Это роман о периферии революции, о борьбе за социалистическое преобразование жизни на одном из наиболее трудных ее участков; конкретно говоря, там, где до людей только впоследствии дошла весть о революционных событиях февраля 1948 года, приведших к установлению социалистической демократии в Чехословакии, где этих революционных событий во всей их полноте они не пережили.
Повторяю, это роман о человеческой активности, противопоставленной всяческой косности — косности средневекового захолустья и косности бескрылых или демагогических мыслей самой новой формации, за которыми скрывается все то же враждебное человеку равнодушие, та же приспособленческая ложь или психологическое надувательство.
И эту «периферическую» — своего рода внешнюю, а если не внешнюю, то доведенную до тех или иных извращений— сторону революции автор не обходит в своем произведении. Причем делается это не только для того, чтобы подчеркнуть, что с завоевания власти борьба за социалистические преобразования только начинается, делается не только с политическими и публицистическими целями (последнее подчеркивалось чешскими и словацкими писателями уже во многих произведениях последних лет), но и с «целями», так сказать, философскими и психологическими, ибо автор во всем своем романе идет, по существу, за одной многоаспектной мыслью — что надо сделать, «чтобы с человеком уже не смели обращаться, как с мухой», «чтобы человеком нельзя было помыкать, как раньше».
Во время войны Иван Клима был еще мальчиком, он родился в 1931 году. И почти через двадцать лет после окончания войны Иван Клима написал произведение с таким накалом осмысления военной катастрофы в судьбах людей (со всеми вытекающими из нее многолетними последствиями), будто интенсивность военных переживаний в нем год от года только нарастала. Очевидно, так оно и было на самом деле. Чем больше писатель узнавал жизнь и постигал ее закономерности, чем больше задумывался он над тем, как происходят подобные катастрофы, тем интенсивнее чувствовал необходимость охватить всю широту вопросов, тем острее познавал цену непредвзятого критического мышления, не останавливающегося ни перед какими сомнениями.
Ход мысли автора, как мы видели в романе, довольно прост: ужасы войны и постепенное осознавание ее жестокой бессмыслицы; осознавание и постепенное пробуждение человеческой активности; человеческая активность и постепенное постижение смысла тех или иных волевых усилий.
Это, по существу, философский ход мысли, эмоцией постигающий жизнь, а затем постигающий и суть самой эмоции, вылившейся в то или другое, правильное или неправильное действие.
И именно этому философскому началу подчинена и вся композиция романа, в художественном отношении представляющего собой весьма любопытный «жанр»: своеобразный монтаж современных «притч», не отрывающихся ни от конкретно-исторического материала, ни от постоянных героев, переходящих из «притчи» в «притчу» то на правах главных ее героев, то на правах героев второстепенных или даже вовсе вспомогательных. (Сами «притчи» также разнятся друг от друга в зависимости от материала и их собственной роли в развитии действия, то приобретая весьма законченный характер, то служа как бы отправным жизненным материалом для дальнейших обобщений.)
Первая мысль, возникающая среди эпического повествования, весьма симптоматична: «Все они одинаковые… ищут, на кого бы свалить вину, вместо того чтобы судить самих себя».
Так старец Лаборецкий реагирует на сетования людей по поводу войны и несчастной бедной жизни. Философия Лаборецкого противопоставляется обычному мировосприятию людей: «Другие не понимали его философии. Для них война была катастрофой, приходящей, как гроза, и они стояли против нее беспомощные, каждую смерть принимали мучительно, с рыданиями и с упреками небесам. Они проклинали свою беззащитность — вечную беззащитность, с которой из поколения в поколение люди шли на бессмысленную войну».
Лаборецкий — выражение активного человеческого начала. Но это пока лишь «иносказание»: Лаборецкий — типичный «книжный» герой, хрестоматийный «старец», народный «апостол», возвещающий людям о грядущей любви и братстве, о том, чего они еще не в состоянии понять.
