И близнецы снова подняли носы, один шел по левую руку от будущего бойца ВВС, другой по правую, оба то и дело теребили сестрицыны косы. В семье Чжанов будет своя тетя Дэй Фэи [97] — клубок гомона и веселья вокруг Ятоу рос на глазах.
Вот клубок покатился дальше. Вот скатился по лестнице. Дохэ улыбнулась Чжан Цзяню. Он видел в ее взгляде гордость. Дохэ не все слова Ятоу смогла разобрать, но «самые зоркие глаза» и «самое крепкое здоровье» она поняла и чувствовала гордость: ведь наполовину это был ее вклад.
Дохэ унесла грязные тарелки, Чжан Цзянь взял пустой котелок и тоже понес на кухню. Под светом тусклой кухонной лампочки морщины на его лице казались еще глубже. Дохэ обернулась, их глаза разделяла всего половина чи. Она сказала, что за ужином видела его улыбку: он улыбнулся, даже засмеялся. Засмеялся? Да, давно не видела, чтоб ты так смеялся. Из Ятоу вышел толк, считай, одну вырастили. Да, вышел толк.
— Что такое? — переспросил он.
Дохэ смотрела Чжан Цзяню прямо в глаза. Что-то ответила.
Чжан Цзянь смог разобрать только, что ради нее, Дохэ, он едва не лишился улыбки. Он хотел было спросить, что это значит, но она снова что-то сказала. Чжан Цзянь помнил, что, расчувствовавшись, Дохэ чаще переходит на японский и сильнее путается в словах. Он велел ей не торопиться, говорить спокойно. Она повторила. На этот раз он понял, все понял. Она сказала, что теперь видит, как сильно он ее любит, раз готов биться ради нее не на жизнь, а на смерть. Верблюжьи глаза распахнулись, округлились, даже складки на веках удвоились. А Дохэ продолжала: он прикончил Сяо Ши, и это все равно что выйти ради нее на смертельный поединок.
Чжан Цзянь не заметил, как Дохэ ушла. Да, все можно было понять и так. Слова Дохэ будто открыли ему глаза, и он увидел, что действительно желал Сяо Ши смерти. За свою жизнь он не одного Сяо Ши хотел отправить на тот свет — партсекретарь завода, лицемерный пустозвон, частенько наведывался в цех угостить рабочих морсом из чернослива и до того надоел Чжан Цзяню, что хотелось его прикончить. Потому что бадья с морсом, которую он приносил, значила, что партсекретарь будет целый час молоть красивую чепуху, а им потом работать сверхурочно, доделывать то, что не успели из-за его болтовни. И не один только Сяо Ши заслуживал смерти. На свободном рынке как-то схватили мальчика-попрошайку, поймали на воровстве и кинулись бить всем рынком. От мальчишки живого места не осталось, весь был в крови и грязи, а толпа не унималась: те, кому не удалось ни пнуть мальца, ни ударить, чувствовали себя обделенными, словно их обошли положенной долей бесплатного зерна. Чжан Цзяню хотелось всех их прикончить. А в молодости он еще чаще помышлял об убийстве: старенький доктор сказал: «Решайте, кого спасать, мать или дитя» — как за такое не убить? Задать такую задачу мужу и отцу — само Небо должно было покарать того доктора! И четыре японских гада, приставшие к Сяохуань… С того дня, встретив одинокого японца, Чжан Цзянь каждый раз прикидывал, как будет лучше его убить: разрезать на кусочки, закопать живьем или забить палкой. Сколько раз он убивал в своих мыслях? Не счесть.
Так, может быть, это он и придумал, чтобы груз сорвался с крана и раздавил Сяо Ши? Тем снежным вечером Сяо Пэн ушел, Сяохуань побежала его проводить. Они с Сяо Ши остались за столом, оба раскраснелись от выпитого. Чжан Цзянь приподнял веки и взглянул на гостя. Сяо Ши смотрел на него, но теперь быстро отвел глаза и улыбнулся.
Это была улыбка чужака. Сяо Ши никогда не улыбался так мрачно, угрюмо и будто недобро. Его улыбка всегда была озорной, шкодливой, но точно не злобной. В тело Сяо Ши вселился какой-то чужак. И как узнать, что этот чужак приготовил для Дохэ: горе или радость? Чжан Цзяню казалось, что горя будет больше, чем радости, намного больше.
И тот же самый чужак в теле Сяо Ши схватил Дохэ на лестнице, угрожал ей, измазал ее одежду своими черными лапами.
И чужак в теле Сяо Ши хотел подчинить себе Дохэ и отправить ее в исправительный лагерь, если не покорится.
