Скептицизм, по мнению автора, невозможен — для живых, для тех, кто дальше хочет жить, кто хочет, чтобы жили его дети. Скептицизм точно так же невозможен, как невозможно беспамятство; как невозможно забыть о тех, кто погиб, кто жизнью заплатил за то, чтобы человечество могло и впредь искать более точные формы справедливости, обеспечивающие развитие жизни.
Как постоянный рефрен звучит в книге настоятельное требование автора помнить о всех, кто пострадал от человеческой подлости, в разгуле своем не знающей никаких границ. Убийство Василя Федора и всей его семьи, «разрешившее спор» и кровью утвердившее, что Василь Федор был коммунистом — ибо враги иногда точнее чувствуют, на какой стороне баррикады стоит человек, — должно убедить читателя и в невозможности отойти в сторонку, и в трагичности некоторых «недоразумений». О каком «недоразумении» идет речь? О том самом, какое, собственно, разрешило убийство. Читатель не знает, что именно заставило Василя Федора отойти в сторонку, в чем его несогласие с практикой коммунистического движения. (Автор не конкретизирует сути этого «несогласия», чтобы подчеркнуть саму возможность несогласия.) Но читатель, умом понимая неправильность действий Василя Федора, выразившихся в его отходе от коммунистического движения и завершившихся трагедией, чувством на этой логической констатации не останавливается, не может остановиться — это было бы слишком просто, прямолинейно, а отсюда и малоперспективно, это был бы опять некоторый замкнутый круг, просто-напросто отрицающий всякие несогласия или сомнения. Читатель от самой жизни должен пойти на поиск более точных решений: как быть с «несогласными», как сделать, чтобы ни один честный человек не остался в стороне и не поплатился за свою, не обеспеченную общей поддержкой честность?
Автор очень высоко ставит честность убеждений и подлинный характер человека, исходя из того, что подлецы, бандиты, потребители и человеконенавистники не могут иметь честных убеждений и что отличить честные убеждения человека от демагогии было бы не так трудно, если бы люди научились ценить искренность чужих убеждений больше, чем получестность мнений своих «единомышленников».
На каком-то этапе развития коммунистического движения вне его оказывается Василь Федор — человек честный и умный, а активным «деятелем» движения становится Михал Шеман— дурак, подлец и потребитель. При всей нелогичности этого явления здесь есть и своя «логика»: несогласие Федора гораздо крупнее по своей масштабности «согласия» Шемана. И если такие люди, как Шеман, просто-напросто рано или поздно выбрасываются из партии, то с людьми типа Василя Федора дело обстоит гораздо сложнее. Здесь многое решает только время.
Одной из самых ярких «притч» является притча об Адаме, носящая название «Шутник и чудак». Это своего рода трагедия «чудака» и трагедия «шутника» — чья больше, сказать трудно, ибо первый из них хотя и умирает ради бессмысленной иллюзии, но нравственно побеждает; второй же должен жить теперь с сознанием, что он нечаянно, шутки ради, довел человека до самоубийства.
Но поскольку эта «притча» носит философский характер, автор не только раскрывает убийственную бесполезность всякой лжи, банальности, пристрастия к дешевым развлечениям за чужой счет и т. д., но и задумывается над тем, как все-таки у людей возникают миражи и иллюзии, и приходит к выводу, что «человек, видно, не способен уверовать в мираж сам, обязательно кто-нибудь должен подвести его к этому», хотя бы «шутки ради».
Более всего атакует Клима банальность мыслей, в чем бы это удручающее качество человека ни проявлялось и с чем бы оно ни было связало: с политической ли демагогией (Шеман), неспособностью ли к самостоятельному мышлению (Эвжена), мещанскими ли идеалами (Янка, Йожка Баняс), псевдоостроумием ли (старый Молнар в сцене с Адамом). И всякий раз писатель дает почувствовать одну естественную закономерность: где есть банальность, ищите и недостаточную психологическую достоверность, если не эгоизм или потребительство.
Своеобразная композиция романа с двумя основными сюжетными линиями, проходящими через несколько «притч», позволяет писателю ставить наиболее интересующие его вопросы в разных ракурсах и на разном материале.
Что такое жизнь Павла Молнара и его жены Янки? По существу это поиски решений все тех же самых проблем, перед которыми стоит и инженер Мартин, но несколько по-другому поставленных, ибо Павел — человек иной среды, иного образования, иного воспитания.
По своему нравственному развитию Павел стоит на голову выше многих и более образованных героев, он способен на подлинное великодушие. Но это еще не сознательное духовное развитие, в мировоззрении Павла все еще преобладает вера. Именно поэтому ему так трудно и поэтому он не всегда уверен в своих действиях.
«Да, он был таким, как все эти люди, — верил в бога, которого не было, верил в напрасный бунт Лаборецкого, верил учителю с его утопией, верил в силу любви, которую сам выдумал, верил в счастливую жизнь в далеком городе и в то, что возможен такой мир, в котором не будет больше проблем… А когда понимал, что ошибся, падал, как камень на дно. Но потом, чтоб подняться, снова выдумывал себе какую-нибудь новую веру».
Всем этим писатель будто бы хочет сказать: «Нельзя от всех людей требовать трезвости. На нее нужны силы и знания. Все это к человеку приходит только с опытом, если только он не закрывает на этот опыт глаза».
Павлу действительно в его молодости многое приходится придумывать, чтоб не потерять интереса к жизни. Но в отличие от только «придумывающей» Янки или старой Юрцовой Павел еще и думает.
Иван Клима ничего не навязывает. Но он ни перед чем и не отступает. Он прежде всего за критическую трезвость. И за темп! Мало говоря о самом факторе времени в современности, Клима тем не менее придает чрезвычайное значение мобилизованности нравственных усилий и как большие потери воспринимает всякое топтание на месте.
Периферия революции существует и еще долго будет существовать во всех ее видах. Но ведь существует и осознание этого явления, которое должно дать свои плоды. Отсюда еще раз потребность необходимого темпа развития общества как основы общей сознательной нравственной мобилизованности, как закрепления уже взятых рубежей, как стимула для развития каждого отдельного человека и как гарантии верных соотношений между идеалами и непредвзятостью осмысления жизни.
Н. Николаева
Черную форму носили в Словакии так называемые «гардисты» — военизированные отряды клеро-фашистской партии людаков.
Ведь когда-то оставим мы наш путь!
Когда — кто знает? (нем.).
Похоронное бюро (нем.).
ЮНРРА — международная организация для оказания помощи странам, пострадавшим во время второй мировой войны.
«Голос его хозяина» (англ.). Название известной фирмы грамзаписей.
Форма чехословацкого Союза молодежи.
Со шляпой в руке идут люди по всей земле (нем.).
