Ведь нет ни одной заповеди, справедливость которой можно было бы доказать неопровержимым образом, как нет ни одного нравственного закона, который был бы непогрешимо обязателен. И этика вообще существует лишь постольку, поскольку мы согласны её принять. Смерть и жизнь нужно брать условно, как два противоположных начала, охватывающих, в сущности, почти всё, что мы видим, чувствуем и постигаем. И закон такого противопоставления есть нечто вроде категорического императива: вне обобщения и противопоставления мы почти не умеем мыслить.
И сейчас, когда устроенная Блайвасом… и наверняка кем-то ещё ловушка захлопнулась, Гамлета заманили в то единственное в зале место позади джипа, где он был скрыт от глаз многочисленной публики, когда его ударили ножом в спину и затолкали в салон Хаммера и выпущенный под подписку о невыезде Павлюк занёс нож для последнего удара… в этот последний миг перед смертью, то есть мгновенным насильственным прекращением ритма, Гамлет с предельной ясностью ответил себе на свой же вопрос, касающийся конечных истин, и эта последняя его мысль стала и его последним посланием его родным и близким, детям и внукам, которые остаются на этой земле:
«Нам дана жизнь с непременным условием храбро защищать её до последнего дыхания».
Выбравшись из «девятки», Штрум услышал подымающийся к нависшему небу гул и почувствовал себя как на космодроме. На площади играла рок-группа, шумела, волновалась толпа. Плотные слои атмосферы широкого веселья встречали уже на подходах к Исаакиевской площади. При виде массового скопления людей такой архетипической наружности становилось понятно: в этом есть что-то подлинное.
Трибуна была установлена возле памятника Николаю I, напротив Мариинского дворца. На деревянном помосте коллектив бородачей в клетчатых рубахах исполнял композицию, напоминавшую стук и скрежет по металлическим крышам. От мотоциклетный рёва гитар, истеричных клавишных и заклинаний-скороговорок волосы вставали дыбом и кровь едва ли не хлестала из ушей.
Настоящий рок с яйцами наверняка пришёлся по душе фанатам в сине-бело-голубых Зенитовских шарфах, а также юному панк-быдлу и косматым байкерам, до невозможности суровым парням в «генеральских» косухах с нашивками и заклепками, на татуировках и перстнях-субботниках. Насчет байкеров – все вопросы, у чьих драконов тут самый большой размах крыльев, отпадают сами собой. При виде таких упырей бабушки обычно крестятся – им кажется, что пришёл армагеддон, а насколько эти макабрические хари сильны в деле – через час будет видно.
Среди собравшихся Штрум разглядел в пестрой толпе хипстеров в виниловых штанах и эмо-кидс – юные субтильные создания с черными гитлеровскими челками и щедрым пирсингом, возможно, они не понимают, зачем сюда пришли, ну так надо забраться на сцену и растолковать, что к чему.
Мясо нарастало. Бородачей в клетчатых рубахах сменили одутловатые личности с внешностью архетипических гопников, которые, деря глотку и насилуя струны, скакали по сцене горделивыми козлами и выдавали шквальные гитарные номера один за другим, заставлявшие публику биться в жестком слэме. Тупоголовое, но при этом крайне задорное гитарное молотилово размазало зрителей перед сценой. Вслед за ними на сцену выскочил рычащий металлоголовый громила в коже, и так задал всем петуха, что после десяти минут выступления у него самого пот полился градом со лба, обильно смачивая микрофон. Музыканты создавали звуковой напор, сравнимый с авиационным налетом. Топорный шумовой экстремизм окончательно подмял толпу.
– Концерт без бухла – не концерт, – сказал Штрум, наблюдая, как участники мероприятия затариваются баклашками бесплатного пива и водочными стволами возле оплаченных Раймондом микроавтобусов. – Самый больной музыкальный вопрос – это печень.
Возле динамиков находиться было невозможно – там будто кто-то вёл пристрелку «шмайссера», но даже в этом месте передвигаться стало невозможно, площадь была забита до отказа. Выступления следовали одно за другим нон-стоп, с небольшими, не более минуты перерывами, после чего на слушателей обрушивалась очередная ковровая бомбардировка.
Деструктивные симфонии предсказуемо подействовали на разогретую алкоголем публику: народ бесновался вовсю. Угадывались все первичные признаки больших беспорядков.
Отгремели железнодорожные буги, изымающие остатки мозгов, а музыкальное изложение лютых русских народных галлюцинаций от Пахома и Прохора в народе же и закончилось: не выдержав пустоты на сцене, исполнители нырнули в толпу и допели последнюю песню в окружении благодарной публики, пока не ожидавшие такого порыва здоровяки-охранники продирались сквозь ряды зрителей.
Сцена была готова для очередного перформанса.
– Давай, с богом, – подтолкнул Раймонд.