Потому «притча» о «бунте» Лаборецкого против войны и кончается так трагически: старца арестовали на рынке, и не успел он исчезнуть вдали, как «Торговки уже снова крикливо заманивали покупателей… Солдаты снова толпились у тира, и никто из них, видно, уже не вспоминал о старце». Никто, правда, кроме мальчика Павла Молнара. Интересно, что автор даже и такой «бунт» не считает бесплодным; по его глубокому убеждению, любое бескорыстное намерение представляет собой большую силу, которая никогда целиком не пропадает.
(Аналогию «бунта» Лаборецкого представляет собой «бунт» учителя Лукаша против воды и бесплодия почвы; хотя попытка учителя поднять массы также терпит поражение и не может не потерпеть поражения, однако автор отнюдь не считает его действия тщетными или порождающими скептицизм и, даже наоборот, относит их к числу явлений, противостоящих скептицизму и безверию, порождаемыми совсем иными причинами.)
Глава «Лаборецкий» начинает основную цепь рассуждений автора: «Когда война начинается, ты уже ничего не можешь поделать!»
Автор не стоит за этой фразой искушенного солдата и в следующей же главе показывает силы, которые пытаются противостоять войне и тогда, когда она уже идет, но, с другой стороны, он прежде всего хочет довести до сознания читателя мысль: когда война уже начинается, сделать что-либо бывает значительно труднее, чем заранее ее осмыслить и не допустить.
А что значит «осмыслить и не допустить»? Прежде всего выявить те факторы социального, политического, философского или психологического характера, которые либо непосредственно способствуют возникновению войн, либо подавляют свободную человеческую активность, либо направляют ее по неправильному руслу.
И Иван Клима видит основных пособников войны в человеческом смирении, податливости, покорности, столетиями воспитываемых церковью (книга от начала до конца направлена против церкви и цинизма «слуг божьих», против лживой церковной морали!), а также и в скептическом равнодушии, и в основанной на философии тщетности индивидуальных усилий безответственности, нередко отличающей и пробужденный интеллект.
Это — серьезные пособники, и не только в силу своей распространенности, но также и в силу того, что борьба против них и их преодоление — процесс и длительный, и многоступенчатый, не говоря уж о том, что он одновременно требует и конкретного действия, и самого глубокого диалектического осмысления действительности.
Но массовое истребление людей, льющаяся кровь и в особенности смерть близких все-таки заставляет людей стряхнуть апатию — пусть на втором дыхании, «страгивает людей с места», заставляет преодолевать и страх, и равнодушие, и привычку к почти пассивному «выжиданию», к невмешательству или бездействию. Так является решимость, рождающая энергию: «Он хотел работать, работать до упаду, делать даже то, чего остальные не хотят».
Это говорится о Мартине, главном и положительном герое романа, который при всей своей внутренней честности и силе характера тем не менее не сразу пришел к этому убеждению. (А это ведь всего-навсего начало пути!)
Мартин страдал от тоски, страдал от того, что его возлюбленная не дождалась мирной жизни, таскался из кабака в кабак, искал утешения у друзей и только потом увидел единственное спасение — спасение в работе.
И вот «вторая ступень», второй шаг… к подлинному осмыслению действительности: «Он хотел преодолеть боль работой, а не только усталостью».
Как мы видели, инженер Мартин поехал туда, куда никто не хотел ехать, делал то, чего никто не делал, работал действительно на износ. Но этого оказалось все же мало. Не удовлетворяло. Человеку необходимо не только работать, но и знать, что труды его не напрасны, что в них содержится — пусть незначительный — коэффициент полезного действия. Если он отмерил землю под больницу, то ему необходимо, чтоб эту больницу начали строить, а если исследовал трассу, то за этим должно последовать строительство дороги. (Другими словами: «Человеку ведь мало надо. Немножко еды да крыша над головой. И еще ощущение, что он хоть немного нужен людям».) Внутренняя необходимость «быть полезным» пробуждает подлинную человеческую активность, ибо вызывает желание вмешаться в общественные процессы. И вот дальнейший шаг: «…есть, видно, минуты, когда каждый хочет быть не тем, кем он обычно является и кем начиная со следующего мгновения он снова станет; другими словами, хочет сделать больше, чем ему суждено, — и это, возможно, самая великая минута жизни».
Появляется желание вмешаться в жизнь с полной отдачей!
