Когда она завела про жука в пятый раз, я остановилась и укоризненно посмотрела на нее. Варя отошла в другой угол комнаты и оттуда объяснила мне:
— Я проверяю, мам, хорошо ли я букву «ж» говорю, понимаешь?
— Проверяй, пожалуйста, только не в ухо мне, ладно?
На самом деле отчего-то мне это почти не мешало. Ее присутствие каждую секунду подтверждало: это надо, Лена, это надо делать, надо хотя бы для Вари. А если книжка получится, то может, еще какая-то девочка откроет ее и так же, как Варька, будет пугаться, радоваться, надеяться…
К следующему воскресенью я написала восемнадцать глав. Мы прочитали вслух, перебивая друг друга, последние две главы, чуть их поправили. Варька смеялась, страшно радовалась и всячески меня подбадривала, обещая бешеный успех на книжном рынке. Я сама была настроена отнюдь не так оптимистично, я хорошо знаю цену «домашним радостям» — не всегда то, что нравится твоим близким, окажется нужным и другим, очень разным людям. Но я все же записала диск для Жени. Я решила — пусть он будет первым читателем. Почему-то мне казалось, что, несмотря на свое доброе и пристрастное ко мне отношение, он сможет сделать мне толковые замечания.
Мы оделись и чуть пораньше приехали на спектакль. Никогда из дома у меня не получается выезжать заранее — у себя дома всегда найдется тысяча дел, а сейчас мы уже в половине седьмого получили пригласительный билет у администратора. Я немножко удивилась, что билет был без мест. Но потом решила, у Женьки всегда так много приглашенных, что на всех бесплатных «директорских» мест не хватает.
Это был пятый или шестой премьерный спектакль. Народу набилось раза в полтора больше, чем мог вместить зал, поэтому думать о свободных местах в партере было нечего. Мы пошли на балкон, Варя заметила, что она «всегда мечтала сидеть именно на балконе». Оттуда было очень хорошо видно, но довольно плохо слышно, особенно Женину партнершу, популярную Ирочку Мухину, которая говорила на сцене простым, бытовым голосом, вблизи он звучал наверняка мило, но к нам на балкон долетало лишь «…няу… ли… лю… а-а-а». Но Варя и так была довольна, а я все равно напрочь выбита из колеи целлофановым мешком с остатками моей жизни в «невестах» у Саши Виноградова.
Мы купили очень красивые цветы для Жени и всё торговались — дарить ли их у сцены — я знаю, что актеры так больше любят. Или все же зайти к нему с букетом в гримерку, тем более что он приглашал нас потом поужинать. Варька рвалась на сцену, мне же казалось, что это очень неудобно — спускаться с балкона заранее, стоять потом в проходе… Но я решила сделать так, как приятнее Жене и как хочется Варьке. Когда стало ясно, что спектакль вот-вот закончится, мы поспешили вниз, к сцене.
Женя охнул и ахнул, увидев красавицу Варю с распущенными светлыми волосиками, протягивающую ему букет персиковых роз и белых нежных лилий. Варя протянула ему еще и руку, Женя руку поцеловал, расшаркиваясь. Потом поцеловал Варю, отыскал глазами меня и послал мне воздушный поцелуй. Варька была счастлива, потрясена и с прискоком подбежала ко мне:
— Пошли к нему!
Странно. Что-то такое вдруг как будто проскользнуло у моего лица. Будто слово или звук — но никто ничего не говорил… Или какой-то смутный образ… Но я бы ни за что не сказала — что именно я увидела. И мне почему-то показалось — не надо. Не надо ходить к Жене.
— А может, не пойдем? Варюша, поехали домой, а?
На Варьку жалко было смотреть.
— Почему? Почему, мама? Ты плохо себя чувствуешь?
— Да нет… Наоборот… Просто… Не знаю, как объяснить… Мне кажется… Да нет, глупости. Пойдем.
Я подумала, что скорей всего я потихоньку вползаю в депрессию, которой безумно боялась с того самого дня, когда Саша тихим голосом объявил, что жить с нами больше не хочет. Я знаю, что это такое. Я там бывала. Дважды за свою жизнь. В той депрессии, которая не хандра, а медицинский диагноз. От которой можно по рецепту купить в аптеке антидепрессанты и равнодушно глотать три раза в день таблетки, а день за окном серо-коричневый и тянется бесконечно, никогда не заканчивается, потому что в новом дне смысла нет и он похож на вчерашний, и ты уже не знаешь, в каком ты дне, потому что это в принципе все равно, и только почти пустая облатка от лекарств напоминает тебе — надо сходить в аптеку. Или зайти в ванную и повеситься. Потому что все равно. Потому что смысла нет ни в чем. Потому что жить не за чем.
