Здесь произошла следующая неожиданность: сойдя на берег для пополнения продовольственных припасов, матросы «Месопотамии» попытались сбыть на местных рынках партию консервированного мяса буйвола, которую таскали в трюмах уже не первый месяц. Таможенники, в руки которых случайно попала перевезенная с парохода контрабанда, задержали нарушителей. Однако греки, быстро сориентировавшись, устроили драку и прорвались назад на корабль, неся на руках раненых друзей. «Месопотамия» вынуждена была спешно оставить Марсель. Впрочем, путешествие так или иначе подходило к концу, и женщины вечерами настороженно всматривались в даль, которая наполнялась африканским теплом, волнуя и беспокоя.
Вскоре пароход вошел в Черное море, миновал золотые от солнца крымские берега и оказался среди разболтанных и горьких азовских вод. В начале апреля «Месопотамия» прибыла в Мариуполь.
— У меня мама часто бывала в Мариуполе, — снова перебила меня Ольга. — По работе.
— А кем она работала?
— На железной дороге, — неопределенно сказала Ольга. — Дома почти не жила. Я ее вообще плохо помню, она рано умерла. Кажется, она постоянно куда-то бежала, и вот это ощущение, что она через несколько минут уедет и придется снова ее ждать, я и запомнила. Я совсем маленькой бегала на вокзал, смотрела на поезда. Для меня с той поры вагон — это какое-то ужасное место, куда можно случайно попасть и откуда уже никак не выбраться. Ты чего боялся в детстве больше всего?
— Американцев, — ответил я, поразмыслив.
— Почему американцев? — не поняла Ольга. — Американцы нормальные. Они джаз придумали.
— Не знаю. В детстве я про джаз ничего не знал.
— А я проводников боялась, — сказала Ольга. — Да и теперь терпеть их не могу. А еще кондукторов. И бухгалтеров тоже… Послушай, — заговорила она через некоторое время. — Ты сможешь меня завтра отсюда забрать?
— Смогу.
— Только не забудь, — попросила Ольга.
— Не забуду.
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо.
Мариупольский порт, как всегда в эту пору заполненный турецкими и марокканскими судами, произвел на сестер приятное впечатление своим праздничным многоголосием. Уличные базары и тесные лавочки ломились от качественного дешевого товара из Малой Азии и Западной Европы, портовые строения таили в себе сокровища, свезенные сюда со всего света. Прямо здесь, в помещении вокзального ресторана, сестры Абрамс подписали договор на проведение концертов духовной музыки для рабочих металлургических заводов Новороссийской компании и на шахтах Франко-российского общества. Поселились миссионерки в скромной, но уютной гостинице «Царь Давид». По воспоминаниям Сары Абрамс, местные промоутеры, которые вообще-то чуть ли не впервые имели дело с североамериканскими неграми, приложили все усилия, чтобы быт женщин был обеспечен всем необходимым. Сестры сразу же проявили трудолюбие и доброжелательность по отношению к новой публике. Уже первые выступления, состоявшиеся в рабочих клубах при металлургических предприятиях, имели немалый успех и обеспечили сестрам любовь и уважение рабочих. Местные жители охотно посещали концерты, воспринимая заокеанские спиричуэлс с откровенной заинтересованностью и энтузиазмом. Сами сестры с удивлением изучали здешние обычаи и церковный обиход, совмещавшие в себе элементы как ортодоксальных христианских религий, так и неканонических течений. Причудливое объединение вер и письменных культур, возникшее здесь вследствие счастливого стечения обстоятельств и удачного размещения морских торговых портов, стало для сестер Абрамс богатым источником вдохновения и музыкальных импровизаций. За короткое время Глория создает несколько произведений, которые впоследствии вошли в золотую сокровищницу спиричуэлс.
В конце мая сестры переезжают из Мариуполя в Юзовку. Сара Абрамс пишет об этом так: «Город, застроенный одно- и двухэтажными зданиями, выгодно отличался шикарными магазинами, ресторациями, конторами и банками. Первоклассные гостиницы „Великая Британия“ и „Гранд-Отель“ привлекали толпы коммерсантов, прибывавших сюда главным образом из Бельгии и Британии с целью быстрого обогащения. Это был настоящий Клондайк для западных коммерсантов, не имевших перспектив у себя на родине. Нас поселили в одном из коттеджей Новороссийского общества, где жили мастера, инженеры и британские специалисты компании. Кинематографы „Колизей“ и „Сатурн“ по вечерам наполнялись яркой шумной публикой, демонстрировавшей свои наряды, привезенные сюда из портов Америки и Японии. Рабочие же отдавали предпочтение чайным, публичным библиотекам, баням, а в выходные — церквям и многочисленным молитвенным домам. Наши концерты воспринимали дружественно, выражая через нас солидарность с рабочим классом Североамериканских Соединенных Штатов».Можно только предполагать, что именно привлекало восточноевропейских рабочих в непривычных негритянских ритмах. Возможно, то, что в своих спиричуэлс сестры Абрамс тоже говорили о жизни пролетарских кварталов Америки, о человеке труда с его повседневными проблемами и переживаниями. Чувства, о которых пели североамериканские джазовые исполнительницы, были понятны и близки широкой рабочей аудитории. Популярность сестер росла, они стали желанными гостьями профсоюзных клубов и воскресных богослужений. Сама методистская церковь в их лице обнаружила незаурядных популяризаторов конфессиональных идей, а джаз одержал еще одну убедительную победу, на этот раз — среди совершенно новой и неподготовленной публики.
