Всегда искренне Ваш
Том Рипли”.
В некотором роде это был вызов судьбе. Могла последовать новая экспертиза – сличение подписей на завещании и на банковских чеках. Одна их тех безжалостных экспертиз, которые затевают страховые и юридические компании, когда дело касается средств из их собственного кармана. Но он просто ничего не мог с собой поделать. В середине мая купил билет в Грецию, а в Венеции дни становились все чудеснее и чудеснее. Он вывел свою машину из гаража и отправился путешествовать через Бреннер в Зальцбург и Мюнхен, а потом в Триест и Бальцано. Погода все время стояла прекрасная, только когда он был в Мюнхене, вдруг начался удивительно тихий весенний ливень. Он в это время прогуливался по английскому саду и даже не попытался где-нибудь укрыться, а продолжал бродить, как ребенок, завороженный мыслью, что впервые в жизни на него падают капли немецкого дождя.
На его собственном счете оставалось только две тысячи долларов, переведенные с банковского счета Дикки (из общей суммы его дохода), и он не решался спять с его счета еще денег. Ведь с того раза прошло всего три месяца. Поэтому соблазн заполучить все деньги Дикки стал непреодолимым. Риск только усиливал искушение.
Ужасно наскучили эти тоскливые, однообразные недели в Венеции, когда каждый последующий день в очередной раз свидетельствовал, что ему ничто не угрожает, и в то же время подчеркивал безысходность его существования. Роверини больше не писал. Алвин Мак-Карон вернулся в Америку, а до того только однажды, как-то между делом, позвонил из Рима. Из этого Том заключил: они оба с мистером Гринлифом решили, что либо Дикки уже нет в живых, либо он тщательно скрывается и в любом случае дальнейшие розыски бесполезны. Газеты прекратили какие бы то ни было публикации о Дикки, потому что печатать было нечего. Том буквально сходил с ума от ощущения неопределенности и душевной пустоты, пока не решил проехаться на автомобиле в Мюнхен. Когда вернулся в Венецию, чтобы собрать вещи перед поездкой в Грецию и запереть дом, настроение снова резко испортилось: он собирается посетить Грецию, эти легендарные античные острова, опять-таки в качестве ничтожного Тома Рипли, скромного и застенчивого обладателя жалких двух тысяч долларов, которые стремительно тают, так что всякий раз, когда ему захочется что-либо приобрести, например книгу по греческому искусству, придется хорошенько подумать. Мысль об этом была нестерпимой.
Еще в Венеции он решил, что это путешествие должно стать поистине великим событием в его жизни. Перед взором предстанут величественные острова, и он будет наслаждаться их видом как сильная, дышащая полной грудью личность, а не какое-то пресмыкающееся ничтожество из Бостона.
И если в Пирее он попадет прямо в объятия полиции, все же тех дней, когда он, стоя на носу судна, проносился над морскими глубинами, подобно возвращающимся к родным пенатам Ясону или Одиссею, отнять у него уже никто не сможет. Тщательно обдумав все это, он написал письмо мистеру Гринлифу и отправил его за три дня до отплытия из Венеции. Мистер Гринлиф наверняка получит письмо не раньше чем через четыре-пять дней. Таким образом, он никак не сможет телеграммой заставить его задержаться в Венеции, пропустив свой рейс в Грецию. Это с любой точки зрения производило наилучшее впечатление: быть в течение нескольких дней неуловимым, пока не сойдет на берег в Греции, демонстрируя тем самым безразличие к тому, получит он, согласно завещанию, деньги или нет. Во всяком случае, он и не подумал из-за этого завещания отложить свое запланированное путешествие.
За два дня до отплытия Том отправился в гости на чашку чаю к графине Титти делла Латта-Каччагуэрра, с которой познакомился, когда подыскивал дом в Венеции. Горничная провела его в гостиную, и он услышал приветствие, какого не доводилось слышать уже в течение многих недель:
– О, час, Томазо! Вы еще не читали дневных газет? Найдены чемоданы Дикки! И его картины! Здесь, в Венеции, в Американском агентстве! – Ее золотые серьги трепетали от возбуждения.
Том погрузился в чтение. Бечевки, которыми была перевязана коробка с холстами, случайно развязались, и служащий агентства, который стал их снова запаковывать и перевязывать, обнаружил подпись “Р. Гринлиф”. У Тома задрожали руки, и, чтобы унять эту дрожь, пришлось крепко вцепиться в края газеты. Сообщалось, что полиция тщательно обследует все вещи в надежде обнаружить отпечатки пальцев.
– Возможно, он жив! – громко восклицала Титти.