Я страшно боялась проснуться однажды утром и захотеть обратно в сон — только бы не жить, только бы не думать, только бы не болело…
Но ничего такого со мной после рождения Вари, слава тебе, Господи, не происходило. И сейчас не должно произойти. Не должно. Сказала я сама себе, посмотрела в огромное зеркало над парадной лестницей и постаралась увидеть, какая же я красавица. Молодая, стройная. Какая же у меня чудесная дочь, как ей важно, чтобы я вот так держала ее за руку еще лет… семь, а то и десять. И еще двадцать думала и заботилась о ней, где бы она ни была. Какая к черту — депрессия?
За кулисы мы прошли легко, никто нас не остановил. Я почему-то думала, что к Жене не будут пускать, даже приготовила свой журналистский пропуск, который надо когда-нибудь сдать в обмен на трудовую книжку.
В этом театре Женя играл как приглашенный актер, «на разовых», поэтому собственной, именной гримерки у него не было. Мы спросили у женщины, которая несла сразу несколько костюмов, поднимая их высоко над головой, чтобы не подметать пол, где Женя переодевался.
— А вон там, в конце коридора комната, во-он… где кавалер стоит… с букетом, — ответила костюмер.
Наверно, ждет красоточку Ирку, подумала я. Он обернулся, и я вспомнила, что уже видела его сегодня. В антракте, когда мы пили в буфете сок, я еще подумала — какой симпатичный мужчина, и почему-то один — театровед, возможно, критик. Лицо интеллигентное, спокойное, хорошо одет.
Дверь гримерки, возле которой стоял импозантный «театровед», открылась. Он машинально поправил шейный платок — оскот, такие платки очень любил мой отчим, у него их было штук десять, с разным рисунком, — и улыбнулся.
Женя Локтев, не замечая нас с Варей, остановившихся на расстоянии двух метров, протянул мужчине руку. Тот переложил цветы в свободную руку и пожал руку Жене. Потом он сунул букет себе под мышку и сжал Женину руку уже обеими руками. А затем приложил ее к своей щеке. Женька наклонил голову туда-сюда. Импозантный мужчина прижал Женину руку к губам. Тут Женя заметил нас и растерянно улыбнулся. И помахал свободной рукой.
— Женик… Привет! — я тоже растерялась, почувствовала, как заметалась Варька, и крепко сжала ее руку. — Я на секундочку… вот, тоже пришла…
— Ага… — Женька переводил глаза с мужчины на меня и обратно. Раз взглянул на Варьку и тут же отвел глаза. — Ну вот… познакомьтесь… Это — Лена, журналистка. Лена Воскобойникова… И Варя, ее дочка…
— Гусев, — представился мужчина сам, хотя мог бы этого не делать, особенно в присутствии журналистки.
— Мне приятно, — я постаралась улыбнуться. — Прекрасный спектакль, Женя. И ты — просто блеск!
— Правда? — в его глазах я увидела другой вопрос. Про ресторан и как вообще быть…
— Мы пойдем, а то, боюсь, материал уйдет. Там, у меня… Надо интервью… — Я не увидела, а почувствовала, как Варька опустила голову. Конечно, стыдно. Еще бы не стыдно!
— Ага, ну давай. Я позвоню, Ленка! — он сделал шаг ко мне и остановился.
Я помахала ему рукой. И Варька помахала ему рукой. И он свободной рукой помахал нам обеим. Вторую его руку держал импозантный мужчина Гусев и, похоже, собирался тоже помахать нам букетом белых роз.
— Как для невесты, да, мам? — сказала Варька, когда мы спускались в гардероб.
Я опять посмотрела на себя в парадное зеркало и нашла, что стала за это время еще лучше, еще моложе и красивее.
— Как раз с такими золотыми штучками… Я видела у одной невесты в журнале… смотрела, думала, у тебя будет такой букет…
— Варюша… — я поцеловала ее в сбившийся пробор. — Ничего, у меня еще будет такое прекрасное свадебное платье, красивое необыкновенно, с длинным прозрачным шлейфом, и ты понесешь шлейф.
— Не-а… — покачала головой Варька. — Другие понесут… мальчики или девочки.
— А ты?
— А я буду бить в барабан!
— Варюша… А разве на свадьбе бьют в барабан?
Варька снисходительно посмотрела на меня:
— Конечно, мам! Когда объявляют, что невеста идет…
Дома Варя вспомнила, что мы забыли отдать сказку Жене.
— Ничего, Варюша, в следующий раз. Или по почте пошлем. По электронной. Это даже удобнее.
— Мам, а дядя, который дарил цветы Жене, — он странный, да?
— Странный, Варюша.
— А Женя… — Варя посмотрела на меня, — он тоже… странный?
— Женя… талантливый и, по-моему, очень несчастный человек, — ответила я вполне искренне.
