— Не пори ерунды. Пошли есть.
Она бросила шелковый кошелек на матрас, сняла со спинки кровати фартук и быстро вышла из комнаты, на ходу завязывая тесемки. Зашипело радио — детский хор, шурша, грянул: «Гляди, гляди на Север, помни, помни слова дядюшки Хо!..» [94]
Сяохуань накрыла на стол: поставила тарелки с приготовленной еще вчера колбасой, жареным арахисом и бутылку гаоляновой водки «Дацюй». Прикусила золотым зубом жестяную крышку, дернула подбородком, выплюнула крышку на стол и первой отхлебнула из горлышка:
— Недурно! — и разлила водку по рюмкам.
— А дети где? — выпив, Чжан Цзянь будто ожил, заозирался по сторонам.
— В гости ушли, — ответила Сяохуань.
Ужин прошел в тишине, все молчали. Водка обжигала ароматным теплом, арахис улетал с тарелки вдрышко за адрышком. Весь следующий месяц Чжан Цзянь проспал, долгий сон беспощадно сминал его лицо, с каждым разом оставляя все больше морщин. К тому времени как разбирательство закончилось, Чжан Цзянь превратился в старика. Тацуру подолгу смотрела на его одинокую спину, ссутулившуюся на балконе.
Тацуру ходила на работу и с работы пешком, и ей казалось, что дорога от дома до завода с каждым днем делается все короче. По пути нужно было столько всего передумать, столько неясного трепета облечь в слова. Если смотреть на одни только факты, происшествие на заводе покажется чистой случайностью, но Тацуру чувствовала, что теперь они с Чжан Цзянем снова стали ближе. Ведь недаром погиб именно Сяо Ши. Уроженке деревни Сиронами казалось вполне обыкновенным, что мужчина, любящий женщину до беспамятства, готов ради нее убить, убить, чтобы избавить себя и ее от опасности. Если бы кто-то из мужчин Сакито или Сиронами взмахом меча уложил на месте подлеца, осквернившего Тацуру, пожелавшего отнять ее честь, ни один человек не счел бы это странным. В какой из историй о настоящей любви не встречается кровь?
В старой мешковатой спецовке, в кепке с козырьком Такэути Тацуру шагала по щербатому асфальту, словно по аллее с сакурами в деревне Сиронами. Ее рыцарь мучительно влюблен: он любит без объятий, без поцелуев, без близости, зато готов ради любви пойти на убийство. Под мартовским ветром мешковатая спецовка превращалась в парадное кимоно, а кепка — в драгоценное украшение, венчающее голову. Только она одна и знает про любовь своего рыцаря. Он понес наказание, исхудал, лишился былой красоты, но ее любовь от этого только крепнет.
Красное марево выплавки взбухало, заполняя небо. Тацуру обернулась еще немного посмотреть наверх, и от такой красоты у нее даже кепка упала на землю.
Ятоу в тот день была румяней обычного, и кричать начала еще с террасы:
— Мама! Тетя!
На всех парах влетела в квартиру, вспомнила про обувь, хотела остановиться, но ноги уже не слушались, и Ятоу едва не полетела носом вперед.
— Мама! Тетя! Зачислили!
Сяохуань была на кухне; увидев Ятоу, она закрутила кран и, вытирая руки, пошла в коридор. Ятоу раскинулась мостом от двери к столу: одна нога самым носочком стояла на пороге, вторая задралась назад и вверх, а руки тянулись к чайнику на столе. Ятоу махнула, дескать, подожди, глотну воды и все объясню, схватила чайник и припала к носику.
— Разувайся! — скомандовала Сяохуань.
Попив, Ятоу сказала, что разуваться ей некогда, надо скорее бежать домой к классному руководителю, объявить, что ее зачислили. Поставила чайник и на цыпочках проскользнула в маленькую комнату, снимая через голову сумку.
— Эй, куда это? А разуться! Гляди, какие грязные копыта! — Сяохуань схватила Ятоу за руку, тыча пальцем в ее залатанные белые кеды.
Только тут девочка вспомнила, что мать ничегошеньки не знает. Достала из кармана конверт, вынула письмо и сунула его в руки Сяохуань. Не дождавшись, пока мать прочтет, бросилась обниматься.
— Меня приняли в планерное училище ВВС! Мам, ты не представляешь, я все эти дни ходила сама не своя, каждое утро хотела убежать в горы и повеситься!
