Эта массовая выдача людей на погибель положила тяжёлое пятно на британскую совесть и вековое, если не длительней, — на будущее русско-английское взаимопонимание. Ведь народы живут в других временнбых отрезках, нежели мы, отдельные люди. И туша совершённого предательства была ещё тем утяжелена, что свободная всезнающая британская пресса — тридцать лет не проронила даже звука о великом преступлении, и только тогда заговорила, когда разоблачения уже были сделаны вне Британии.
И вот дальний родственник Льва Толстого, как бы переняв мучительные поиски совести великого писателя, — Николай Толстой, в ком сошлись и русское происхождение и английская принадлежность, — расследовал, сколько было ему доступно, происшедшее и напечатал книгу «Жертвы Ялты», естественно назвав там и действовавших участников. Этим он совершил душевный подвиг в прояснении и ослаблении того мрачного узла, который был жестоко завязан между нашими народами в 1945 году.
А по одному из побочных, частных последствий от разоблачений, сделанных в книге Толстого, — он добровольно, безо всякой практической надобности, лишь для утверждения истины, поставил себя под судебную ответственность. И английский суд, призванный же, как я понимаю, всегда соответствовать истине в её полном объёме? — поразительным образом присудил правдолюбца к небывалому штрафу в полтора миллиона фунтов стерлингов! — тем самым обрёк Толстого на банкротство, семью его на бедствия. Но тем самым как бы нанеся с британской стороны ещё один добивающий удар — по тем, погибшим в Гулаге. И тем самым — запугивая и всякого впредь, кто осмелился бы расшевелить пепел того послевоенного преступления. Таким образом, этот суд по своему смыслу оказался прямо обратен Нюрнбергскому процессу и выходит за рамки личных стараний непорочного истца получить свой судебный куш, прежде чем он отправится к Суду Вышнему.
Но тем более ясно, что уже и никогда позже ни об одном из участников того массового преступления не будет разыскана его вина. Итак, в Англии никто никогда не будет в том обвинён, никто никогда — наказан, а иные тем временем и награждены. Толпы беззащитных людей выданы на погибель — и никто не виноват. В СССР уничтожение миллионов людей долго называлось всего лишь «ошибкой» коммунистической партии. Неужели и в Англии всё минуется под скромным обличьем «послевоенной ошибки»?
Ваше Величество! В моём понимании монарх — не может быть равнодушен ни к чему, происходящему в его отечестве, и в высоком смысле несёт долю ответственности за всё, совершаемое в нём, даже когда лишён формального права направлять события. Разумеется, Вы не властны влиять на решения суда. Но Вы властны сделать какой-то моральный шаг, который дал бы всему новый свет. Я не знаю — какой именно, Ваша интуиция подскажет Вам верней. Если Вы дадите понять, где лежит Правда, — это движение Ваше не останется незамеченным в истории.
Примите моё высокое уважение.
Я хотел бы выразить мои самые добрые пожелания принцу Филиппу и принцу Чарльзу.
Александр Солженицын.
(Публикация глав будет продолжена.)
© А. Солженицын. Первая часть «Очерков изгнания» Александра Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» напечатана в «Новом мире», № 9, 11 за 1998 год, № 2 за 1999 год, Вторая часть — в № 9 за 2000 год.
Игорь Дедков
Холодная рука циклопа
Из дневниковых записей 1983–1984 годов
24 января 1984 года.
Пятого января я закончил 388-ю, и последнюю, страницу рукописи о Залыгине. Теперь жду, что скажут эти подозрительные издатели из «Современника». Странно, но Залыгин не откликнулся на мои новогодние поздравления, можно подумать, что он за что-то на меня обиделся. На мои юбилейные отклики в «Лит. газете» и «Дружбе народов»? За то, что недостаточно юбилейны?
Самому мне то, что я написал (рукопись), пока нравится. Во всяком случае, это много сильнее, — так я чувствую, — первых двух книжек. Но захотят ли это заметить?
Уже в январе переделал и дописал на треть статью о Распутине для «Нового мира». Написал рецензию для ярославского издательства (Г. Никифоров). Сегодня правил и дописал статью (фрагмент статьи) «По ту сторону жанра». Корнилов увез в Саратов; вроде бы «Волга» собирается отметить мое 50-летие.
Это несчастное 50-летие! Куда мне деваться, как ускользнуть, не отмечать, не собирать сборища в библиотеке, где проходят эти наши процедуры!
Пока гоню все это из головы. Говорю себе: еще успею, не до этого.
Вот-вот «Сов. писатель» напомнит мне, что им-то рукопись я не отправил, и тогда-то я возьмусь за сочинение слезного прошения — о продлении и проч., и проч.