Но уже летом начались проблемы. Во-первых, российские анархисты, выждав паузу и выйдя на сестер, выразили желание получить переданные им денежные суммы. Сестры неожиданно отказались передать революционерам причитающиеся им средства. Особенно решительно выступала против передачи денег Мария де лос Мерседес. Именно она убедила Глорию спрятать мешки с американскими долларами на квартире у одного из хористов местной лютеранской церкви. Именно ее и решили ликвидировать оскорбленные анархисты, чтобы запугать сестер. Тело Марии было найдено в складских помещениях Новороссийского общества. Глория поняла, что на этом революционеры не остановятся. Кроме того, Сара Абрамс объявила о беременности, она уже некоторое время находилась в близких отношениях с директором местных бань. Несмотря на рекомендации сестры и церковной администрации избавиться от нежелательного ребенка, Сара отказывается это сделать и пароходом того же самого Российско-малоазиатского общества возвращается в Америку. Четвертая участница, Варвара Кэррол, возвращается вместе с Сарой.
Оставшись одна в чужой стране, Глория Абрамс объявляет набор новых хористов из местных прихожан. Тогда же она соглашается передать все полученные ею в Америке суммы представителям анархистских организаций. В назначенное время Глория берет билет до Ростова, где и должна была состояться передача денег, в сопровождении местных подпольщиков садится на поезд и отбывает в восточном направлении. Однако до Ростова она не доезжает. В вагоне ее не оказывается, все попытки посредников, встречавших ее, разузнать, куда же подевалась певица, оказались тщетными — ни проводник, ни соседи по вагону никаких пояснений дать не смогли. И далее все старания боевых групп обнаружить след Глории Абрамс или хотя бы узнать что-нибудь о судьбе денег, которые она везла с собой, успеха не имели — женщина бесследно исчезла в черной дыре Донецкой железной дороги, вместе с долларами и записями своих музыкальных произведений. Однако часть рукописного архива всё же уцелела, прежде всего благодаря Саре Абрамс, которая сохранила для истории джаза музыкальное наследие сестры.
Предлагаемый вашему вниманию спиричуэл — одно из последних произведений, написанных Глорией Абрамс. Созданный непосредственно перед исчезновением певицы, он справедливо считается одним из самых лиричных и социально-заостренных образцов джазового хорового пения, а мелодия, положенная в его основу, неоднократно исполнялась всемирно известными джазменами, такими как Чесни Генри Бейкер или Чарльз «Бёрд» Паркер.
* * *
Кто стоит на причалах и рейдах, провожая солнце?
Это мы, Господи, рыбаки и рабочие, после изнурительной
работы, выходим со старых верфей,
останавливаемся на побережье и поем вслед речной воде,
что навсегда от нас утекает.
О чем могут петь мужчины такими тихими вечерами?
Мы вспоминаем, Господи, наши города и плачем по ним.
Мы вешаем на деревья наши гитары и трубы и заходим в реку.
Стоя в теплых волнах, мы поем вслед зеленой воде,
протекающей мимо нас.
Стоя среди теплых волн, мы поем вслед жизни,
утекающей сквозь пальцы.
И когда прохожие попросят вас спеть для них, что вы ответите?
Мы ответим: голоса наши горьки, как арестантский чай.
Джаз выдавливает наши сердца, как марокканские апельсины.
Всё наше пение — лишь память о тех
горячих кварталах, которые мы оставили, лишь плач по воде,
что утекает.
И если б мы забыли свои дома — было бы нам, о чем петь?
Мы говорим памяти: оставайся с нами, не покидай нас.
Все наши песни о банках и магазинах, разрушенных временем,
о лавках и складах, полных мануфактуры.
О наших женах, ради которых мы готовы были умереть,
и детях, которые придут когда-нибудь в наши цеха и станут
трудиться вместо нас.
Мы все связаны этими реками, что протекли сквозь наше
прошлое.
И наши жены стоят с нами на этих берегах.
Пророк Захария выходит в обеденный перерыв из цеха,
вытирает рабочий пот, звенит гвоздями
и ножницами в карманах своего комбинезона,
смывает с черных ладоней машинное масло и угольную пыль.
Пока нет работы и можно смотреть в небеса,
пока можно отдохнуть от тяжелого, нужного всем труда.
Останься в нашей памяти, город, из которого нас вывезли
в старых вагонах.
Все, кто забывает тебя, навеки теряет покой:
всякий из них исчезает с разорванным сердцем.
Нам так легко делиться прошлым.
Жизнь — это машина, сделанная для нас,
и мы знаем, что не стоит бояться этой машины.
Золотые цеха открывают для нас свои ворота.
Высокое небо плывет над нашими школами и лабазами.
И всё, что ждет нас, — запустение и забытье,
все, что ждет нас, — любовь и спасение.