За последние полгода в их горах так часто находили повешенных, что дети, забегая подальше в сосновый лес, то и дело бились головой о болтавшиеся в воздухе ноги. Отряды по проведению «четырех чисток» [95] ездили по заводам в поисках бывших помещиков, зажиточных крестьян, элементов с контрреволюционным прошлым, которые после Освобождения [96] укрывались в домах детей и невесток, и эти помещики, крестьяне и элементы уходили прогуляться в горы, да там и вешались. Горы были небольшие, но слухи о самоубийцах разошлись широко, и вот в городок потянулись бывшие помещики, зажиточные крестьяне и элементы с контрреволюционным прошлым из других краев, приезжали сюда, уходили в горы и вешались. Потому в ссоре соседи часто кричали друг другу: «Ну, смотри, если врешь, болтаться тебе на сосне в горах!»
Сяохуань развернула письмо, на нем стоял штамп планерного училища ВВС.
Ятоу ликовала: она одна во всем городе прошла экзамен! У кандидата должно быть отличное здоровье, отличная учеба и отличный моральный облик. Никто больше не мог похвастаться таким отменным здоровьем, как у Чжан Чуньмэй, а разве можно летать, когда здоровье не в порядке? Летать? Как это летать? На планере! Что такое планер? Такой самолетик, только маленький.
Кто бы мог представить, удивлялась про себя Сяохуань, что Ятоу так хорошо все придумает, устроит и до последнего никому не скажет! Попросила недавно у соседской девочки шерстяное пальто, сказала, пойдет фотографироваться, а оказалось, надела его на экзамен. Нельзя идти на экзамен в совсем уж убогой одежке, потому Ятоу и взяла у соседей приличное пальто. При мысли о том, что умной, заботливой Ятоу всю жизнь достаются одни обноски, у Сяохуань защемило на сердце, и она бросилась искать припрятанные Чжан Цзянем деньги. Нужно купить шерстяной пряжи и связать Ятоу настоящий свитер. Сяохуань ворошила туфли под кроватью, а Ятоу все щебетала про экзамен: думала, училище ее не примет, ведь у отца на заводе случилось такое страшное ЧП. Папа ждал разбирательства, она ждала уведомления о зачислении и что ни день хотела уйти в горы с веревкой.
— Не пори чушь, — Сяохуань выпрямилась и посмотрела на дочь, у той от радости брови уже на самый лоб уехали. — Разве твой папа специально груз уронил? Если бы ВВС тебя из-за этого не взяли, то сами бы и остались в дураках!
Когда Ятоу вернулась от классного руководителя, Сяохуань и Дохэ уже наготовили угощений. Раз пришла такая радость, Сяохуань, словно промотавшийся богач, который швыряет на стол последнее, достала все свои запасы: полбутылки масла, чашку арахиса и четыре яйца. Попросила Дохэ приготовить детям каких-нибудь японских лакомств. Морепродуктов нет, ну так сделай «тамбуру» — пожарь батат и картошку со сладким перцем, как-нибудь сойдет. У Дохэ масло давно не лилось так щедро, и рука потеряла сноровку — нажарила половину, а масло-то вышло. Сяохуань побежала к соседям, три квартиры обошла, чтобы набрать масла на полную миску «тамбуры».
Вечером семья сидела за накрытым столом, снова и снова слушая рассказ Ятоу про экзамен. Оказывается, у их девочки во всем городе самые зоркие глаза: тот доктор, окулист, своим носом уже на ее нос залез, чесноком от него так разило, что Ятоу чуть не задохнулась, но как он своей лампочкой ни светил, никаких недочетов в глазах у Ятоу не нашел. Девочка радостно стрекотала, словно большая сорока, иногда даже вскакивала, чтобы показать — ее руки с короткими пальцами были совсем как у ребенка. Чжан Цзянь взглянул на Дохэ: как страшно, ведь эти руки и пальцы достались Ятоу от нее.
Благодаря Ятоу домочадцы снова смеялись, впервые за последние месяцы. И Сяохуань снова пошла в гости к соседям. Едва отставив чашку с едой, потащила дочку в магазин выбирать пряжу, но за полчаса они даже до первого этажа не дошли. На этаже было четыре квартиры, Сяохуань ни одну не пропустила, заглядывала к соседям, хвасталась: «Теперь будете с Ятоу крепить единство армии и народа, ага?», «Маленький боец ВВС пришел справиться о вашем здоровьице!», «Глядите на нашу кроху, скоро будет летать на самолете, не знаю только, разрешит ли начальство мамке с ней летать, сопли подтирать?»