Надо дописать оборванную предыдущую запись: Залыгин рассказывал, что Айтматов держал себя в Австрии с чрезвычайным достоинством. Когда после сочинения Айтматовым какой-то дипломатической бумаги (удачного) С. П. сказал ему, что он, Айтматов, мог бы быть послом, тот пренебрежительно спросил: «Здесь?» Любопытно, что в аэропорту Айтматов очень искал комнату для парламентариев. Долго ходили, до отлета, не нашли. Жаль, сказал Айтматов, нет времени, все равно бы нашел.
С удовольствием читаю Карла Поппера. Кажется, образуется интересная переписка с Т. Руллисом (Рига)1.
В недавно вышедшей книжке В. Леоновича «Нижняя Дебря» мне посвящено стихотворение о волжском буксире, воющем и кричащем у брегов Костромы.
Надо бы записать о том, как Кожинов и Ю. Кузнецов провозгласили галичанина Виктора Лапшина, когда-то поддержанного и впервые замеченного мною, — едва ли не гением.
Повеяло крепким духом мафии.
Остальная жизнь еще более замечательна.
Я тщусь все успеть и не замечать, сколько мне лет. Чему-то внутри, кажется, нет сноса, а все остальное изнашивается.
Сегодня впервые немного рассказал Никите об университете в 56–57 годах. Совсем немного.
29 февраля.
<…> Ну а потом умер Андропов. И появился новый выдающийся руководитель — Черненко.
Три дня все гадали: кто же? Кто будет? и чьи же «выводы и положения» следует нам отныне «класть в основу»?
Все устроено так, что преемственность не обеспечена. На место президента не встанет вице-президент и т. д.
В таких случаях предпочтительнее «автоматизм». «Автоматизм», узаконенный конституцией и признанный народом.
А так — что ж… Небольшая группа профессиональных руководителей решает, не спрашиваясь у народа, кого объявить «выдающимся», «несгибаемым» лидером и вождем.
«Автоматизм», правда, есть и тут: первое лицо в партии автоматически становится первым лицом в государстве.
Мнение народа в распределении власти, таким образом, не учитывается.
И нам это неудивительно.
За это время отправил статьи о Быкове («Север»), Распутине («Новый мир»). Корнилов отвез статью «По ту сторону жанра» (по сути, фрагмент статьи) в «Волгу». Это была его инициатива, чтобы что-то в «Волге» появилось к 11 апреля, но я не очень-то верю в это появление. Пока насчет всех этих статей (во всех трех — полемический уклон) — неопределенность.
На днях — событие: позвонил после нескольких лет молчания Игорь Виноградов. Это он получил от меня очередные тома Достоевского с открыточкой, где было: «Уж очень сурово ты молчишь». Вот он и отозвался. Я этому обстоятельству рад.
Теперь костромская культура — без Коли Шувалова. Он замерз вечером 25 января недалеко от дома, возвращаясь после обсуждения выставки Каткова. Говорят, что это был Татьянин день, и что теперь они с Таней опять воссоединились, и что он предчувствовал свой уход… сердце его уже не было прежним упрямым сильным сердцем акробата и строптивого художника…
У нас в моей комнате висит его картина молодой поры, где лимон на синем подоконнике на фоне белоснежных гор. Однажды, помню, девятого мая Коля с Таней зашли к нам и сидели на старом нашем диване под этой картиной. <…> Был какой-то славный, трогательный день, и мы разговаривали о наших детях. Теперь их Колюша — взрослый, женатый человек, столяр в Худфонде и — пьющий… А когда-то Коля говорил мне, что их Колюша видел с балкона летающее блюдце… И что сам смастерил электрическую гитару…
Звонил П. Ульяшов («Лит. Россия»), спросил, не против ли я буду, если газета отметит наше с Л. Аннинским 50-летие публикацией нашего «диалога» в виде фрагмента из нашей переписки, который Лева взялся подготовить. Я опрометчиво сказал: если Лева считает, что это возможно (т. е. возможно подготовить), то я на него полагаюсь и не против… Но теперь я задумался: а что из этого выйдет? Приличное ли что выйдет? Не получится ли к тому же нечто похожее на запись шахматной партии, где белые начинают и выигрывают?..
Из чтения миновавшего месяца: «Вечный город» Проханова, новые повести Маканина и Гранина в «Новом мире», повесть Н. Катерли в «Неве», фантастический роман А. Богданова «Красная звезда» (для выступления в библиотеке о фантастике), «Агнец» Мориака, «Равновесие» В. Портнова (Баку), Л. Яновская «Творческий путь Михаила Булгакова», «Проделки Скапена» Мольера, шестой том А. Твардовского, повесть Р. Киреева «Ладан», рассказы Г. Абрамова и — особо важно! — статьи Питирима Сорокина в «Экономисте» (1922) о влиянии войн и голода на состав и судьбы народов, прежде всего — русского. И еще — К. Поппер, и новые китайские повести, и книжка Н. Котляревского «Девятнадцатый век» (1921) и т. д.