Штрум обвёл сумрачным взглядом низко нависшие тучи, прислушался к гулу толпы, привычно опустил руку на пояс, нашаривая нож. Командир Фольксштурма поднялся на трибуну. Вся площадь охватывалась одним взглядом. Какая-то мрачная сила небесных глубин пронизывала тяжелые, словно налитые свинцом, тучи. Он сжал рукой микрофон и закричал:
– Ублюдки! Подонки! Пидорасы!
Все мгновенно замолчали. Наступила тишина ущелья. Слышно было, как падает монетка на другом конце площади. Штрум, указывая на здание заксобрания, продолжил:
– Да, да! Вами управляют подонки и пидорасы! Вы не знаете нового губернатора, а я его знаю! Он ебёт в жопу федеральные иммиграционные законы и наводняет город нелегальными чурбанами! Расово неполноценные чурки убивают русских! Смерть чуркам! Нахуй чурок! Смерть чуркам! Смерть чуркам!
Его крик вырывался из самой утробы и звучал как боевой вопль первобытного человека. Лимон, и другие бойцы Фольксштурма, поразились голосу своего командира – голосу такой непомерной силы, которая способна увлечь самые равнодушные души и пробудить чувства самые возвышенные. Кинетической энергии в нём было заложено ничуть не меньше, а то и больше, чем в только что отгремевших треках рок-групп. Негодующий гул прокатился по рядам.
– Они убили Сашу Родина – нашего русского парня – здесь, на Невском возле Парнаса! – вновь загремел Штрум, зорко, с огромным напряжением вглядываясь в лица собравшихся. – Смерть чуркам!
Публика, наполнившая площадь, время от времени единодушно вздрагивала, как листья на деревьях Александровского сада. Гул, точно горный ветер, перекатывался через площадь. С разных концов, человек пятьдесят подхватило лозунг, и вся пятитысячная толпа стала скандировать: «Смерть чуркам!» Штрум почувствовал, как по толпе перекатываются волны ненависти. Он не ожидал такого мощного эффекта, что овладеет вниманием масс вот так сразу.
– Они заставили наш Зенит играть с грязными чурбанами! – заорал он. – Они опозорили Петровский стадион, они опозорили наш футбол! Смерть чуркам!
«Смерть чуркам!» – яростно скандировала толпа. Голос оратора, минуя разум, обращался прямо к бессознательному, к невербальной стороне личности. Транспаранты с надписями «СМЕРТЬ ЧУРКАМ!!!» и «ОТМЕНИТЬ МАТЧ С ЧУРКАМИ!» ритмично колыхались, люди в такт своим распевам стучали по асфальту древками имперских флагов.
– Мы пойдём на Петровский и отменим матч! Не позволим осквернить наш стадион! Мы сорвём матч! И завалим всех чурок! Смерть чуркам!
Росла, ширилась ярость, неслась, как огненный шквал. А Штрум, глядя на каменную конную фигуру Николая I, не мог понять, откуда у него ощущение приближающегося ледяного обвала. Необъяснимый холод пронизал его невидимыми иглами, куда-то сгинуло ощущение времени, он сам представился себе серым всадником, окруженным вечностью.
Рассредоточенные в толпе хаоты стали скандировать, выбрасывая в такт сжатый кулак: «Смерть чуркам! Смерть чуркам! Смерть чуркам!» Это движение подхватила вся толпа.
– Мы пойдём туда прямо сейчас! А по дороге будем валить всех подряд чурок! Отменить матч с чурками! Смерть чуркам! Смерть чуркам!
Публика была доведена до экстаза. Фанаты стали поджигать файеры, всю площадь затянуло дымом. Со стороны Большой Морской улицы показалось несколько милиционеров. Они схватили одного из митингующих и поволокли к зданию.
«Наших бьют!» – одновременно заорали человек двадцать, и рассредоточенные в толпе хаоты стали резко толкать в спину впереди стоящих: «Вперёд! Наших бьют!» Те, на чьи спины навалились, от неожиданности налегли на стоявших перед ними, что создало эффект домино.
Штрум находился на пределе эмоций.
– Мы попали на планету войны, которая здесь каждый день! Вперёд! На стадион! Смерть чуркам!
Известие о том, что «наших бьют», заставило публику двигаться с удвоенной силой. Несколько десятков человек вышли на проезжую часть. В окна гостиницы «Астория» полетели камни. Раздался звон битого стекла и вой автомобильной сигнализации – три стоявшие у обочины машины вдруг оказались перевернутыми. Как только первая сотня манифестантов оказалась на проезжей части, остальные, отдавшись во власть всеобщего инстинкта, устремились вслед за авангардом – по Большой Морской улице в сторону Невского проспекта – разбивая стекла первых этажей, стекла машин, угощая тумаками прохожих, и выкрикивая: «Русские, вперед!», «Питер не Кавказ!» и «Зига-зага!». Фанаты яростно и страстно пошли гонять клочки по закоулкам. И только ужасные байкеры, оседлав не менее устрашающие мотоциклы, покинулы театр военных действий. Добрыми оказались внутри.
