У Риты тоже бордовое пальто. В талию. Сейчас в талию — самое модное. Счастливая Ритка, ей мама шьет и не приходится в очередях толкаться.
— Вот, примерь сначала коричневое.
Ой, бордовое — как у Риты, в талию. А это коричневое просто балахон. И воротник из искусственной драной кошки. Сколько оно стоит? Четыреста пятьдесят. Взглянуть бы незаметно на цену бордового. Ого! Восемьсот пятьдесят. В два раза дороже.
— Ну, какое больше нравится?
— Коричневое.
— Коричневое так коричневое. Материал добротный. Немаркое. И как раз под цвет твоих глаз.
Я не хочу коричневые глаза! Хочу голубые, как у мамы! Ну почему не придумали операцию, перекрашивающую радужную оболочку? Ведь это так просто. Раз — и человек становится счастливым.
— Мороженое хочешь?
— Нет, спасибо.
— Как хочешь. Мне, знаешь, когда только новое пальто купили? Когда я только студенткой в Ленинград приехала. А до этого мне мать все перешивала из старья. Ты даже представить не можешь, в каком я провинциальном платье приехала экзамены сдавать. И ничего, сдала. На одни пятерки сдала. И потом лучше всех на курсе училась. Не в тряпках дело, а в работе.
Конечно, если у тебя глаза голубые, и ты отличница, то не в тряпках дело. А если к тебе все лезут, что ты не такая — самое время прикрыться модным пальто в талию.
— Запуржило как — того и гляди унесет.
— Первый снег. Красиво. Выбелило улицы. Разогнало тьму.
— Как раз и пальтишко во время подоспело. Завтра же в нем и иди в школу.
В школу? Нет, подожду. А то все сразу: новое пальто, новое пальто. Обсуждать начнут. А так оно немного полежит, и я со спокойной совестью изображу: «Где вы видите новое пальто? Да ему уже сто лет. Вы просто не замечали»,
— Мам, свет у нас в окнах. Папа уже дома.
— Ну и прекрасно. Ты, надеюсь, не забыла, что обещала мне помочь с протоколами?
Сейчас войдем, папа сразу: «Ну-ка покажите обнову». И пойдет критиковать наш с мамой вкус. Может, спрятать пока сверток на вешалке? Заметит. Или, если папа на кухне, проскользнуть в комнату и засунуть в шкаф? Поздно.
— Где это вы, девицы-красавицы, загуляли в такую пургу?
— Если бы ты хоть изредка брал на себя труд заботиться о гардеробе дочери, нам бы не пришлось в такую погоду мотаться по городу и толкаться в очередях. Но ты изволил оградить себя от прозы жизни, и поэтому твой вопрос мне кажется несколько праздным.
Гм, не попросил показать пальто. Только саркастически улыбнулся. Ну почему, почему люди не могут просто работать, просто учиться, просто покупать нужные вещи, просто дружить, просто жить в семье? Обязательно нужно ссориться, как в очереди?
— Садись, доча, поближе к лампе и раскладывай протоколы. Ты должна успеть за сегодня продиктовать пункты 1, 2, 3, 4 и 5. Готова?
— Угу. Протокол 1, пункт 1 — латеральнее основного ствола, протокол 2 — медиальнее основного ствола, протокол 3 — опять латеральнее…
— Устала? Чаю хочешь?
— Нет, спасибо. Почему-то отсутствуют 36 и 37 протоколы.
— Я знаю, я их на кафедре вынимала. Диктуй второй пункт.
— Протокол 1, пункт 2 — до 30 мм, протокол 2 — до 35 мм, протокол 3 — до 15 мм…
— Все, зайка, у тебя уже глаза слипаются.
— Ничего, дотянем до 5 пункта.
— Через силу не надо, путаться начнем. В этой работе важна точность.
— Ладно. Только четвертый пункт закончим.
Как я устала. Нет, не спать хочу, а именно устала. Боюсь, что мне никакой сон не поможет. Можно подумать, что мне восемьдесят лет, и я устала от жизни.
Вот бы все ученые объединились и придумали лучик, который, проникнув сквозь череп, отсекал в мозгу центры, в которых копится злость, усталость, глупость.
Дзи— и-инь-дзинь-дзинь!
— Я всегда так звонюсь. Чтобы бабуля знала, что это я. Она у меня трусиха: все ждет, что к ней кто-то явится — то ли черт, то ли бандиты. Ну, открывай же, бабуля! Это мы!
Только сейчас заметила, какая у Лары маленькая сморщенная бабушка! Конечно, такой бабушке приходится сидеть взаперти и всего бояться.
— Вот полюбуйся, мой братик. Ишь, хулиган какой, всю клеенку чернилами разрисовал, а бабушка старенькая оттирай.
Интересно, что значит иметь младшего брата? Предположим, у меня есть брат. Я прихожу из школы, он уже сидит за столом и делает уроки. И сразу: «Почитай, поиграй, реши». Хорошо.
— Выматывайся-ка ты гулять.
— Я еще уроки не кончил. Вот скажу папе, что ты меня все время выгоняешь.