Сяо Ши взял палочками кусок мяса с жирком и положил его в чашку Чжан Цзяня: «Братец Эрхай, угощайся!» Чжан Цзянь давно не помнил, чтобы Сяо Ши звал его братцем Эрхаем. В Аньшане было дело, а с тех пор как переехали на юг и в цеху началась борьба между шанхайцами и дунбэйцами, Чжан Цзянь запретил друзьям называть себя братом, чтобы никто не подумал, будто у них своя группировка.
— Братец Эрхай, за эти годы хуже всех пришлось сестрице Сяохуань.
Сяо Ши неспроста назвал его братом, это был знак. Наверное, дурной знак. Чжан Цзянь вернул мясо на общее блюдо.
— Сяо Пэн тот еще молодчик, проучился пару лет в техникуме и строит из себя ученого. Небось, стихи писал нашей Дохэ, пышные да героические, под стать цитатам в тетрадке у Ятоу. Поглядите только на него, совсем ума лишился…
— А ты не совсем? — с легкой улыбкой перебил его Чжан Цзянь.
Сяо Ши удивился: у Чжан Цзяня редко бывал такой тон.
— Я… Мне Сяо Пэн сказал, что она японка, я и подумал: с войны уже столько лет прошло, а я ни разу так близко гадов не видал.
— И решил попробовать новенького, — снова улыбнулся Чжан Цзянь.
Он увидел, как круглые глазки Сяо Ши загорелись, будто в надежде, что братец Эрхай скажет следом: «Вот и попробуй». Чжан Цзянь поднял рюмку, допил вино и снова взглянул на Сяо Ши, но огонь в круглых глазках уже погас.
— Будь спокоен, братец Эрхай!
На лице Сяо Ши снова всплыла чужая улыбка. И улыбка эта вызвала в Чжан Цзяне порыв, который с трудом удалось задушить. Только после ухода Сяо Ши он задумался: отчего ему так страшно захотелось схватить Сяо Ши за глотку? Оттого ли, что фраза «Будь спокоен, братец Эрхай!» прозвучала, словно замаскированное предупреждение? Будь спокоен, братец Эрхай, я про тебя все знаю. Будь спокоен, братец Эрхай, тронь меня пальцем, и я доложу обо всем куда надо. Будь спокоен, братец Эрхай, хватит на твою долю горя!
Чжан Цзянь оцепенело стоял, глядя на грязные чашки и тарелки в раковине. Дохэ чистила пол в комнате, скрежет ее щетки царапал Чжан Цзяню сердце. Дохэ думает, что он решил не дожидаться, пока Сяо Ши исполнит свою угрозу, и уничтожил врага, чтобы защитить ее. Чтобы защитить ее и ее тайны, защитить эту неправильную семью, которая никогда уже не будет правильной. Он хотел сказать Дохэ, что все совсем иначе, что такая кончина была прописана в книге жизни и смерти Сяо Ши, что его руки чисты. Но вдруг понял, что ничего не сможет ей объяснить. Если отдел безопасности, полиция, суд обвинят его в умышленном убийстве, он и там не сможет найти слов, чтобы оправдаться. Чжан Цзянь не помнил, когда в последний раз что-то доказывал или спорил.
И надо было всему случиться в ночную смену, когда людей на заводе почти нет. Куда все подевались? Ушли перекусить? И Сяо Ши, как нарочно, выскочил под груз — тогда, на лестнице, он тоже будто из-под земли вырос, загородил Дохэ дорогу и вцепился в нее черными лапами. Кран Чжан Цзяня в один миг взял Сяо Ши на мушку. Жить надоело? Зачем бросился прямо на дуло? И надо было ему, Чжан Цзяню, в ту секунду отвлечься, не заметить человека внизу! Мушка и мишень идеально совпали, и кран выстрелил громадной пулей. Отдача от выстрела тут же привела Чжан Цзяня в себя.
Никто не видел, как это произошло. Сяо Ши наверняка попытался увернуться, но побежал точнехонько под груз. А сам он что, задремал, отвлекся? Груз наверняка чем-то задело, вот он и сорвался с крюка. Вокруг кровавой лужи собралась толпа, люди гадали, что случилось, стараясь не смотреть на обезображенное тело.
Чжан Цзянь обхватил багровые плечи Сяо Ши. Во что же он превратился? Во рту, который всегда так и сыпал шуточками, теперь, как в раскаленном котелке, бойко пенились кровавые пузыри. Круглые, озорные глаза закрылись, и лицо Сяо Ши стало таким счастливым и безмятежным, что Чжан Цзянь едва не заплакал. Он знал эти глаза больше десяти лет. а теперь они закрылись и не могут его ни в чем упрекнуть.