– Не думаю, увы, что из всего этого следует, будто он жив. Возможно, убит или покончил с собой уже после того, как отправил эти чемоданы. То, что они отправлены на имя другого человека – Феншоу…
Он почувствовал, что графиня, которая сидит выпрямившись перед ним на диване, пристально смотрит, пораженная его нервозностью. Он собрался с духом и произнес:
– Вы понимаете, что происходит? Они роются в его вещах, чтобы найти отпечатки пальцев; они не стали бы этого делать, если бы были совершенно уверены, что это сам Дикки отослал вещи в агентство. И с какой стати он стал бы посылать их на хранение под именем Феншоу, если бы сам собирался забрать? Найден паспорт, запакованный вместе с другими вещами.
– А что, если он сам скрывается под именем этого Феншоу? О, милый Томазо, вам необходимо выпить чаю! – Титти поднялась с дивана. – Джустина! Чай, пожалуйста. И поскорее!
Сидя на этом мягком диване и по-прежнему сжимая газету, Том почувствовал головокружение. Неужели именно сейчас наступит главный поворот всего дела – начнутся поиски тела Дикки? Неужели ему до того не повезет, что именно теперь-то все и раскрутится?
– Ах, милейший Томазо, вы слишком пессимистичны! – воскликнула Титти, похлопав его по колену. – Это же хорошие новости! Только вообразите: вдруг будет установлено, что все отпечатки пальцев на вещах принадлежат ему? Ведь это будет просто замечательно! Представьте: завтра, например, вы идете по какой-либо улочке здесь, в Венеции, и неожиданно лицом к лицу сталкиваетесь с Дикки Гринлифом, называющим себя сеньором Феншоу! – И она залилась своим очаровательным звонким смехом, который для нее был так же естественен, как дыхание.
– Здесь сказано, что среди вещей есть буквально все: пальто, обувь, бритвенный прибор, зубная щетка. Полный комплект, – отозвался Том, старательно пряча свой страх за мрачной интонацией. – Будь он жив, он не смог бы обойтись без этих вещей. Вероятно, убийца раздел покойного, а потом упаковал одежду и прислал сюда, потому что это самый простой способ замести следы.
Сказанное Томом заставило умолкнуть даже Титти. Помолчав, она сказала:
– Может быть, вы все-таки не будете так отчаиваться, пока, по крайней мере, не выяснится, чьи же это отпечатки пальцев? Завтра вы отправляетесь в такое приятное путешествие. А вот и ваш чай!
“Не завтра, а послезавтра, – пронеслось в голове у Тома. – Вполне достаточно времени для Роверини, чтобы взять у меня отпечатки пальцев и сравнить их с теми, что были на чемоданах и картинах Дикки”.
Он попытался представить себе все гладкие поверхности чемоданов и холстов, на которых мог сохраниться рисунок кожи его пальцев. Собственно говоря, их было не так уж и много, разве что у бритвенных принадлежностей, хотя, конечно, даже из крохотных пятнышек можно составить десять полноценных отпечатков, если очень постараться.
Надежду внушало только то, что у него до сих пор не взяли отпечатки пальцев, а может быть, и не возьмут, потому что он пока еще вне подозрений. А что, если у них уже есть отпечатки пальцев Дикки? Может быть, мистер Грин-лиф немедленно вышлет оттиски из Америки, чтобы сличить с найденными на вещах? Отпечатки пальцев Дикки остались во многих местах: на его вещах в Америке, в доме в Монджибелло…
– Томазо! Пейте чай! – сказала Титти, снова осторожно дотронувшись до его колена.
– Спасибо.
– Посмотрим, что будет дальше. Во всяком случае, это какой-то шаг к выяснению истины. Раз это вас так удручает, давайте поговорим о чем-нибудь другом! Куда отправитесь после Афин?
Он попытался сосредоточиться на путешествии в Грецию. Страна представлялась ему золотистой. Такой ее делали блеск доспехов античных воинов и солнечный свет, которым пронизана эта земля. Перед мысленным взором предстали каменные статуи со спокойными, исполненными мужества лицами, как женские фигуры у входа в Эрехтенон[43]. Мысль о том, что перед поездкой в Грецию ему, возможно, придется давать отпечатки пальцев, была невыносима. Если это произойдет, он будет просто убит. Будет чувствовать себя ничтожней самой последней крысы в афинской канаве, униженней самого последнего нищего, который, возможно, обратится к нему за милостыней на улице в Салониках. Том закрыл лицо руками и зарыдал. Мечта о Греции лопнула, словно золотистый воздушный шарик.
Титти крепко обняла его за плечи своей пухлой рукой.