Не— ет, плохо: начнет ябедничать, ссориться. Вот если бы у меня было много братьев и сестер, как у той беленькой девочки в первом классе, у нас бы была своя жизнь, не зависимая от взрослых. Кто-то старше, кто-то младше, один другому помогает.
— Бабуля, зачем ты ему подсказываешь? Он у нас и так лоботрясом растет.
— Да я ничего, я просто так посмотрела.
Хотя, пожалуй, в этой семье братик не помощник, а эксплуататор бабушки.
— Садись к абажуру поближе. С русского начнем? Какой номер упражнения? Ага, нашла. Слушай, тебе Новенький нравится?
— Новенький? Не знаю. Он забавно «г» выговаривает. Наверно, с юга приехал. Там все так мягко говорят.
— Из Севастополя. У него отец офицер. Слушай, бабуля, уведи ты его в спальню уроки делать. Он же нам мешает.
— Идем, идем, мой хороший, девочки большие. Не будем им мешать.
Нехорошо, что мы выгнали людей. Вовсе они нам не мешали. Делали тихонько свои уроки.
— А на внешность как?
— Кто?
— Ты что, совсем? Новенький!
— Ничего. Волосы светлые, глаза серые. Как все.
— Ну да, как все, а ресницы ты заметила? А ямочку на подбородке? Если хочешь знать, в него все девчонки уже втрескались.
— А я думала, что все за Летуновым бегают.
— Вспомнила! На него теперь только одна дура Мишина пялится. Между прочим, твоя распрекрасная Ларусенька ему записку написала.
— Кому?
— НОВЕНЬКОМУ!
— Что ты кричишь? Не могла она ничего писать. Ты ее мать не знаешь. И вообще, что писать? «Давай с тобой дружить»? Глупо.
— Ничего не глупо. Так все делают. Тебе имя Виталик нравится?
— Нет. Детское какое-то. От него карамельками пахнет.
— Сама ты карамелька. А знаешь, где он живет? Около Выборгского дома культуры. Ларуська специально туда гулять ходила, чтобы на окна посмотреть. Хочешь, пойдем, покажу тебе, где он живет?
— А как же уроки?
— После уроков.
— Неудобно, вдруг он в окно посмотрит и догадается, что мы ради него к Выборгскому притащились. Мы ведь там никогда не гуляли.
— Не гуляли — так будем. Он нам не указ. Кстати, о чем с тобой историчка на перемене говорила?
— Она хочет организовать в школе музей русской живописи и послала меня на курсы в Русский музей.
— Зачем?
— Чтобы потом водить экскурсии.
— И ты будешь ездить?
— Конечно.
— А мне можно с тобой?
— Почему же нельзя? Вместе заниматься в сто раз интереснее. И Ларуську уговорим. Представляешь, как здорово будет?
— Нет, Ларуську не стоит. Ее мамочка как пойдет допрашивать — сразу руки затрясутся, будто кур воровала.
— Можно попросить историчку с ней поговорить.
— Брось ты связываться. А слабо Новенького с нами позвать?
— Неудобно, да и не мальчишеское это занятие. Им не интересно.
— Слушай, а почему историчка тебя так любит, а англичанка терпеть не может?
— С чего ты взяла, что любит? Просто у исторички мне интересно на уроках, а у англичанки нет.
— Ага, я заметила, что она тебе оценки занижает.
— Воспитывает: боится, что я стану зазнаваться.
— Да ну, ты не такая. Между прочим, знаешь, сколько страниц я по твоей английской книге прочла? Шесть. Никогда бы не подумала, что можно запросто так на иностранном языке читать.
— Она же адаптированная.
— Ну и что? Мой папка как увидел, что я английскую книгу читаю, прямо обалдел. Даже обещал туфли подарить к Новому году, если я ее закончу.
— Конечно, закончишь, она же легкая.
— Представляешь, здоровски будет: едем мы с тобой в трамвае в Русский музей, а по дороге ля-ля-ля по-английски. Все: «Что такое? Иностранки!» А мы: «Донт андестенд ю»!
— Ну что ты, по акценту же заметно.
— Да кто там разберет! Кончила упражнение?
— Угу.
— Пошли к Выборгскому прошвырнемся.
— А математика?
— Успеется. Смотри какая погода! Когда еще такое солнце увидишь!
— И правда, здорово! Солнце и снег! Все вокруг белоснежное, незатасканное.
— БА-БУ-НЯ! Закрой за нами. Я часа через два вернусь.
— Зачем ты тетрадку взяла?
— Это не тетрадка. Это альбом. Я сюда хорошие стихи переписываю. Про Евтушенко слышала?
— Угу.
— Это самый современный поэт.
— А Людмила Николаевна сказала, что Андрей Вознесенский.
— И он тоже. И Рождественский. Хочешь, почитаю тебе что-нибудь про любовь?
— Угу. Только я стихи плохо понимаю.
— А чего там понимать? Слушай и все. А еще лучше их наизусть учить. Потом прочтешь их мальчишке, который тебе нравится. Вроде бы ничего особенного — стихи, их везде печатают. А на самом деле, это — «про это самое».
