похоже, сильно вымоталась и спала без задних ног. Уличный фонарь торгового ряда, стоявший за окном, белым светом освещал комнату, точно луна, и она спала, повернувшись к его свету спиной.
Тело ее не шевелилось, точно заледенело. Я приблизил к ней ухо, но ничего, кроме ее дыхания, слышно не было. Мне подумалось, что спит она, совсем как ее отец.
Походная сумка так и лежала рядом с кроватью, а белый плащ висел на спинке стула. Письменный стол был аккуратно прибран, на стене перед ним висел календарь с изображением Снупи.
Я слегка раздвинул шторы на окне и выглянул на безлюдную улицу внизу. На всех лавках были опущены железные шторы, и только выстроившиеся перед питейным заведением торговые автоматы, съежившись, ждали утра. Временами гул колес грузовиков дальнобойщиков тяжело сотрясал воздух вокруг. Я вернулся на кухню, выпил еще чашку брэнди и продолжил читать «Под колесами».
Когда я дочитывал книгу, небо уже посветлело. Я вскипятил воду, выпил растворимого кофе и написал шариковой ручкой письмо на бумаге, лежавшей на столе. Написал, что выпил немного брэнди, купил «Под колесами» и еду домой, так как уже рассвело, всего хорошего. Немного поколебавшись, дописал: «Ты такая милая, когда спишь». Затем вымыл чашку, выключил свет на кухне, спустился по лестнице, потихоньку поднял железную штору и вышел.
Я беспокоился, не подумают ли чего соседи, если увидят, но в шестом часу утра на улице никого не было. Лишь ворона сидела на крыше и оценивающе оглядывала окрестности. Я взглянул на задернутое розовыми шторами окно комнаты Мидори, затем пошел на станцию метро, доехал до конечной станции и до общежития опять шел пешком.
Общественная столовая, где кормили завтраками, была открыта, и я съел там теплый вареный рис с соевым бульоном, соленой капустой и яичницей. Затем пошел к общежитию с обратной стороны и тихо постучал в окно комнаты на первом этаже, где жил Нагасава. Нагасава тут же открыл окно, и я вошел.
Кофе будешь? — сказал Нагасава, но я отказался. Я попрощался с ним и пошел к себе в комнату, почистил зубы, снял брюки, перевернул одеяло и, укрывшись им, закрыл глаза. Наконец наступил сон без всяких сновидений, подобный тяжести свинца.
Я каждую неделю писал письма Наоко, и от нее тоже пришло несколько писем. Письма были не такие длинные. В письме она писала, что с наступлением ноября по вечерам стало все больше холодать.
"Твой отъезд обратно в Токио и приход глубокой осени были почти одновременными, и я долго не могла разобрать, из-за того ли у меня такое чувство, что где-то в моем теле открылась зияющая пустота, что ты уехал, или из-за времени года.
Часто разговариваем о тебе с Рэйко. Она просила даже передать тебе в этом письме привет. Рэйко так же хорошо относится ко мне, как и всегда. Сомневаюсь, смогла бы я вынести жизнь здесь, если бы ее не было.
Когда мне одиноко, я плачу. Рэйко говорит, что это хорошо, что я могу плакать. Но одиночество — это действительно тяжело. Когда мне одиноко, разные люди заговаривают со мной из ночной темноты. Как деревья шуршат от ветра в ночи, так разные люди заговаривают со мной. В такие минуты я помногу разговариваю с Кидзуки или сестрой, которые давно уже стали призраками. Им тоже одиноко, и они ищут, с кем поговорить.
Я часто перечитываю твои письма в такие одинокие мучительные ночи. Большая часть того, что приходит снаружи, приводит мой рассудок в смятение, и лишь мир вокруг тебя, который ты описываешь в свих письмах, как нельзя лучше меня успокаивает. Так странно, не знаю, почему так.
Поэтому я их читаю по несколько раз, и Рэйко тоже по несколько раз их перечитывает. И мы говорим с ней вдвоем о том, о чем в них написано. Мне очень понравилась история об отце Мидори. Мы с нетерпением ждем твоих писем, которые приходят раз в неделю, как одного из наших немногих развлечений — письма здесь развлечение.
